Но сегодня, завершив молитву и поднявшись с колен, их отец не направился в прихожую, чтобы запереть входную дверь. Против обыкновения, он сел за обеденный стол и покрутил головой, как будто мог видеть дочерей, которые переглянулись и отодвинули стулья для себя. От западного ветра стекла неплотно зашторенного окна жалобно дребезжали, и язычки свечей на столе колебались. Стража впустили в дом около часа тому назад; он лежал под столом, изредка взрыкивая.

– Энн, – сказал Патрик, – ты спрашивала, кто такие губертианцы. Боюсь, что я…

– Я все равно не слышала, что вы рассказывали, – перебила отца Эмили. – Я как раз вышла немного поговорить с мистером Керзоном.

– Да-да, – подхватила Энн. – Расскажи папе, что он тебе сказал.

Отец поджал губы и повернулся на голос Эмили.

– Он сильно встревожился, – сказала Эмили, – узнав, что я видела смуглого мальчика, рассыпающегося на стаю ворон.

Патрик резко выдохнул и открыл было рот, но Эмили продолжала:

– И еще он сказал, что, раз я помогла ему сегодня утром, он позаботится о том, чтобы я приобщилась к благу католического отпущения грехов, прежде чем наступит тот день, когда ему придется убить меня. – И добавила еще непринужденнее: – Потом он передумал и убеждал меня, что я все же могу спастись, но для этого я должна уехать вместе с ним – прямо сейчас.

Патрик уставился в сторону Эмили.

– Ты не должна была видеть мальчика, ты определенно не могла его видеть! Экзорцизм, совершенный католическим священником…

– Я видела его, и не раз, – ответила Эмили, – вдали отсюда, в полях.

– Я тоже видела, – почти неслышно сказала Энн.

– Мальчик не может превращаться в ворон, – пробормотала Шарлотта.

– Мертвый мальчик – может, – без выражения сказал отец, – тем более что он, собственно, и не мальчик. Он способен набирать массу для того, чтобы временно являться в материальной форме. – Патрик откинулся на спинку стула и закрыл почти невидящие глаза. – О, что за дрянь я, что за жалкий раб! – произнес он, и Эмили мысленно подставила еще несколько слов из того же монолога Гамлета, который процитировал отец: «Или я трус? Кто скажет мне: „подлец“?»^[4]

Энн тоже распознала цитату.

– Уж ни трусом, ни подлецом мы вас не считаем. Вы делали то, что считали должным.

– Мистер Керзон сказал мне, что мальчик – это дух Валлийца, – сказала Эмили. – То есть призрак?

Отец мрачно кивнул.

– Он принимает ту самую форму, в которой переправился через Ирландское море – через открытую неукрощенную воду – в 1710 году: смуглый чернявый мальчик, одетый в лохмотья, которого моряки хотели вышвырнуть за борт. – И он добавил шепотом: – И да будет проклят мой прапрадед за то, что помешал этому.

Энн эти слова явно шокировали, Шарлотта нахмурилась, вероятно, потрясенная мыслью о том, что вся эта история может в конце концов оказаться правдой. А Эмили вспомнила, что сказала Шарлотта, когда Брэнуэлл предложил отправиться на ту памятную прогулку к Понден-кирк, чтобы сделать их дорогую сестру Марию «снова живой»: Шарлотта не хотела отпускать их, но все же сказала: «Идите, поиграйте втроем».

Шарлотта взглянула в темное окно, встала и подожгла фитиль новой свечи от горящей. Потом закрепила ее в медном подсвечнике и вернулась на свое место. По комнате поплыл масляный запах нагревающегося воска.

Энн поймала взгляд Эмили и с вопросительным выражением подняла указательный палец левой руки, на котором, конечно же, не осталось и следа от того давнего пореза. Шарлотта снова смотрела в окно, и Эмили отрицательно покачала головой. Не будем тревожить его еще и этим, подумала она. Хотя бы до поры до времени.

– Надо было дать Керзону высказаться, – сказал Патрик. – Пусть он считает меня глупцом, а я его – опасным шарлатаном, но не исключено, что он осведомлен о каких-то мерах, которые могли бы помочь в нашем положении. Эмили, он не сказал, как с ним можно связаться?

– Нет. Но, думаю, можно спросить в деревне – вдруг он оставил кому-нибудь сведения. – Она тяжело вздохнула. – Так кто же такие губертианцы?

– Французский католический культ, – ответил Патрик, – возводящий свое начало к святому Губерту, который жил в седьмом веке в Бельгии. Он был епископом в Льеже, и приверженцы этого культа утверждают, что он весьма преуспел в преследовании… вервольфов.

– Святой Губерт Льежский! – вставила Энн. – Ведь это он охотился на оленя, а когда зверь повернулся к нему, увидел крест между его рогов?

– Типичный папистский фольклор, – согласился отец. – Вся эта каша насчет вервольфов, без сомнения, заварилась значительно позже. Когда я в 1807 году приехал в Лондон для рукоположения, с полдюжины губертианцев окружили меня в таверне. Увели в отдельный кабинет. Один из них был знаком со мною в Кембридже и знал, что я пять лет назад приехал из Ирландии. Они называли меня Бранти; я не спорил с ними. – Он с расстроенным видом откинулся на спинку стула. – О, это была диковинная компания – все с повязками на одном глазу! Теперь это просто формальность, они отлично видят обоими глазами, но, насколько я понимаю, в прошлые века каждый из участников этого ордена действительно удалял один глаз!

Энн передернула плечами, Шарлотта выразительно взглянула на Эмили и мотнула головой, выказывая свое отвращение, ну а Эмили подумала о циклопах.

Углубившийся в воспоминания Патрик продолжал:

– Они хотели завербовать меня к себе! – Он невесело рассмеялся. – Я действительно испугался, что они намеревались – о формальностях ведь никто не говорил! – вырезать мой глаз прямо там, в таверне! Они уверяли, что их цель – прекратить бесчинства демонов в северных странах, которое, по их словам, усиливалось от года к году. Им было известно, что я невольно привез из Ирландии одного из этих демонов, и причем немаловажного, и хотели, чтобы я присоединился к ним. Они показали мне нож – с раздвоенным клинком, точь-в-точь такой, что был у этого парня, Керзона, – и сказали, что это самое лучшее оружие для того, чтобы убивать оборотней.

– И, – чуть слышно произнесла Энн, – что же было потом?

Патрик развел руками.

– Я заговаривал им зубы, пока не вошел слуга – спросить, не надо ли чего-нибудь. Я оттолкнул его и выбежал вон. – Он вздохнул и потер лоб. – Я уже был сверхштатным священником в Уэзерсфилде, в Эссексе. И был помолвлен с девушкой… но речи этих безумных губертианцев встревожили меня. Я на неделю уехал в Ирландию посоветоваться с отцом и служил там в старой церкви в Баллирони.

Три сестры слушали, как зачарованные. Отец так редко рассказывал им о своей семье и о жизни до посвящения в духовный сан, что сегодняшние скудные откровения на эти темы были для них столь же захватывающими, как и фантастические и не очень-то правдоподобные разговоры об оборотнях.

– Он сообщил мне многое из того, что я недавно рассказал вам, девочки, о происхождении Валлийца и его – всего лишь временной, спаси нас, Господь! – смерти. И еще отец послал меня к старой крестьянке по имени Мэг, которая… честно говоря, я не могу поклясться, что она не была самой настоящей языческой ведьмой. Но за сладости и табак, которые я принес, она рассказала мне, что нужно делать, чтобы укротить дух Валлийца. Звучит как полнейшая глупость. – Он откашлялся, нахмурился, как будто собрался оправдываться, и продолжил: – Она сказала, чтобы я соскреб ржавчины с того самого церковного колокола, который звонил на похоронах Валлийца в 1771 году, – чугунного, похожего на перевернутый котелок, – смешал ее со свинцом и отлил пули.

– Вам, – сказала с вымученным смешком Эмили, – наверное, пришлось долго скрести.

– Я забрал весь колокол, – признался отец. – Он лежит в ведре с водой в запертом шкафу в церковной ризнице. Каждые несколько дней я соскребаю с него новую ржавчину, высушиваю ее и подсыпаю в расплавленный свинец. Каждый выстрел, как сказала мне старуха, должен обозначать «повторение погребального звона Валлийца».

– И напоминать ему о том, что он мертв, – ровным голосом добавила Шарлотта.

Патрик вскинул голову, вероятно пытаясь понять, не было ли иронии в этом замечании.

– После того как умерла ваша мать, – медленно сказал он, – я позвал католического священника, чтобы он провел обряд экзорцизма. – Он кивнул, в который раз оценивая задним числом свой поступок. – Это было двадцать пять лет назад, и до тех пор, пока Эмили и Энн не рассказали о том, что видели, я был уверен, что обряд успешно загнал дьявола Валлийца в ад.

– Тем не менее вы продолжали каждое утро звонить в его погребальный колокол, – заметила Эмили.

– Это должно было, – мягко сказал отец, – помочь против отдаленных… – Он повесил голову, не закончив фразу, его голос упал до беззвучности.

Несколько секунд все молчали. Ветер продолжал стучаться в окно, и Страж все так же изредка взрыкивал под столом.

– Вы женились на той девушке? – спросила в конце концов Энн.

Патрик вновь поднял голову и вздохнул.

– Нет, дитя мое. Она была из зажиточной семьи, которая совершенно не желала родниться с нищим священником-ирландцем. Как бы там ни было, я проштудировал записки Уэсли о чертовщине в Йоркшире и понял, что должен поселиться здесь и истребить болезнь, которую принес в эти земли.

Тут все они подскочили, потому что откуда-то издалека из темной ночи донесся страшный душераздирающий вой; почти сразу же к нему присоединился другой, потом еще один, и еще, еще, и все эти звуки на несколько нескончаемо долгих секунд слились в варварской гармонии, а потом утихли.

Никто из сидевших за столом не пошевелился, но Эмили краем глаза увидела, что Страж уже стоит посреди комнаты и поворачивает голову то к парадному фасаду дома, то к заднему, и сейчас он казался даже крупнее, чем всегда, и даже более материальным, чем стена позади него или каменный пол под его ногами. Его черные губы были оттянуты назад, и каждый раз, когда он вдыхал, ей были видны все его мощные зубы.

Через непродолжительное время Патрик и все три его дочери одновременно, как будто сговорившись заранее, поднялись, цепочкой вышли из гостиной и перешли в теплую кухню. Страж шествовал вплотную к Эмили, так что она даже задела плечом косяк, когда они вместе проходили через дверь. Каждая из сестер несла по свече; Эмили подошла к полке возле чугунной плиты и зажгла от свечи стоявшую там лампу. Страж остановился около задней двери.

– Что это… – начала было Энн и, не договорив, лишь тряхнула головой.

Их отец нашел стул около стола, сел, тоже покачал головой и повернулся в сторону Стража, который теперь рычал громко и зло.

– Не тревожься, мальчик, – сказал он, – у нас в доме у каждой двери стоит по ведру святой воды.

Шарлотта щелкнула языком.

Эмили осознала, что напряженно прислушивается, не нарушит ли вновь этот ужасный звук тишину ночи, и все остальные ведут себя точно так же.

Когда прошло около минуты и вой не повторился, Энн и Шарлотта отодвинули от стола стулья, стоявшие по обе стороны от Патрика, и тоже сели.

Патрик прокашлялся.

– Я уже слышал этот звук – в Ирландии. Однажды вечером деревенский священник уверял, что убил фуэлаха – так в Ирландии называют вервольфов. Ему никто не верил, пока уже поздно ночью не раздался такой же вой. Эмили, я думаю, что мистер Керзон сегодня убил одного из них.

«И это голоса плакальщиков», – подумала Эмили. Энн, сидевшая рядом с нею, поежилась, как от холода.

– Вы приехали сюда, – полуутвердительно произнесла Эмили, – чтобы излечить пораженную болезнью землю.

– Я не знал толком, куда именно мне следует ехать, – ответил отец. – Несколько лет я служил временным священником, переезжая из одной церкви в другую по всему Йоркширу, и искал признаки, которые указали бы на присутствие дьявола наподобие Валлийца. Энн, дорогая, нельзя ли попросить тебя налить твоему бедному отцу стаканчик виски?

Энн вскинула брови, но спокойно ответила: