И тем не менее Василиса всегда имела на сына такое влияние, что мне казалось, будто я украла грудничка, еще не насытившегося материнским молоком. День отлета моей свекрови с любовником в Штаты стал для меня обретением вольности, какой я не захлебывалась с момента прощания с детдомом. Я верила, что уж теперь-то ничто не помешает нашему с Егором счастью…

И вот Василиса возвращается. Удерживаю вопрос «Зачем?» и спрашиваю:

– Когда?

– Завтра. Уже…

Он произносит это так жалобно, что я едва справляюсь с рукой, которая так и тянется погладить гладкую щеку – моя ладонь помнит, какой она становится после бритья… Может, он ждет этого, но я удерживаю руку, хотя понимаю: Егору до сих пор больно из-за того, что мать бросила его, а ведь прошло несколько лет. Впрочем, о чем я? Моя рана до сих пор кровоточит, а я даже не знала своих родителей…

В первые дни после ее отлета Егор в прямом смысле слова рвал и метал: клочки каких-то бумаг усеяли пол, но убрать он мне не позволил, видно, не хотел, чтоб я прочла хоть слово. Может, это были письма матери? К нему или к мужу, которого Василиса бросила умирать в хосписе?

И тут до меня доходит, что теперь наш развод неминуем… Василиса настоит на этом, можно не сомневаться, ведь ситуация самая благоприятная. И без того непонятно, почему Егор все тянет и не ставит последнюю точку.

Но сейчас обсуждать это не стоит, и я уточняю:

– Надолго?

– Она не сказала.

– Может, всего на пару дней? Ты справишься…

– Смеешься? Стоит заморачиваться с перелетом из Флориды, который сам по себе проблематичен сейчас, я уж не говорю о десятке или сколько там часов в самолете, чтобы провести в Москве пару дней?

Как ему удается произносить километровые предложения на одном дыхании? Но этой сетью слов Егору меня не опутать, я догадываюсь, чего он хочет, и произношу со всей категоричностью, на которую только способна:

– Мишку я ей не дам.

– А кулаки зачем?

Только сейчас я замечаю, что мои руки действительно сжались, как перед боем. Я расслабляю пальцы, провожу ладонями по джинсам, но Егор уже успел заметить.

– Я и не прошу тебя…

– Нет! Ты хочешь подсунуть ей вместо себя сына. Не выйдет. Это твоя мать, мучайся с ней сам.

От злости Егор давит на газ, и от машины разлетаются целые фонтаны брызг. В лобовое стекло ударяет плотная струя, и мы опять оказываемся то ли на дне, то ли в аквариуме. Я невольно вжимаюсь в спинку сиденья.

Сбросив пар, он успокаивается и произносит ровным голосом:

– А ты даже не допускаешь мысли, что мама соскучилась по своему единственному внуку?

– Соскучилась? Когда она его видела в последний раз? Еще в пеленках?

– Не совсем…

– Для нее существует только один ребенок – ты. – Я тоже стараюсь говорить спокойно, чтобы это прозвучало убедительно. – Ее никогда не будут интересовать другие дети. Я через это прошла. И не заинтересовала ее…

– Но ты не была ребенком!

Он сам тут же умолкает, прикусывает нижнюю губу, сообразив, что сболтнул глупость.

Мне еще не было двадцати лет, когда мы встретились, и я, конечно же, была ребенком, отвергнутым его прекрасной матерью. И остаюсь им, как любой человек, не знавший своих родителей и не проживший закономерную стадию взросления в коконе их любви. Я все еще жду, когда кто-нибудь донянчит меня…

– Извини, Лянка, – бормочет Егор.

– Ничего, – отзываюсь как можно беспечней. – Я привыкла.

– А к такому можно привыкнуть?

Этого он тоже не должен был спрашивать, но сосредоточенность на себе и своей боли покрывает его тело броней, о которую я ранилась годами. Залижу и эту рану…

* * *

Не проснувшийся до конца Мишка выруливает из комнаты, заслышав наши голоса. На нем теплая пижама с красными и синими машинками, а год назад сын еще не отказывался спать, усыпанный слониками. Та пижама нравилась мне больше, ведь наш ушастый мальчик и сам напоминает милого слоника. Но я понимаю: школьник – это вам не детсадовец, для него началась другая жизнь, с чем приходится мириться. Счастье, что Мишка еще позволяет потискать себя и потрогать губами светлые волоски на светящихся розовым ушках… От него пахнет детским шампунем и невинностью, кажется, Егор тоже улавливает эти ароматы, потому что замирает, прижав сына, и закрывает глаза.

«Ты ушел от него. – Мне хочется напомнить это, но такие слова больше ранили бы Мишку, чем нашего броненосца. – Как, черт тебя побери, ты мог уйти от такого мальчика?!»

Труднее всего принять то, в чем я не сомневаюсь: Егор, не задумываясь, бросился бы за сыном в огонь и ледяную воду, но остаться со мной оказалось гораздо труднее, чем отдать жизнь. Что ж я за чудище такое? Почему со мной невозможно жить?

– Привет, малыш, – тихо говорит Егор в теплое ушко, но я слышу – как раз наклоняюсь, чтобы снять мокрые ботинки.

– Привет, пап. Там дождь? – Мишка заразительно зевает и трется носом о плечо отца – мокрую куртку Егор уже скинул.

– Еще какой! Жуткий тропический ливень! На днях я слышал, что в Москву принесло ветром песок аж из самой Сахары… Ты же знаешь, что такое Сахара?

Секунду помедлив, Мишка смотрит на меня и произносит вопросительно:

– Пустыня?

Улыбнувшись, я киваю ему и выпрямляюсь, а Егор восклицает:

– Точно!

Он сияет от радости, словно опасался, будто без него ребенок отупел. Надо признать, детские энциклопедии и дарил, и читал сыну вслух именно он. Мне по душе сказки, от которых, как считал мой муж, не много пользы. Помню, как я ликовала, наткнувшись на цитату Эйнштейна, советовавшего родителям читать своим малышам именно сказки, которыми подпитывается их воображение. А оно пригодится в любом деле… Не забуду неподдельного удивления на лице мужа, когда я торжественно зачитала ему пожелание великого физика. У меня даже мелькнула мысль, что это низвергнет его кумира с пьедестала, но Егор перенес удар с завидной стойкостью и круг их с Мишкой чтения не изменился.

– Вот, а сегодня ливень из самих тропиков пожаловал. – Егор подмигивает мне снизу. – У нас теперь крепкая дружба с южными регионами…

– Чай будешь? – перебиваю я.

При малыше я избегаю разговоров о политике.

– Буду, – отзывается Егор покорно.

– С лимоном?

– По возможности.

Они с сыном смотрят на меня похожими светло-карими глазами, только Егор с выражением «собака-подозревака», а Мишка умоляет взглядом не прогонять папу. И ни один из них не догадывается, что я меньше всех хочу распрощаться с человеком, который раз за разом вырывает у меня сердце и уносит с собой, оставляя зияющую рану. Знал бы он, как мне больно…

Но голос мой звучит иронично, я научилась им управлять:

– Как обычно – попку?

Егор осторожно усмехается:

– Ты помнишь мои вкусы…

– По-опку?! – с недоумением тянет Мишка. – Какую попку?

– Попку лимона, – уточняю я.

Сын переводит настороженный взгляд на Егора, и тот, к счастью, не берется пошло острить: «Папа любит не только лимонные попки», а спокойно кивает.

Обмякнув, Мишка протягивает ему руку:

– Пойдем, ты же еще моих новых Ронов не видел.

Наш мальчик так любит мультфильм о бракованном роботе, что штампует Ронов с маниакальным увлечением – их скопилось уже приличное количество! Скоро им придется сколотить рободом… Мишка рисует их, крутит из проволочек, лепит из пластилина разного цвета, игнорируя то, что симпатяга-робот был белым, как куриное яйцо.

Интересно, что сказал бы психолог о такой преданности одному герою? Обнаружил бы попытку заменить ускользающего отца мультяшным персонажем? Этаким воображаемым другом… А поскольку Егор высокий, а Роны получаются маленькими, их нужно много-много? Иначе они не заполнят дыру, образовавшуюся в нашем с Мишкой мире, ведь хотя Егор и часто приезжает к сыну, он никогда не остается ночевать и не читает сыну на ночь, как раньше. Смывается еще до ужина… Подозреваю, что мой бывший муж с кем-то встречается и проводит вечера с ней. А может, они даже живут вместе? Хотя это вряд ли, ведь время от времени Мишка ночует у отца. Наверное, он даже рассказал бы, если б я начала выпытывать…

Или Егор избегает совместных ужинов потому, что я скверно готовлю?

Смешно!

Дело в том, что я – повар. Колдую на кухне в кафе «Полянка», расположенном в соседнем доме, чтобы Мишка знал: мама в двух шагах, даже когда случается форс-мажор и меня срочно вызывают на работу. Я долго к ним напрашивалась, еще до рождения сына, а вакансия появилась, когда Мишке исполнилось полтора года.

Егор тогда работал удаленно, разрабатывал программное обеспечение для одной новой компании и с готовностью остался с сыном, который к тому времени уже стал мечтой любого родителя: Мишка часами мог возиться с конструктором или рассматривать картинки в книжках, умиротворяюще бормоча что-то под нос. Они обожали друг друга…

С тех пор я и работаю в этом кафе, где у меня уже имеется своя клиентура: администратор Валя охотно передает мне, когда гости сообщают, что который год приходят насладиться нашей кухней.

– Скоро мы переименуем кафе, – грозится она со смехом. – Была «Полянка», станет «Лянка».

Это имя оказалось записано на бумажке, вложенной в одеяльце, в котором меня оставили на крыльце детской больницы, когда мне было два месяца. Дольше моя мать не выдержала… Наверное, она была слишком юной. Или решила, что все на свете дарит больше радости, чем младенец. Или просто побоялась сдохнуть с голода вместе со мной.

Правды мне никогда не узнать. Как и своей настоящей фамилии, и национальности: случайные знакомые, услышав, как меня зовут, уже пытались убедить, что в моих жилах течет армянская, еврейская, арабская или татарская кровь. Кажется, звучали и другие варианты, я даже не попыталась запомнить… Для меня это никогда не играло особой роли, и я не предпринимала попыток разыскать родителей, хотя многие бывшие детдомовцы готовы потратить на это чуть ли не всю жизнь. Мне же лет с шестнадцати уже хотелось не обрести мать, а стать ею. Той самой настоящей мамой, какой у меня никогда не было… И как можно скорее!

Может быть, эта цель не позволила мне стать хорошей женой, потому Егор и ушел? Я ни разу не спросила его о причине. Муж был не первым из самых близких людей, кто меня бросил, и если я пережила такое младенцем, выживу и сейчас.

Могу лишь поручиться, что никогда не пилила его и не скандалила, ни разу не изменила даже мысленно, не требовала больших денег, вкусно кормила, с радостью занималась с ним любовью и со мной находилось, о чем поговорить, ведь я с детства обожаю читать. В чем я не дотянула до звания «Супруги всей жизни»?

Или его присваивают безо всяких причин?

* * *

В кухне мне всегда удается успокоиться. Здесь я создала уютный женский мирок в стиле прованс, который обманчиво сулит счастливый день утром, а вечером обещает спокойную ночь. Иногда все совпадает и удается выспаться, если во сне Егор не приходит ко мне. Сама понимаю, как это по-бабски – цепляться за милые вещички, но что, кроме них и сына, осталось у меня в жизни?

Накрывая на стол, я слушаю Мишкин голосок:

– Авессалом, нам весело?

Наш мальчик слегка шепелявит – у него выпал передний зуб. В том, что мышка обитает за нашей плитой, сын засомневался, и мне пришлось вести его в кафе, чтобы там, на кухне, принести молочный зуб в жертву, забросив его в щель за огромной «печкой». Мишка поверил, что это гигантское сооружение называется именно так, и улыбался во весь беззубый рот, отчего мне даже стало немного не по себе, ведь, как ни крути, я его обманула…

Но когда я рассказала об этом Егору, его взгляд стал серьезным:

– А ты молодец…

– Ты сейчас серьезно? – уточнила я на всякий случай.

Он кивнул:

– Абсолютно. Меня всегда восхищало, как ты умеешь превращать все вокруг себя в сказку.

«Только тебя я не могу расколдовать, мой прекрасный принц», – мне так хотелось оживить его сердце поцелуем, но я понимала: наверное, для незнакомой мне женщины оно и оставалось живым.