Когда вошла Эмили, его единственный открытый глаз на мгновение расширился (она успела испугаться), но его лицо тоже сохранило полную бесстрастность.

Эмили не могла не удивляться тому, как он вообще смог встать, не говоря уж о том, чтобы преодолеть расстояние, отделявшее его от деревни. Неужели существует какое-то лекарство, благодаря которому он сумел за столь короткое время восстановить силы?

– Леди!.. – произнес он. Судя по интонации, он собирался сказать что-то еще, но, ограничившись одним словом, плотно сжал губы.

– Мистер Керзон, – сказал их отец, – узнал о том, что, будучи хоуортским священником, я двадцать лет назад поддержал Билль об эмансипации католиков, и решил посоветоваться со мною о возможности устройства в Йоркшире католических приходов.

Эмили, рассказывая Шарлотте и Энн о своем утреннем приключении, среди прочих подробностей упомянула и эту ненужную повязку и сейчас, поймав краем глаза вопросительный взгляд Энн, чуть заметно кивнула.

– Разве в Йоркшире есть католики? – сухим тоном спросила Шарлотта.

Керзон перевел взгляд с Эмили на нее, и его губы скривились в вежливой улыбке.

– Полагаю, хватит для того, чтобы заполнить одну-две церкви. – В его голосе сейчас не было хрипа и болезненного надрыва, которые запомнились Эмили, но звучал он так же глубоко, и в речи так же угадывался намек на французский акцент.

– Разве что в Лидсе или Брэдфорде, – возразил Патрик, уставив в пустоту мигающие глаза, – ну а здесь, возле границы с Ланкаширом, их будет совсем немного. Сожалею, сэр, что вам пришлось впустую проделать такой дальний путь!

– Все равно я путешествую, – ответил Керзон, – и оказался неподалеку. – Он выдохнул и сердито взглянул на Эмили.

И та поняла, что сейчас наилучшее время для того, чтобы вступить в разговор.

– Я рада, мистер Керзон, что вы оправились от раны, которую получили сегодня утром, – сказала она и добавила, повернувшись к отцу: – Папа, это тот самый джентльмен, о котором я вам рассказывала.

На несколько секунд старый Патрик Бронте застыл в неподвижности. Затем он прошел к своему столу, выдвинул ящик и поднял руку, держа в ней нож с двойным лезвием.

– Эмили, – сказал он, – лови. – И бросил его в ту сторону, откуда раздавался ее голос.

Она поймала нож за рукоять и свободной рукой подала сестрам знак отойти к двери.

– Нет ли у нашего гостя, – осторожно подбирая слова, спросил их отец, – повязки на глазу?

– Есть. Хотя утром вы, мистер Керзон, сказали мне, что носите ее лишь потому, что так положено, не так ли?

Тот лишь стиснул в кулаки опущенные руки.

Патрик Бронте уставился невидящими глазами в сторону Керзона.

– Дочь сказала мне, – медленно заговорил он, – что, когда она нашла вас, на этом ноже была кровь. Я думаю, что в вас нужно видеть скорее союзника, нежели противника.

Керзон покрутил головой, рассматривая всех присутствовавших, и заговорил очень холодным голосом:

– Я не вступаю в союз с глупцами. Да, это была кровь ликантропа. – И продолжил, обращаясь непосредственно к Патрику: – А вы! Сначала возродили эту породу, а потом поселили свою семью именно там, где эти твари процветают!

Эмили ощутила мягкий толчок в бедро и не глядя поняла, что к ним присоединился Страж. Она ощущала вибрацию: пес рычал настолько низким звуком, что человеческое ухо его не слышало.

– Значит, католические приходы, – презрительно бросил Патрик. – А я думаю, что вас интересовало нечто другое! – Он вскинул голову. – Моя дочь сказала мне, что утром вы упоминали о Валлийце; это правда: я привез его обратно в Англию. По неосторожности. Но пока мои дети здесь, со мною, он для них не опасен.

– Здесь?! – повысил голос Керзон. – Какую защиту, по вашему мнению, вы способны им предоставить, мистер Бранти? Стрелять вслепую по утрам из ружья над могилами? Мне об этом рассказывали в деревенских лавках. Расставлять повсюду ведра со святой водой? Так это практически ничего не дает.

Эмили смотрела на Керзона, но краем глаза наблюдала за отцом и видела, как его лицо над бесконечными витками шелкового шарфа на шее наливается кровью. «Святая вода? – думала она. – Да что же ей делать в англиканском доме? Ведра с водой… в каждой комнате и коридоре дома… Они стоят на случай пожара и, конечно же, не могут иметь другого назначения».

Страж не сводил глаз с Керзона и рычал уже хоть и негромко, но слышно.

– Совершенно ясно, – сухо сказал ее отец с гораздо более заметным, чем обычно, ирландским акцентом, – что предлог, который вы выбрали для этого визита, был обманным. Я определенно не хочу участвовать, особенно под лживым предлогом, в каких бы то ни было планах губертианцев, и… и поэтому я принимаю к сведению ваше мнение и желаю вам доброго дня.

Керзон наклонился, чтобы поднять со стоявшего у окна стула твидовую кепку. Он явно колебался, и Эмили подумала о том, как мог бы сложиться его разговор с отцом, не будь здесь ее.

Как бы там ни было, Керзон сказал лишь одну фразу:

– Мне остается молиться, чтобы не пришлось когда-нибудь убить ваших детей. – И пошел к двери, грубо оттолкнув Эмили и Шарлотту. Страж клацнул зубами, и Эмили услышала треск рвущейся ткани. Керзон пробормотал что-то невнятное, но, даже не оглянувшись, прошагал к парадной двери и вышел из дома.

Отец тяжело опустился в кресло.

– Ликантропы?.. – чуть слышно произнесла Шарлотта.

– Святая вода? – сказала Энн.

– Капля, – сказал, отмахнувшись, отец. – По одной в каждое ведро. Да, ликантропы – можете называть их вервольфами или просто оборотнями, как угодно, а местные зовут их гитрашами. Эмили, не взглянешь ли ты, куда он пошел? В деревню или в поля?

– Кто такие губертианцы? – спросила Энн, ну а Эмили уже выскочила в прихожую; за нею, не отставая ни на шаг, следовал Страж.

Выйдя на улицу, где гулял холодный ветер, и закрыв за собою дверь, она увидела высокую фигуру Алкуина Керзона, который шагал по улице мимо кладбища – и даже не прихрамывал! Он определенно направлялся в деревню; возможно, там ждала его какая-то повозка, на которой он покинул бы Хоуорт.

Повинуясь порыву, она бросилась бежать за ним. Страж рысил рядом, не вырываясь вперед.

Она догнала Керзона совсем скоро, на мощеной площадке перед церковью.

– Мистер Керзон! – окликнула она его с расстояния в несколько шагов.

Он остановился, оглянулся, нахмурившись, и Эмили разглядела прореху на колене его новых брюк. Страж подобрался было, и она, не наклоняясь, взялась левой рукой за утыканный стальными шипами ошейник.

– Судя по всему, – сказала она, – рана, которую вы получили нынче утром, была не столь опасна, как мне показалось.

– Успокойте пса, – сказал он вместо ответа. – Я не собираюсь делать ему ничего плохого.

Эмили поняла, что до сих пор держит в правой руке странный нож.

– Мы с ним защищаем друг друга, – сказала она, и по ее речи трудно было понять, что она только что пробежала изрядное расстояние: она почти совсем не запыхалась. – Вы говорили, что вам, возможно, придется убить меня, но он никогда не позволит этого сделать.

– Все же придется попробовать, если вы начнете перекидываться. Но, – на его лице возникло какое-то подобие улыбки, – вы помогли мне сегодня, и я постараюсь дать вам возможность сначала исповедаться.

– Католическое великодушие! – Она мотнула головой. – Вам что-то известно обо всем этом деле…

Он не шевелился и продолжал рассматривать ее открытым правым глазом. Эмили подумала, что было бы хорошо, если б он тоже был закрыт повязкой, и быстро продолжила:

– Вам случалось видеть смуглого мальчика, превращающегося в стаю ворон?

Керзон отступил на шаг; его глаз расширился.

– Боже мой, дитя… мисс Эмили! Вы тоже отмечены им?

Он сделал еще шаг назад, когда Эмили вытянула руку с ножом, но она разжала кулак, и нож, звонко клацнув, упал на мостовую.

– Возьмите; вы забыли его утром. Я всего лишь хотела показать вам руку.

Он еще мгновение пристально смотрел единственным глазом ей в лицо, а потом опустил взгляд. И кивнул.

– Как я и предполагал утром, это шрам от зубов, а поверх него еще и от ожога – вы прижгли укус. Если вы сделали это достаточно быстро – я полагаю, что так оно и было, – то вы не должны были видеть дух Валлийца; кто-то рассказал вам об этом привидении. Ваш идиот-отец? Одна из ваших несчастных сестер? – Он вновь перевел взгляд с ее руки на лицо. – Кто-то из носящих смертоносную отметку.

Смертоносную отметину? Эмили уже пожалела о том, что уронила нож, но ведь рядом с нею был Страж, и она пальцами, держащимися за ошейник, ощущала, как мощное тело вибрирует от неслышного рычания. Она продолжила:

– Мальчик – это дух Валлийца? Я видела его несколько раз, далеко отсюда, в полях. – Она глубоко вдохнула. – Расскажите мне о Понден-кирк.

Он вздернул голову, и его глаз прищурился. Возможно, это означало жалость.

Он холодно и твердо смотрел на нее, но она ответила ему точно таким же взглядом.

Керзон первым перевел взгляд с ее лица куда-то мимо нее и дома священника. Он провел сложенной ладонью по лицу вокруг рта.

– Вы не погрязли в нем необратимо. Проклятие! Вы же совершенно ненужная помеха и сплошное неудобство, и, вероятно, разума у вас не больше, чем у вашего выжившего из ума отца… но, если подумать как следует, мне следует взять вас с собою. Идемте, сейчас же, и не оглядывайтесь на эту обитель обреченных душ.

Эмили быстро присела, и, когда выпрямилась, в руке у нее опять был нож.

– Лишь Богу, а не вам, судить их души, – сказала она, – и, какими бы они ни были, я одна из них.

Ветер раскачивал голые ветви деревьев на кладбище. Эмили поежилась и пожалела, что не накинула пальто, выходя из дома, но все так же крепко держала нож. Несколько секунд тишину нарушал лишь звук зубила, которым в камнерезной мастерской за ее спиной единственный церковный прислужник, он же могильщик, обрабатывал новые могильные плиты.

– Что касается этого, думаю, так оно и есть, – почти шепотом сказал Керзон. – Оставьте нож себе. Я же буду молиться, чтобы вам свыше дозволили когда-нибудь самой перерезать себе горло.

Он развернулся на месте и зашагал прочь.

Эмили хотела было сразу пойти домой, но Страж стоял неподвижно, пока Керзон не скрылся за углом отцовской церкви.

Брэнуэлл нетвердой походкой вышел из «Черного быка», когда уже стемнело (впрочем, обычно он возвращался домой гораздо позже). Но, когда он перебрался через ограду кладбища, чтобы срезать путь среди могил, и плелся, глядя под ноги и тщательно выискивая при лунном свете, пробивавшемся сквозь ветви деревьев, место, куда наступить, неподалеку вдруг злобно и устрашающе, с подвыванием, забрехал пес Эмили. Он остановился и посмотрел по сторонам.

И тут же споткнулся об одно из лежачих надгробий, попытался удержать равновесие, не устоял на ногах и сел. Камень оказался холодным, он поежился, сунул руки в карманы. Пальцы нащупали флакон, который ему дала миссис Фленсинг, и он вынул его.

Пес теперь яростно лаял, судя по звуку, около входной двери дома священника, и, хотя каждый звук будто пронизывал тело Брэнуэлла, заставляя вибрировать все кости, он постарался отвлечься от лая и сосредоточился на флаконе.

В темноте казалось, что его содержимое чуть заметно светится. Выпитый джин развеял возникший было страх перед миссис Фленсинг, и сейчас он посмеивался себе под нос, смущенно вспоминая, как сбивался и блеял, отвечая на ее вопросы.

– Тихо! – крикнул он псу, глядя в ту сторону поверх еле различимых во тьме могил, и снова уставился на флакон. – Слезы дьявола! – пробормотал он. – Ну посмотрим, чем плачет дьявол.

Он вытащил пробку и нерешительно провел пальцем по ободку горлышка. Но потом, с легкомысленной бравадой, спросил себя: «Но что теряет Нортенгерленд?» – и погрузил кончик пальца в холодную густую жидкость.