Тяжёлый взгляд не помог – Оберон остался спокоен.

– Такую дозу незаметно не вкатишь.

– Значит, Мирам разломилась на палёном генофлексе, – сделал вывод Уваров. – Она подключалась к твоему биотерминалу?

– Нет. Только развлекалась.

– Точно?

– Можешь проверить наш биотерминал. Он не взломан, мне это не нужно, и в памяти есть сведения обо всех подключениях. Мирам нашим биотерминалом не пользовалась.

– Покажи, – решил Уваров.

– Серьёзно? – Оберон явно надеялся на то, что его готовность показать устройство позволит избежать проверки.

– Ты не хуже меня знаешь, что когда речь идёт о внезапной смерти от разлома, Биобезопасность обязана исключить все возможные причины.

– С каких пор тебе недостаточно моего слова? – проныл вампир.

Он боялся не того, что Уваров обнаружит в памяти биотерминала информацию о Мирам, а того, что проверит соответствие официально закупленного генофлекса с фактически использованным. Как говорится: «Если у тебя есть биотерминал, но ты не используешь “левый” генофлекс – у тебя нет биотерминала». Иван прекрасно понимал истинную причину охватившей вампира нервозности и решил его успокоить:

– Только посетители, Оберон, больше меня ничего не интересует. – Многозначительный взгляд. – Сегодня.

Проверки не избежать, но копать слишком глубоко детектив первого класса не станет.

– Ну, пошли, раз ты сегодня не в настроении. – Оберон выбрался из кресла и направился к двери.

– Обиделся?

– Все знают, что ты педант.

– На службе.

– А вне службы тебя никто не знает.

– Поверь: так лучше для всех.

– Верю, верю… Видишь, какой я доверчивый? И законопослушный.

Это замечание вызвало у Ивана широкую улыбку.

Биотерминалы вампиры строили с пафосом, стараясь перещеголять друг друга в изысканности и роскоши. И в соответствии с «духом настоящего ковена». В 811-м его превратили в некое подобие алхимической лаборатории. Экран компьютера стилизован под колдовское зеркало; сделанная на заказ клавиатура отсылает к виду старинных пишущих машинок, отсылает, разумеется, только тех, кто знает, что некогда существовали пишущие машинки; кресло для клиента – чёрного дерева, резное, может, не очень удобное, но идеально соответствующее стилю. Однако наибольшее впечатление на посетителей производила капсула Родена: большая чёрная ванна на мощных бронзовых лапах – мраморная ванна, в которой могли с лёгкостью поместиться два человека и заняться тем, чем в капсуле Родена заниматься не следовало.

– У тебя гости?

Ответить вампир не успел.

– Мы вам не мешаем?

Когда Иван с Обероном явились, в помещении биотерминала находились двое: фрикмейстер и посетительница в чёрном шёлковом халате. Какое-то время они молчали, ожидая, что на них обратят внимание, а когда поняли, что этого не будет, последовал громкий вопрос, заданный весьма недовольным тоном. Спросила, разумеется, посетительница, поскольку для фрикмейстера Оберон был лидером клана, а для неё – всего лишь владельцем биотерминала, услуги которого она оплачивала.

– Не могли подождать?

– Бесс, мы скоро уйдём, – пообещал Оберон.

– Всего на пару минут, – улыбнулся вампирессе Уваров.

– Но решили зайти одновременно со мной?

– Чуть позже.

– Чтобы я успела раздеться?

– Получилось чуть раньше.

– Да, я заметила.

Бесс обладала той самой яркой красотой, которую обыкновенно приписывают вампирессам: густые чёрные волосы ниже плеч, сейчас собранные вверх и открывающие стройную шею, чёрные брови, высокие скулы, большие тёмные глаза, маленький прямой нос и губы – изящно очерченные, полные, пунцовые, манящие, вызывающие желание попробовать их на вкус или же дать им возможность попробовать на вкус себя. Губы вампирессы.

– Теперь вы уходите?

– Через пару минут, – напомнил Уваров.

– Мне пора в капсулу.

Ванна была наполнена, и в тот момент, когда Иван и Оберон вошли в биотерминал, Бесс как раз собиралась в ней расположиться.

– Помочь? – мгновенно среагировал Уваров.

– Справлюсь сама, – ответила вампиресса и повела плечами, позволяя халату соскользнуть на каменный пол, обнажив прекрасную, женственную фигуру: длинные ноги, тонкая талия, полная грудь с торчащими сосками… В современном мире красотой удивить сложно, но глядя на Бесс, на ум приходило только одно слово: Совершенство.

– Не подашь руку?

– С удовольствием, – опомнился Иван, подошёл ближе и помог вампирессе опуститься в ванну.

– А ты не такой невежа, как о тебе говорят, – заметила Бесс, глядя на Уварова снизу вверх.

– А ты не такая страшненькая, как обитатели этого ковена.

– Я тут в гостях. Ради вон того болвана. – Вампиресса кивнула на фрикмейстера. – Он хорош.

– Иван, перестань строить глазки моей подружке, – почти шутливо произнёс Оберон, которому очень хотелось поскорее выпроводить детектива.

– Даже не мечтай. – Тон, которым ответила Бесс, получился и шутливым, и холодным одновременно.

– Ты о чём? – растерялся лидер клана.

– Обо всём.

Уваров подмигнул вампирессе и подошёл к фрикмейстеру, который уже вывел на монитор нужную страницу.

– Список тех, кто подключался к моему биотерминалу за последние три дня, – зачем-то прокомментировал Оберон. – Мирам среди них нет.

– У нас всё законно, – промямлил фрикмейстер.

Но на него не обратили внимания.

Иван медленно прочитал имена, после чего кивнул, показывая, что согласен со словами Оберона.

Биочип навсегда привязан к владельцу и при подключении автоматически выдаёт уникальную метку, подделать которую невозможно. Точнее, можно, но для этого нужно взломать биотерминал, а даже такой тугой на голову парень, как Оберон, не станет держать в своём логове взломанное устройство. Взломанные биотерминалы редкость, их прячут и подключаются к ним только те, кто готов заплатить очень большие деньги за изменения, о которых никто не должен знать.

– Теперь всё?

– Да.

– Я могу подключаться? – поинтересовалась Бесс.

– Да.

Вампиресса воткнула кабель в затылочный разъём, на мониторе появилось изображение её тела, и Бесс тут же потребовала:

– Не смотри на меня голую.

К кому она обращается, уточнять не требовалось.

– Я только что видел тебя голую, – рассмеялся Иван.

– Не изнутри.

– Стесняешься?

– Не хочу, чтобы ты влезал чересчур глубоко.

– Правда не хочешь?

– Ты тоже болван, – резюмировала Бесс.

– Разве во время подключения они не должны молчать? – спросил у фрикмейстера Уваров.

– Не обязательно.

– Я всё слышу, – добавила вампиресса.

– Вот и хорошо.

– Уверен, что хорошо?

– Ты с ней осторожнее, – посоветовал Оберон. – Она кровь пьёт, знаешь ли.

– Не удивил, – обронил в ответ Иван и направился к выходу: – Пока, красавица.

– Не забывай об осторожности.

– Это просьба или совет?

– Скрытое обещание.

– И ведь скорее всего действительно так, – пробормотал Уваров, остановившись в коридоре.

– Не сомневаюсь, что так, – поддакнул Оберон. – Ты уже уходишь?

– Почти. – Иван медленно оглядел вампира. – Мирам не рассказывала, где была до того, как пришла к тебе?

– Нет, – мгновенно ответил Оберон. – Да мы и не разговаривали почти. Я с ней у бара столкнулся, перебросились парой слов, она сказала, что четыре дня в городе, но чем занималась, распространяться не стала. А я не спрашивал, мне, сам понимаешь, плевать. Пожелал ей хорошего вечера и ушёл по своим делам.

– Ладно, разберёмся. – Уваров посмотрел на наручные часы, несовременные, но идеально сочетающиеся с классическим костюмом, и негромко произнёс: – Заеду в местное полицейское управление, посмотрю, что они нарыли.

* * *

«ПОМНИ О ДАРВИНЕ!»

Это надпись справа, на стене. Ещё пара шагов, и под ногами на асфальте белеют полустёртые буквы:

«ДАРВИН НЕ ВРËТ!»

Так ли это? С общепризнанной точки зрения так, но что, если современная наука – именно наука! – уже превзошла знаменитую теорию? Что, если те, кто слепо ей следует, уже ретрограды? Не получилось ли так, что человеческий гений сделал шаг вперёд, а приверженцы старой теории этого не заметили? Или не приняли? И теперь над ними смеются так же, как некогда они смеялись над верующими?

Вопросы, вопросы, вопросы…

Люди с трудом принимают новое, особенно в том случае, если новое противоречит их убеждениям, их представлению о мире или, что важнее всего – их представлению о Добре и Зле, о том, что правильно, а что недопустимо, о том, что делает нас людьми. Тридцать лет прошло с тех пор, как в жизнь каждого человека вошёл генофлекс, двадцать девять лет назад открыли его побочный эффект, ещё через год появились первые фрикмейстеры, безвестный актёр Остин Байден на личном примере доказал, что каждый человек способен стать идеально красивым. А ещё через пару лет люди осознали, что каждый может стать таким, каким хочет. Непохожим на других. Иным. И тогда фрикмейстеры обрели своё нынешнее название, потому что стали превращать людей в то, что они желали. Любой каприз за ваши деньги. Всё, что захотите вы и с чем справится биочип, а справиться он мог с чем угодно. Ведь биочип – это всего лишь цифровое устройство, не знающее добра и зла, что правильно, а что недопустимо. Биочип лишь инструмент в руках фрикмейстера, исполняющего желания клиентов, иногда – заветные, иногда – дурацкие, поскольку для некоторых людей походы к фрикмейстерам превратились в игру, сродни компьютерной, в которой всегда есть возможность нажать на кнопку и вернуться к сохранённой копии.

К себе прошлому. К своей предыдущей версии.

Мир в очередной раз изменился. Через пять лет после начала «генофлексовой лихорадки», на улицах стало невозможно встретить человека обыкновенного и, тем более, уродливого: красивые лица, подтянутые фигуры, густые волосы, никаких изъянов на коже… Генофлекс породил моду на внешний вид. В какой-то момент женщинам понравились торчащие «утиные» губы – и все «надели» их, всем казалось, что это красиво, а через год они исчезли, словно никогда не появлялись. Мужчины же внезапно полюбили быть лысыми – массово удалили волосы и обзавелись черепами идеальной формы. Сейчас об этом и не вспоминали, волосы вновь вошли в моду. А ещё появилось множество тех, кто решил стать иным, захотел измениться так, чтобы поставить под вопрос свою человеческую природу. Зеленокожие гоблины и орки, полукоты с шершавыми языками и мягкой шерстью, псоглавцы – моду на этот образ вообще никто не мог понять, вампиры, для которых человеческая кровь становилась лёгким возбуждающим наркотиком – каждый мог стать таким, каким хотел или мечтал с детства.

Мир в очередной раз изменился, однако приняли это далеко не все. Приверженцы «Кодекса Дарвина» считали, что «генофлексовая лихорадка» превращает человека в его подобие, призывали применять препарат только в качестве лекарства и именно они выводили на стенах домов броские лозунги:

«БУДЬ ТЕМ, КТО ТЫ ЕСТЬ!»

«БУДЬ НАСТОЯЩИМ!»

И девушка по имени Джада, которая шла по Миле Чудес, такой и казалась – настоящей. Даже самый придирчивый взгляд не смог бы обнаружить на ней следы вызванных генофлексом изменений. Невысокая, стройная, но соразмерная, без выдающейся груди и чересчур круглой попы, которые требовала нынешняя мода, другими словами, слишком худая, чтобы заподозрить вмешательство фрикмейстера. Но внимание она привлекала – огромными глазами. Потрясающе огромными глазами, притягивающими до забытья. Глазами, в которые можно было смотреть бесконечно. Смотреть и верить, что они принадлежали Джаде по праву рождения: ореховые, с искрой. Как и гладкие каштановые волосы до плеч, аккуратный прямой нос и губы – слишком тонкие и бледные для современных стандартов.