Лестница была точно такой же, как и раньше, хотя бабушка, похоже, всё же заменила перила на новые. От прежних они отличались только тем, что выглядели посветлее – та-то древесина давно потемнела от времени. По привычке Алька потащила с собой вниз, на кухню, ноутбук, собираясь поработать прямо за завтраком. Хотя могла бы честно лениться ещё дня три-четыре, как и полагается человеку в законном отпуске… Лестница утыкалась в большой холл, откуда вели три двери: одна – в череду хозяйственных помещений, где был спуск в кладовую, другая – наружу, на террасу и на крыльцо, третья – в коридор, откуда уже можно было пройти в баб-Ясину комнату, на кухню, в гостиную или в старую родительскую спальню. Раньше, давно, Алька побаивалась ходить по коридору ночью, потому что там не было окон, а выключатель находился в самом конце – пройди-ка сначала по тёмному, а уж потом зажги свет. Теперь ей тоже было неприятно здесь идти, но уже из-за другого: на стене висели отцовские рисунки, неразличимые в полумраке. Мелькнула даже мысль, не попросить ли бабушку их убрать…

«Наверное, не стоит, – со смутным ощущением вины подумала Алька. – Он же её сын».

После развода, совершенно безобразного, баб Яся поддержала маму с мелкой Алькой, а потому с собственным сыном теперь почти не общалась, но это ведь не значило, что она его разлюбила.

Из кухни вкусно пахло едой, и там кто-то был.

– Алика, с утром! – пробасил Велька, такой же высоченный, нелепый и косматый, как вчера. Сегодня он был в длинных чёрных шортах и белой футболке; на носу плотно сидели очки в тонкой оправе, чёрной, прямоугольной, совершенно ему не подходящие, словно украденные у какого-нибудь пай-мальчика, отличника. Дужки оттопыривались за ушами, как паучьи лапы. – А я обедать собрался. Хочешь, приготовлю тебе что-нибудь?

Алька зевнула, честно оценила свои кулинарные способности и кивнула:

– Хочу.

Тётя Веленика готовила всегда хорошо, а Велька с малых лет помогал ей на кухне; у него даже омлет получался вкусным, как в ресторане… У Альки с утра, спросонья, могли получиться только угольки.

– Ты у баб Яси сейчас живёшь? – спросила она рассеянно, открывая ноутбук.

– Не, у себя, а сюда прихожу поучиться, тут сеть лучше тянет, – откликнулся Велька, гремя сковородками. – Ну и у мамы радио всё время, отвлекает… Ты блины будешь?

– Буду.

Против ожиданий, оказалось, что поработать вчера удалось ударно. Формально Алька числилась старшим редактором, но что только не делала: вычитывала и правила тексты, особенно те, что были про ведовскую тематику и про народные поверья, писала всякие сопроводительные штуки для защиты проекта на совете, синопсисы, оценивала коммерческий потенциал… Начальница ей доверяла после того, как Алька, делая корректуру, заметила в проходной книжке-календарике по народному целительству настоящие знаки, обладающие силой, – и притом искажённые, опасные. Попади такая книжка в печать, могли пострадать многие люди, тянущиеся к колдовству, но ни таланта, ни знаний не имеющие.

Сейчас, к счастью, задание было попроще – написать четыре обзорные статьи про «сезонные» книги и просмотреть рассылку для печати.

«Успею ещё до конца отпуска, – пронеслось в голове. – Но, наверное, не надо сразу отправлять».

Заканчивая работу слишком быстро, Алька испытывала смутные угрызения совести, как если бы делала её не слишком хорошо… а отдыхать не умела. Как привыкла два года назад забивать всё свободное время, чтоб не думалось ни о чём, так продолжала и сейчас.

– Ты бы погулять сходила, а? – предложил Велька, поставив перед ней тарелку с блинами. – Пока погода хорошая. А то потом польют дожди, всё развезёт… А ты у нас давно не была. В центре бульвар замостили, знаешь? Розовая плитка, красивая.

– Схожу, – улыбнулась Алька. От заботы на душе было тепло. – А ты не пойдёшь?

Он помрачнел, наклоняя голову, и очки у него запотели от пара над тарелкой.

– Мне учиться надо. Летом опять буду поступать, нельзя же опять провалиться…

Всё-таки, видимо, он беспокоился больше, чем считала бабушка.

Блины были нежные, ажурные. Велька нафаршировал их копчёной уткой, зеленью и сыром – всем, что осталось от вчерашнего застолья. Вот кофе закончился, и пришлось заваривать чай, травяной, другого бабушка не признавала. Она тоже работала сейчас, консультировала удалённо, через компьютер. Иногда, когда говорила слишком громко, то из её комнаты, даже через закрытую дверь, доносились вальяжные реплики:

– Нет, моя дорогая, поймите, так это не работает. Нет, проклятую вещь нельзя просто выбросить! Если мы имеем дело с проклятием, то есть два пути, этичный и не очень…

Алька тактично старалась не вслушиваться.

Велька закончил с обедом первый и быстро перемыл посуду, только и осталось, что кружку с тарелкой ополоснуть. Алька же засиделась. Работа шла хорошо; кусочки, которые не умещались в статью или не подходили по формату, отправлялись в папку «на подумать», чтобы попозже использовать их где-то ещё. Наконец, когда спина стала затекать, а кофе захотелось просто невыносимо, Алька закрыла ноут, вымыла чашку и осторожно заглянула к бабушке.

Та уже закончила с консультацией и, надвинув очки, строчила что-то в блокноте.

– Баб Ясь, доброе утро!

– Добрый день, – ворчливо отозвалась она. – Выспалась, Алоцветик? Как спала?

Вспомнился некстати Айти из сна, пугающий и красивый, и по коже мурашки пробежали.

– Хорошо, – уклончиво ответила Алька. – Баб Ясь, а где у вас кофе купить можно? Или только заказать?

– А у нас кончился? – нахмурилась она. – На площадь сходи, где Тинкин магазин, помнишь? Вот напротив него вывеска «Кофе, чай». Только на развес не бери, старого насыплют… И куртку прихвати, вечером-то холодно!

Но Алька только махнула рукой – задерживаться до вечера она не собиралась.

А Краснолесье и впрямь похорошело.

До центра теперь ходила маршрутка. Разумеется, было бы кощунством в такой хороший день трястись в автобусе вместо того, чтобы гулять, и Алька пошла пешком. Сначала вдоль дороги, по траве, изрядно выгоревшей к осени; потом появился тротуар – настоящий, асфальтированный, с бордюрами и клумбами. На клумбах росли поздние астры, мелкие, пыльно-лиловые, и вялый от засухи очиток. Солнце светило наискосок; машины проезжали мимо так редко, что их можно было по пальцам пересчитать, и лишь однажды прогрохотала по дороге фура с бледно-голубым тентом.

Когда Алька обогнула текстильную фабрику и выбралась в жилые кварталы, то народу стало больше. Появились дома – сперва частные, за оградками, а потом, за школой, и многоквартирные. Выше трёх этажей в Краснолесье не строили, и над всем городом возвышались только фабричные трубы и корпуса – да две водонапорные башни, на севере и на юге. И ещё вокзал, вот только он располагался с другого конца, и его видно не было.

– Тётя, би-бип! – крикнули сзади.

Алька шарахнулась на обочину, и её обогнала стайка мальчишек лет девяти, все с неподъёмными рюкзаками и на самокатах. В школьной форме – в серых брюках и в жилете – был только один, остальные оделись кто во что горазд.

«А мы ходили все одинаково, – кольнула в сердце мимолётная глупая зависть. – Как там было… Чёрный верх, белый низ?»

Учительница звала их галчатами.

Центр преобразился разительно и больше напоминал уже столицу, чем ту разросшуюся, забогатевшую деревню десятилетней давности. Или уже пятнадцатилетней? Алька нахмурилась, припоминая, когда вот так гуляла в последний раз. Рядом с библиотекой разбили сквер, а само здание облицевали белой плиткой, чуть шершавой и ноздреватой. Отреставрировали и центральный рынок – побелили купол, а на стенах сбили штукатурку и чем-то так покрыли кирпич, что он теперь стал гладеньким на ощупь и блестел. В длинном-длинном жёлтом доме, который шёл вдоль центральной улицы и загибался у фонтана, открыли сразу две кофейни, с лица и в торце, ближе к парку.

Алька взяла себе капучино навынос; было вполне сносно, даже, надо признать, лучше, чем в забегаловке около издательства.

В начале бульвара она присела в сквере, под старыми осинами. Фонтан не работал; на бортике голуби дрались за булку, а здоровенная чёрная ворона наблюдала за ними, как рефери… ну, или выжидала, чтобы отобрать добычу у победителя. Обувной, который и так еле-еле выживал пятнадцать лет назад, наконец сдулся, и на его месте открыли ремонтную мастерскую и пункт выдачи. Туда постоянно заходили люди и выходили с пакетами, а в два часа подъехал большой фургон, и началась торопливая разгрузка.

Мимо постоянно кто-то шастал – в пекарню, в продуктовый дальше по улице, в парк и из парка. На балконе третьего этажа цвели герани и бормотало радио. Алька пила кофе и жмурилась на солнце, загадывая, чтобы оно наставило напоследок побольше веснушек, а ещё вслушивалась в разговоры вокруг.

В основном болтали про цены, школу и домашние дела, но потом от компании мужчин в рабочем, куривших у остановки, долетело знакомое, тревожное:

– …а Костяной, получается, по бабам?

Алька вздрогнула.

Она ещё тогда, два месяца назад, старалась особенно не вчитываться в сводки, но тоже обратила внимание, что среди жертв чаще фигурировали женские имена. Но тогда-то пока считалось, что это дело рук маньяка, а маньяки обычно и выбирают тех, кто слабее, – женщин, детей…

– Получается, что да, – откликнулся другой мужчина и почесал в затылке, роняя на себя пепел от сигареты. – Тьфу ты… Ретка домой ехать отказалась. Говорит, как я год пропущу, у меня четвёртый курс.

– Ну и дура.

– Дура на теоретическую физику не поступит.

– Да и толку-то уезжать, – сплюнул на тротуар третий. – Вон в Светлоречье тоже баба померла, совсем молодая, сорок лет всего. У меня сестра там, а это её соседка. Разведённая, сын остался, куда его теперь?

– К отцу?

– А он ему нужен? А в Гречине в том году целая бригада чёрных копателей того, перемёрли. Как зверь растерзал…

– Ну, где Гречин, а где мы…

Тут подъехала маршрутка; мужчины быстро растёрли окурки об урну, отряхнули руки и забрались в машину. Алька попробовала сделать ещё глоток кофе, но он почему-то горчил и одновременно отдавал жжёными семечками – пришлось выбросить.

Беспокойство, поугасшее после завтрака, снова засвербело внутри.

Она хотела было уже подниматься и идти, как услышала вдруг:

– Алечка, ты, что ли?

У скамьи остановились две женщины, молодые ещё; одна, грузная, коротко стриженная, с натугой катила двойную коляску, другая, кудрявая и костлявая, в джинсовом комбинезоне, вела за руку пятилетнего мальчишку, тоже с мелкими тёмными кудряшками и светлыми глазами. Алька присмотрелась… и едва не взвизгнула:

– Васька, Дарина!

Василину она бы так сама не узнала – та обрезала роскошную косу до пояса и покрасилась в какой-то дурацкий баклажановый цвет, а ещё располнела. А вот Даринка, Дарочка, осталась почти такой же, только, конечно, повзрослела. Замуж она вышла раньше всех в их классе; мальчик, которого она держала за руку, был её младшим ребёнком.

Конечно, они обнялись.

От Васьки пахло сигаретами и помадой; Дарина была горячая-горячая – и голодная, как всегда, как в школе. Она предложила:

– А давайте по мороженому? И к реке?

Васька с тоской глянула на коляску, и Алина тут же вызвалась:

– Давай я помогу, покачу. У меня знаешь какие руки сильные?

– Да ты по канату-то залезть никогда не могла…

Они завернули в универмаг – табличка сохранилась та же, что и раньше, – и взяли по сахарному рожку. Алька выбрала малиновый; на вкус он был совсем другой, чем в детстве, и таял быстрее. Дорога к реке шла под уклон. Поначалу разговор не клеился, как всегда у людей, которые долго не виделись, только поздравляли друг друга по праздникам, и то когда не забывали. Даринкин сын захотел пирожок и чай, и они завернули в булочную, в которую бегали всегда после школы.

– А помнишь? – сказала Дарина, прыгучая и подвижная, как игрушка-пружинка. – Мы сюда ходили за приворотными пирожками.

От неожиданности Васька расхохоталась, едва не подавившись чаем, и дело пошло.

Они кружили по окрестным улицам и прихлёбывали из бумажных стаканчиков, вспоминая и перебивая друг друга.