В первый миг Эмили захотела спросить этого Алкуина, что он знает об их семье и почему его интересовало, имеет ли ее отец какое-то отношение к Уэльсу – но это повлекло бы за собой и другие вопросы и ответы, из чего выйдет непредсказуемое и, безусловно, нежелательное сближение с этим странным незнакомцем.

– Мы вернемся через час с небольшим, – сказала она. – Прижмите руку к ране, чтобы кровь шла не так сильно.

Его глаза были закрыты, и он вяло отмахнулся рукой от нее.

– Она уже остановилась. Уходите же, ради всего святого.

Эмили поднялась на ровное место и в очередной раз обвела взглядом горизонт. В суровом ландшафте все так же не наблюдалось никакого движения, лишь холодный ветер гонял волны по вереску на склонах холмов, и она, в неизменном сопровождении Стража, который теперь не отходил от нее ни на шаг, широкими шагами направилась на юг.

Минут двадцать они с псом торопливо шли в одном направлении по тропинке, тянувшейся вдоль восточного склона Миддлмур-клуфа, а когда дорога поднялась на пригорок, переходивший в подножие холма, на вершине которого находилась ферма Топ-уитенс, Эмили остановилась и посмотрела назад, туда, где на несколько миль раскинулись желтовато-зеленые холмы. Понден-кирк отсюда нельзя было увидеть.

Страж убежал немного вперед, но тут же вернулся и ободряюще лизнул руку хозяйки.

– Погоди, малыш, – сказала она и, подняв руку, внимательно рассмотрела шрам на тыльной стороне ладони. Любой с первого взгляда решил бы, что это ожог – но, может быть, там все же видны и старые следы от зубов?

Как-то раз, на вечерней заре – уже семь лет тому назад – на кладбище, что рядом с церковью, забежал странный пес и прямо перед домом священника вступил в драку со Стражем. Чужак, мускулистый, короткомордый мастиф цвета красного дерева, походил на бордосских догов, которых она позднее видела в Брюсселе, но отличался от них более крупной головой и более длинными ногами, да и следы от них были шире. А еще больше он походил на ту собаку, которая покусала Брэнуэлла за четырнадцать лет до того.

Сейчас Эмили оскалилась, вспомнив, каким образом прервала ту драку. Она как раз гладила, но бросила свое занятие, схватила подвернувшуюся перечницу, сбежала с крыльца, перепрыгнула через низкую стенку, огораживающую кладбище, и сыпанула черный порошок в морду странному мастифу. Зверюга умчалась куда-то в поля, но, перед тем как убежать, все же успела ухватить зубами тыльную сторону ладони девушки. Она побежала в кухню, промыла рану водой, а потом взяла утюг, подсыпала туда свежих, еще не прогоревших угольев, приложила подошву к ране и пять секунд держала, превозмогая мучительную боль.

Вспомнив о том происшествии, она сжала кулак и присмотрелась получше. Потом плюнула на палец, смочила пятно засохшей крови Алкуина и постаралась стереть ее пучком травы.

– Думаешь, он умирает? – спросила она Стража. – Сам он так не считал.

Она выпрямилась, осмотрела со всех сторон руку, чтобы убедиться, что на ней не осталось крови, и зашагала дальше вверх по холму, к Топ-уитенс.

Когда она привела к ручью под стоячими камнями мистера Сандерленда и двух его сыновей, Алкуина там не было, как он и говорил, но следы крови на траве и отпечатки обуви подтверждали рассказ Эмили. Мистер Сандерленд пригласил ее разделить с его семейством дневной обед, но ведь они были практически незнакомы, и она с ужасом думала о том, что придется сидеть среди них, они будут пытаться вовлечь ее в беседу, которую надо будет поддерживать. Даже подойти к их воротам стало для нее изрядным испытанием.

Она с суховатой вежливостью отклонила приглашение, отказалась также и от того, чтобы кто-нибудь из сыновей Сандерленда проводил ее домой.

Они со Стражем опять вернулись к Понден-кирк, а оттуда направились через поля и ручьи по отлично знакомой дороге, которая в конце концов должна была привести их в дом священника. На этом пути Эмили остановилась там, где впервые увидела Алкуина, и, несмотря на явное неодобрение Стража, подобрала необычный нож.

Глава 2

Вернувшись домой, Эмили обнаружила, что Энн оставила ей порцию баранины с картофельным пюре и маринованными огурцами, а для Стража – баранью кость.

Когда Эмили, повесив пальто, вошла в кухню, там сидел Брэнуэлл, листавший «Блэквудс мэгэзин»; судя по состоянию рыжей шевелюры и жиденькой бородки, он лишь недавно встал с постели.

В руках у него был свежий номер журнала. Блэквудские издатели неизменно игнорировали письма Брэнуэлла с предложениями писать для журнала статьи, которые, как он уверял, будут несравненно лучше тех, что там публикуются, но все равно он внимательно читал каждый выпуск – семья заимствовала журналы у церковного сторожа – и, вероятно, хранил надежду, что когда-нибудь будет отмечен на страницах журнала как великий писатель… или художник… или, может быть, политик.

Из холла вошла Шарлотта с недошитым платьем в руках.

– Папа спрашивал, куда ты подевалась.

Брэнуэлл уставился на Эмили сквозь маленькие круглые очки.

– С тобой что-то приключилось? Ты что, опять сушила платье на могильном памятнике?

Эмили села за стол напротив брата. Несомненно, вторую половину дня он будет в беспричинном раздражении слоняться по дому, а в сумерках спустится в «Черный бык». Она обвела сестер взглядом широко раскрытых глаз, обещая рассказать все попозже; сейчас же она просто сказала Шарлотте:

– Пошла на запад, а потом обратно на восток.

Шарлотта кивнула и тут же рявкнула на Брэнуэлла:

– Мы то и дело находим по утрам твое пальто за дверью.

Энн поймала взгляд Эмили и прикоснулась к своему запястью. Эмили посмотрела вниз и увидела на рукаве пятно крови. Она поспешно подвернула манжет.

Брэнуэлл, моргая, посмотрел на Шарлотту.

– В эти холодные ночи, – протянул он, – я порой оставляю там свое пальто на тот случай, если оно вдруг понадобится какому-нибудь обнищавшему привидению.

Табби, экономка, вошла со двора, услышала его слова и ехидно проворчала:

– Смотри, как бы им не понадобились заодно и твои брюки.

Эмили быстро расправилась с запоздавшим обедом, встала из-за стола, и тут нож Алкуина выпал у нее из кармана платья и с грохотом упал на каменный пол.

Брэнуэлл наклонился и поднял его. По крайней мере, лезвия были чистыми: Эмили несколько раз воткнула нож в землю, чтобы очистить от крови, прежде чем положить в карман. А кожаная рукоять к тому времени, когда она подобрала его, уже высохла.

– Я нашла это, – пояснила она.

– Непохоже, чтобы он долго валялся под дождями, – заметил Брэнуэлл. Он потрогал пальцем острия лезвий; его рука дрожала – но в последнее время его руки дрожали почти всегда. Он кашлянул и добавил: – Вроде бы я видел такой в Лондоне.

– В Лондоне? – повторила Эмили, заинтригованная столь неожиданным признанием того, что одиннадцать лет назад он все же ездил в Лондон, а не вернулся с полдороги из-за ограбления. – И где же в Лондоне?

Брэнуэлл воровато огляделся и положил нож на стол.

– Уже не помню.

Вроде бы никто больше не обратил внимания на эту оговорку. Шарлотта пробормотала что-то насчет того, что в последнее время память стала изменять брату.

– Это просто… лежало на дороге, – сказала Эмили. – Папа у себя в кабинете?

Энн кивнула и невольно вздернула брови, предвкушая рассказ о том, каким образом сестра заполучила пятно крови на блузке и как в действительности обрела этот странный нож. Эмили забрала его у брата, как только встала из-за стола.

Отцовский кабинет находился по другую сторону просторной прихожей; Эмили постучала и вошла.

Старый Патрик Бронте сидел за столом, на котором горела яркая масляная лампа, и, наклонив голову и прищурив глаза, рассматривал через увеличительное стекло блокнот, в котором издавна записывал тезисы для проповедей. Его подбородок был погружен в многослойный шелковый шарф, который он носил постоянно, наматывая его по часовой стрелке каждый день от Рождества до летнего солнцеворота, а потом, до Рождественского сочельника, – против часовой стрелки.

Когда он посмотрел в сторону двери поверх своих почти бесполезных очков, Эмили сказала:

– Сегодня утром я нашла около Понден-кирк, в лугах, раненого мужчину.

– О? – Отец нахмурился и отложил в сторону блокнот. – Он был тяжело ранен?

– В первый момент я подумала, что да. У него на боку была рана, показавшаяся серьезной, – сказала дочь, и добавила: – Но она не помешала ему уйти, пока я ходила за помощью к Сандерлендам. Я немного поговорила с ним; похоже, наша фамилия ему знакома, хоть он и произносил ее неправильно: Бранти.

Отец открыл было рот, но ничего не сказал, и Эмили продолжила:

– Он спросил, понятия не имею к чему, связаны ли вы как-то с валлийцами.

Отец все так же молчал, уставившись на нее почти незрячими глазами. Она поспешно добавила: – Может быть, он просто хотел узнать, понимаете ли вы валлийский язык. Он был похож на валлийца: смуглый такой.

Отец ухватился за край стола и пошаркал туфлями по полу, как будто собирался встать или – вдруг пришло в голову Эмили – удостовериться в материальности своей комнаты, своего дома.

– Он разговаривал грубо, – сообщила она, чтобы прервать молчание. – По крайней мере, резко. – Она покачала головой. – Но вроде бы вполне понятно.

– Ты сказала: около Понден-кирк?

– У подножия склона.

– Закрой дверь.

Она вошла в комнату и остановилась перед окном.

– Ты что-то принесла.

Дверные петли поворачивались беззвучно, зато язычок замка звонко щелкал; услышав этот звук, отец откинулся в кресле. Эмили подошла к столу и положила нож на лист промокашки.

– Он уронил. Это нож. На нем была кровь.

Отец нащупал нож, медленно провел пальцами по всей его длине, от головки рукояти до конца сдвоенных лезвий, не прикасаясь к острию, и убрал руку. Потом он встал и подошел к окну, смотревшему на кладбище.

Остановившись и глядя в стекло, он спросил:

– Скажи, он… у него были оба глаза?

Вопрос изумил Эмили.

– Да. Но он все равно носил повязку, прикрывая один глаз. Сказал, что так положено. Вы что-то знаете об этом?

– Что еще он говорил?

– Как я поняла, он решил, что ошибся насчет вашей фамилии: он сказал что-то вроде того, что, если бы он был прав, меня здесь не было бы.

Старый Патрик повернулся к дочери; его седая голова силуэтом выделялась на фоне солнечного пейзажа.

– Думаю, Брэнуэлл сегодня вечером отправится в «Черный бык». Когда он уйдет, у меня – я так полагаю! – найдется что рассказать тебе, Шарлотте и Энн. Ну, а пока, – негромко продолжил он, вернувшись в кресло, – побудьте, девочки, в гостиной или в кухне, – он невесело улыбнулся, – и мир оставьте темноте и мне.

Эмили узнала строку из «Элегии, написанной на сельском кладбище» Томаса Грея. Вероятно, слова родились благодаря запомнившемуся отцу до последних мелочей виду из окна, но, когда она открыла дверь и вышла в прихожую, недоброе предчувствие, лишь смутно ощущавшееся, когда она шла к отцу, сделалось куда сильнее.

По пути в кухню она глубоко вдохнула, выдохнула, а потом вздернула брови, чтобы разгладить хмурую складку, появившуюся было между ними.

Брэнуэлл все так же сидел, уставившись в журнал, но его мысли полностью занимал двухлезвийный нож.

«Очень похожий нож я видел в церковной ризнице, – думал он, – и с тех пор, Эмили, прошло уже десять лет».

Но с какой стати подобная штука будет валяться на луговой тропинке? И чья кровь испачкала твой рукав, Эмили?

Когда она вновь вошла в кухню, ножа при ней уже не было, и, как ни старалась она сохранить невозмутимость, Брэнуэлл уловил тревогу и в напряжении ее ничем не занятых рук, и в положении плеч. Несомненно, и Энн, и Шарлотта тоже заметили все это – но никто из сестер больше не говорил с ним ни о чем серьезном.