– Это не крик убийцы, – медленно сказал он. – Это… крик о помощи. Матка. Раненая матка зовет своих детей.

– Что? – оператор выпучил глаза. – Но как…

– Кто передает? – перебил его Кнутов. – Откуда сигнал?

Оператор проверил приборы:

– Это… это с аэролета капитана Бекетовой. Они ушли к карстовым пещерам полтора часа тому назад. Но зачем им транслировать…

И тут Кнутов все понял. Понял с той кристальной ясностью, которая приходит в моменты озарения. Похоже, это Васильков. Да, этот дерзкий мальчишка что-то придумал. Что-то безумное и гениальное одновременно. Как он заполучил эту запись, непонятно. Но это сейчас и не важно…

– На все динамики! – заорал полковник, хватая оператора за плечи. – Немедленно! Выведи этот сигнал на все громкоговорители! На вышки, на сирены, на все, что может издавать звук! И врубай на полную!

– Но…

– ВЫПОЛНЯТЬ!

Операторы засуетились, переключая тумблеры, соединяя каналы. Секунды тянулись как часы. Кнутов выбежал на крышу, глядя вниз на поле боя.

И увидел чудо.

Сначала по всей базе разнесся усиленный вой раненой матки. Динамики на вышках, громкоговорители в бараках, даже сирены воздушной тревоги – все транслировало этот первобытный крик боли и страха.

Богомолы замерли. Все. Одновременно. Десятки тысяч насекомых застыли как статуи, повернув головы к источникам звука. Те, что были в прыжке, рухнули на землю. Те, что грызли жертв, разжали челюсти. Армия превратилась в сборище растерянных существ.

Секунда неподвижности. Две. Три.

А потом они побежали.

Не отступили – именно побежали, в панике, спотыкаясь друг о друга. Матка звала, матка была в опасности, и древний инстинкт оказался сильнее голода. Черная волна, которая заливала базу, теперь откатывалась назад с удвоенной скоростью. Богомолы неслись к выходам, давя друг друга, не обращая внимания на людей, которых секунду назад пытались сожрать.

Кнутов наблюдал за этим исходом с открытым ртом. На северной стене Папа Рычков тоже стоял в ступоре, все еще сжимая дымящийся пулемет. Богомолы пробегали мимо него, не обращая внимания, спеша на зов матки.

– Твою дивизию… – выдохнул сержант, и его голос в непривычной тишине прозвучал особенно громко. – Походу выжили!

За пять минут база опустела. Последние богомолы скрылись в джунглях, оставив после себя только горы трупов – своих и человеческих – и разрушения. Дым все еще поднимался от горящих зданий, но теперь это был дым не апокалипсиса, а… победы?

Кнутов медленно опустился на ящик с боеприпасами, служивший ему стулом.

– Господин полковник? – оператор высунулся из-за двери. – Что… что это было?

– Это, ефрейтор, – Кнутов достал фляжку с коньяком, сделал большой глоток, – было чертово чудо. Или проявление гениальности одного человека. Что в данном случае одно и то же.

Он посмотрел в сторону карстовых пещер, где все еще висело облако пыли, и поднял фляжку в молчаливом тосте:

– За тебя, курсант Васильков. Ты только что спас наши задницы. И я, кажется, должен пересмотреть свое к тебе отношение.

Где-то внизу Папа уже орал благим матом на выживших штрафников, восстанавливая подобие порядка в своем поредевшем взводе…

– Что встали и глаза выпучили?! Дерьмо из штанов вытряхнули и за работу!

Глава 5

Мы подлетали к Периметру на умирающем аэролете, единственная турбина выла предсмертной песней, а машину по-прежнему швыряло из стороны в сторону.

С высоты картина разрушений раскрывалась во всей своей апокалиптической красе. Столбы дыма от горящих складов превращали солнца в два мутных оранжевых пятна, похожих на воспаленные глаза. Башня – та самая, падение которой я видел издалека – лежала поперек жилого сектора как поваленный гигант, пробив собой три барака и превратив их в груду щепок и искореженного металла. Транспортная стоянка больше напоминала кладбище техники после особенно неудачного сражения – обгоревшие остовы грузовиков, расплавленные шины, скрученная от жара арматура.

Но что поражало и радовало больше всего – это отсутствие движения там, где еще час назад кипела битва. Ни одного живого богомола. Только трупы, устилающие землю плотным ковром – черно-зеленая масса, растянувшаяся от проломов в стене до центральной площади. Некоторые лежали грудами высотой в человеческий рост – там, где их настиг сосредоточенный огонь турелей. Другие образовывали причудливые узоры смерти вдоль линий обороны, отмечая последние рубежи сопротивления.

И вот среди этого кошмара начинали появляться люди. Они выползали из укрытий медленно, недоверчиво – как звери после лесного пожара, не веря, что опасность миновала. Сначала по одному, потом группами. Гражданские в изодранных комбинезонах и солдаты с полупустыми обоймами. Все они смотрели вверх, провожая взглядами наш покалеченный аэролет, и в их глазах читалось понимание. Они знали – весть о том, что произошло, уже разнеслась по базе со скоростью степного пожара.

Кто-то первый поднял руку в приветствии. Потом другой. Через несколько секунд вся база превратилась в море машущих рук и криков – не ужаса, а ликования. Даже с высоты, сквозь вой умирающей турбины, я слышал скандирование: «Ура! Герои! Победа!»

И, кстати, вдали, на горизонте, я увидел их – богомолов. Серая волна откатывалась к карстовым пещерам единым потоком, не останавливаясь, не оглядываясь. Десятки тысяч насекомых бежали на зов матки. Инстинкт защиты матери пересилил жажду крови, и это зрелище наполняло меня странной смесью гордости и одновременно тревоги. План вроде как сработал, но что будет дальше?

Посадка снова вышла жесткой даже по меркам аварийных приземлений. Аэролет ударился о бетон, подпрыгнул, накренился, проехался на брюхе несколько метров, высекая фонтаны искр, и замер, жалобно скрипнув напоследок.

Не успели мы выбраться из искореженной машины, как нас окружила толпа. Лица сливались в калейдоскоп эмоций – восторг переплетался с недоверием, благодарность с изумлением, облегчение со слезами. Чьи-то руки хватали за плечи, хлопали по спине, тянули в объятия. Голоса сливались в единый гул.

Толпа расступилась, образуя коридор, и через который к нам подошел полковник Кнутов. Его походка оставалась размеренной, спина прямой, лицо непроницаемым – Кнут старался держать марку. Но и в единственном глазу плясали искорки чего-то нового.

Он остановился перед нами, окинул взглядом нашу потрепанную компанию – Капеллана в забрызганной зеленой кровью броне, Кроху с дымящимися от перегрузки сервоприводами, Мэри с винтовкой, которую она не выпускала из рук даже сейчас, Толика, бледного от пережитого, на счастливого до безумия и Яну в порванном летном комбинезоне, ну и меня конечно.

– Капитан Бекетова, – его голос прорезался сквозь шум толпы, официальный, но с непривычными нотками. – Старшина Костин. Рядовые. Вы совершили невозможное. Благодаря вашим действиям база спасена, гражданские живы, угроза нейтрализована.

Он сделал паузу, словно боролся с собой, потом махнул рукой:

– К черту официоз. Вы спасли наши задницы. Спасибо.

Слова прозвучали так неожиданно из уст всегда официального Кнутова, что толпа на мгновение замерла, а потом взорвалась еще более громкими криками одобрения.

Капеллан шагнул вперед, вытянувшись по стойке смирно несмотря на усталость, сгибавшую плечи:

– Господин полковник, благодарность следует адресовать прежде всего рядовому Василькову. Вся операция – его идея. План с маткой, использование ее крика для отзыва атакующих – все это придумал этот парень. Мы же просто… помогли с реализацией.

Кнутов медленно повернулся ко мне, и в его взгляде я прочитал целую историю внутренней борьбы – от изначального презрения к сосланному сюда "столичному мажору" через вынужденное признание моих способностей до нынешнего, еще не полного, но уже ощутимого уважения.

– Васильков, – он протянул руку – живую, не механическую, что само по себе было жестом. – Хорошая работа, боец. Очень хорошая работа.

Рукопожатие оказалось крепким, и в нем я ощутил нечто большее, чем формальная благодарность командира подчиненному. Это было признание меня равным.

И тут толпа сомкнулась вокруг нас как морская волна. Десятки рук подхватили меня, подняли над головами, подбрасывая вверх под оглушительные крики: "Мажор! Мажор! Мажор" Я мелькал над морем лиц – восторженных, благодарных, живых. Чья-то пожилая женщина в технической робе плакала, сложив руки в молитвенном жесте. Молодой солдат из соседнего взвода орал что-то неразборчивое, но явно одобрительное. Какой-то угрюмый прапорщик из интендантской службы улыбался беззубым ртом…

Краем глаза я видел, как подхватили остальных – Капеллана, который сохранял каменное выражение лица даже покачиваясь на руках толпы, Толика, визжащего от восторга и ужаса одновременно, даже Кроху, хотя для этого потребовалось человек пятнадцать самых крепких мужиков. Только Мэри избежала этой участи, отступив к стене с винтовкой наперевес – ее репутация "Кровавой" все еще работала как невидимый барьер.

– ВАСИЛЬКОВ!

Рев прорезал шум толпы как боевой клич через звуки битвы. Это Папа Рычков продирался сквозь людское море с решимостью ледокола, крушащего льды. Толпа расступалась перед ним, опуская меня на землю – все знали, что становиться между Папой и его целью опасно для здоровья.

Он навис надо мной своей двухметровой тушей, и на его лице играли эмоции, которые я никогда раньше не видел – злость смешивалась с облегчением, раздражение с чем-то, похожим на… гордость?

Его рука опустилась на мое плечо с силой кузнечного молота, от которой колени подогнулись:

– Ты охренительный ублюдок, Васильков! Ты в курсе? Я думал, что ты сбежал как последняя крыса с тонущего корабля, а ты, сука такая, придумал как всех спасти! Молодец, мажорчик! Может, из тебя еще и получится настоящий солдат!

Он врезал мне по спине так, что броня жалобно скрипнула, и отошел, рыча на зевак, чтобы не стояли без дела, а занимались восстановлением обороны. Но в его голосе уже не было прежней злобы – только привычная грубость, за которой пряталось неумение выражать эмоции иначе.

Кнутов подошел к Капеллану, и его голос стал тише, но я все равно слышал сквозь постепенно стихающий шум:

– Хорошо, что вы догадались записать крик этой твари до того, как ее прикончить. Использовать запись для отзыва атакующих – это было гениально.

Капеллан замялся, переминаясь с ноги на ногу как школьник перед директором. Его обычная уверенность испарилась, сменившись чем-то похожим на смущение. Наконец, он глубоко вздохнул, собираясь с духом:

– Вообще-то, господин полковник… Матка до сих пор жива.

Тишина обрушилась на площадку словно лавина. Все, кто был достаточно близко, чтобы услышать, замерли. Кнутов застыл как статуя, его единственный глаз медленно сузился до размера щели. Механическая рука издала скрежет, сжимаясь в кулак с такой силой, что сервоприводы запротестовали.

– Что?! – голос полковника упал на октаву, превращаясь в рычание раненого зверя. – Как это – жива?! Почему не добили?! Вы хоть понимаете, к чему это приведет?!

Вопросы сыпались как удары, каждый тяжелее предыдущего. Капеллан выпрямился, принимая удар:

– Сначала мы действительно хотели прибить эту тварь. Более того, планировали привязать ее ко второй бомбе, чтобы, когда к ней сбегутся ее отпрыски, взрыв унес бы в преисподнюю максимальное количество богомолов. Идеальная ловушка. Но…

Он бросил взгляд в мою сторону, и в этом взгляде читалась смесь уважения и недоумения:

– Но все тот же рядовой Васильков уговорил нас этого не делать.

Кнутов развернулся ко мне медленно, как башня танка наводится на цель. В его взгляде бурлила смесь эмоций – недоумение боролось с раздражением, подозрение с остатками уважения от минуты назад.