Я и правда люблю торты, но обещания недостаточно, чтобы развеять мою тревогу.

– Не нравится мне это, – бормочу я.

Смех Элоры звучит перезвоном колокольчиков.

– Рен, тебе почти все не нравится.

– Неправда, – я тщательно выбираю, к чему проявлять интерес, вот и все.

– Пойдем, – сестра тянет меня к входной двери, снова надевая шапку, и набрасывает мне на голову капюшон. – Мисс Милли, думаю, понадобится помощь с последними приготовлениями. Все должно быть безупречно.

Дабы поприветствовать Северного ветра, горожане устраивают великий пир в его честь. По задумке, застолье должно состоять из многих блюд и быть неприлично роскошным, будто стать той самой, которую унесут в Мертвые земли, – это повод для празднования. Возможно, когда-то так и было. Но реальность такова, что Эджвуд с каждым годом увядает. На промерзшей земле ничего не растет. Хлеб безвкусен. Весь скот, кроме считаных отощавших коз, погиб.

И потому «великий пир» оказывается лишь немногим лучше нищенского. В Эджвуде нет ни огромного бального зала, чтобы принять там короля, ни молочного поросенка, чтобы запечь на вертеле, ни экстравагантных блюд из мяса в глазури или нарезанных кубиками кореньев. Твердые вечнозеленые ягоды избавляют от косточек и перетирают в терпкий, кислый соус цвета крови. Еще подают суп – подсоленную воду, приправленную увядшими травами. А мясо, старая козлятина, – это вообще самое неаппетитное, что я видела в жизни.

Надеюсь, король им подавится.

Угощение, может, ему и не по вкусу, но приходит он сюда не за едой. Семь незамужних женщин в возрасте от восемнадцати до тридцати пяти, прекрасные и невинные, собираются в ратуше, где накрыт для вечерней трапезы стол, а в каменном очаге горит пламя. Они одеты в лучшие наряды: шерстяные платья, стянутые на талии, длинные теплые чулки, стоптанные парадные туфли. Волосы вымыты, расчесаны, заплетены в косы. Обветренная кожа смазана маслами и цветными кремами, чтобы скрыть изъяны. Криво усмехаюсь. Мой-то так легко не скрыть.

– Как я выгляжу?

Оборачиваюсь на голос Элоры. Ее гибкую фигурку облегает темно-синее платье до колен, которое я сшила несколько лет назад, черные чулки подчеркивают стройные ноги. Она потрясающа. Всегда такой была. Завитая темная бахрома ресниц. Ротик словно бутончик розы.

Несмотря на попытки придать голосу твердость, выходит лишь сиплое:

– Как мама.

Глаза Элоры наполняются слезами. Она кивает, всего раз.

Чем дольше я смотрю на свою милую сестру, тем сильнее у меня сводит все нутро. Он ее заберет. Она слишком прелестна, чтобы ускользнуть от его внимания.

Мисс Милли, женщина средних лет, которая любит сплетничать столь же сильно, как сбегать от мужа, выходит из кухни с парой деревянных кувшинов. Явно плакала – выдают покрасневшие глаза и щеки. Среди семерых ее старшая дочь.

– Бокалы! – рявкает на меня мисс Милли.

Я наполняю бокалы на столе водой. Руки, чтоб их, дрожат. Женщины жмутся в углу, словно стадо ланей на холоде. Они молчат. Что тут скажешь? К концу трапезы одна будет избрана – и больше не вернется.

Младший сын мисс Милли, мальчик двенадцати лет, зажигает последнюю свечу. За закрытыми ставнями, снаружи, на площади, толпятся в ожидании короля горожане. В последний раз он являлся более тридцати лет назад. Он забрал за Темь девушку по имени Лира, рыжеволосую и кроткую. Ей было всего восемнадцать.

Разглаживаю складки на белой скатерти и вдруг слышу – цокот копыт по камню.

Тишина так густа, что можно задохнуться.

Женщины, сбившись еще плотнее, хватают друг друга за руки. Ни одна не издает ни звука. Даже не дышат. Мы с Элорой встречаемся взглядом через весь зал.

Я могла бы. Взять сестру за руку, сбежать через кухонную дверь. Темный бог даже не узнал бы о существовании Элоры.

– По местам, – шипит мисс Милли, жестикулируя, чтобы женщины расселись за столом.

Пространство внезапно заполняется звуками – скрежетом стульев, шелестом ткани и ужасным «цок, цок, цок» все ближе и ближе. Откуда-то доносится едва слышное:

– Пожалуйста…

На полпути к Элоре мисс Милли ловит меня за руку. Ногти больно впиваются в кожу. Не могу высвободиться.

– Отпусти.

Темные глаза Элоры, устремленные на двери, обрамлены белым.

– Поздно, – выдыхает мисс Милли.

Пряди с проседью прилипают к круглому потному лицу. Морщинки у рта становятся глубже.

– Нет. Еще есть время. Одолжи нам лошадь. Я и твою дочь с собой заберу. Вернемся, как только…

Шаги.

Мисс Милли разворачивает меня, пихает в угол, и двери распахиваются. Петли визжат, словно изувеченный зверь. Женщины за столом вздрагивают, вжимаются в стулья, когда в проем врывается ветер, гасит половину ламп и погружает все в почти полную темноту. Замираю у дальней стены, во рту сухо.

В зал входит высоченный мужчина, чернее черного на фоне теней. Один, в плаще и капюшоне.

Чтобы не задеть притолоку, гостю приходится наклониться, ведь у всех построек здесь низкие наклонные потолки для сохранения тепла. Когда он выпрямляется, его макушка задевает балки, под капюшоном клубится тьма. Два крошечных всплеска, отблеск отраженного света в глазах – вот и все, что я вижу. Гость слегка поворачивает голову вправо, мельком оглядывает обстановку.

Мисс Милли, долгих ей лет, шаркает вперед. Лицо ее побелело от ужаса.

– Милорд?

Зияющая чернота устремляется в ее сторону. Кто-то ахает.

Но гость лишь откидывает капюшон рукой в перчатке, открывая лицо столь щемящей красоты, что я не могу на него смотреть и вынуждена отвернуться. Однако утекает всего несколько ударов сердца, и я вновь устремляю на него взгляд, привлеченная некой непонятной тягой изучить его внимательнее.

Лицо будто высечено из алебастра. Слабый свет ламп падает на гладкий лоб, угловатые скулы, прямой нос, острый подбородок. А рот… Ох. Я еще никогда не видела у мужчины столь женственных губ. Угольного цвета волосы, собранные в короткий хвост на затылке, словно поглощают свет. Глаза, морозные, лучисто-голубые, как ледник, светятся пронзительной силой.

Стискиваю зазубренный нож из тех, что сложены на маленьком приставном столике рядом с кувшинами. Не смею даже дышать. И не могу, кажется, учитывая обстоятельства. Зал окутан полной напряжения тишиной.

Король стужи – самое прекрасное, что я видела в жизни, и самое ужасное. Мне было всего пятнадцать, когда мы с Элорой, недавно осиротевшие после смерти родителей от голода, познали истинную тяжесть одиночества, когда впереди, словно бесконечная черная дорога, тянулись полные страха годы. Тогда я взялась за лук. Тогда я принялась уничтожать темняков, чтобы Элора спала с чистой, незапятнанной смертью совестью. Собираю все силы в кулак, чтобы не сорваться, не вонзить нож прямиком королю в сердце. Если оно у него, конечно, есть.

Еще шаг в глубь зала, и женщины поспешно вскакивают на ноги. Король стужи даже не заговорил. Нет нужды. К нему и так приковано все внимание женщин – и мое. Мы к этому готовы.

Судя по тому, как вздернулась в холодном отвращении его верхняя губа, он недоволен отсутствием радушия. Гладкие черные перчатки обтягивают крупные руки второй кожей. С широких плеч свисает тяжелый плащ, который король снимает, обнажая отглаженную тунику цвета грозовой тучи, с серебряными пуговицами, что прочерчивают линию до самого воротника, обнимающего шею, словно удавка. На ногах короля – плотно прилегающие темно-коричневые бриджи и потрепанные сапоги. На поясе висит кинжал.

Взгляд падает на правую руку короля. Она сжимает древко копья с каменным наконечником. Миг назад его не было и в помине, я уверена. Когда мгновением позже оно вновь исчезает, у нескольких женщин вырывается вздох облегчения.

Расслабив пальцы, выпускаю из них нож, чтобы он упал.

Его резкий стук о пол заставляет мисс Милли очнуться, взяться за дело. Она забирает у короля плащ, вешает на крючок рядом с дверью, затем выдвигает стул во главе стола. Ножки скребут по полу, и Король стужи усаживается.

Женщины тоже занимают места.

– Добро пожаловать в Эджвуд, милорд, – робким голоском начинает мисс Милли. Бросает быстрый взгляд на девушку, сидящую первой слева от короля – свою дочь.

Женщины тянули палочки, жребий, какой несчастной выпадет быть к нему ближе. Элора, к счастью, на дальнем конце стола.

– Надеемся, вам придется по вкусу трапеза, которую мы для вас приготовили.

Король равнодушно оглядывает угощение.

– К сожалению, в последние годы урожай скуден.

Ну то есть вообще отсутствует.

– Суп – одно из наших главных блюд…

Король молча поднимает руку, и мисс Милли затихает, сглатывает так, что вздрагивают обвисшие щеки. И этого, решает он, достаточно.

Этот ужин – самый долгий и мучительный на свете. Никто не заговаривает. Женщин я могу понять. Ни одна не желает привлечь внимание короля. Но нашему гостю нет оправдания. Неужели он не видит, что мы отдали ему всю ту малость, что у нас была? И что, ни словечка благодарности?

Вот урод.

Элора едва притрагивается к еде. Склоняется над тарелкой, пытаясь казаться меньше – по моему совету, – однако это не ускользает от Короля стужи. Потому что именно на ней останавливается его взгляд, раз за разом.

Желудок сводит приступами тошноты. Нервы на пределе, вот-вот сдадут. Я ничего не могу сделать, совсем ничего. Когда грудь сдавливает так, что вот-вот лопнут легкие, я удаляюсь на кухню, дрожащими руками выхватываю заткнутую за пояс фляжку, делаю большой глоток. От жжения аж глаза щиплет, но оно будто дарит мне избавление, спасение. Следовало бежать, когда у нас был шанс. Теперь уже поздно.

Трапеза тянется мучительно медленно, я разливаю вино. Женщины жадно его поглощают, бокал за бокалом, на бескровных губах алеют красные капли, щеки заливает румянец. У меня сводит горло от невыносимой жажды. Не прошло и половины ужина, а фляжка уже пуста.

В какой-то момент меня посылают за вином в погреб. Пользуюсь короткой передышкой, чтобы просто… посидеть. Подумать. Я настолько отчаялась, что даже возношу коротенькую молитву. Пыльные бутылки расставлены аккуратными рядами. Как долго они здесь? Столетия? Вино впустую тратят на Короля стужи. А надо бы на празднования, свадьбы, дни рождения. Не на похороны, обставленные как торжество.

– Рен, – наверху лестницы возникают чулки мисс Милли. – Что так долго?

– Иду-иду.

Ее шаги затихают.

Возвращаюсь в зал, снова наполняю бокалы. Король стужи едва ли притрагивается к вину. Да и к лучшему. У меня нет никакого желания прислуживать ему как бы там ни было, кроме как выпроводить его за дверь.

Мисс Милли моих чувств не разделяет.

– Милорд, вино вам не по вкусу?

Тревога в ее голосе вызывает у меня тошноту. Не сомневаюсь, мисс Милли верит, мол, если уважит короля как следует, он выберет не ее дочь, а другую.

Вместо ответа он подносит багряную жидкость ко рту и осушает бокал. Над краем тускло вспыхивают глаза. Как будто в зрачках отражается не сам свет, а лишь его остатки.

И мне ничего не остается, кроме как прислуживать. Подхожу к Королю стужи, лью вино в его бокал. Наши руки случайно сталкиваются, и вино хлещет гостю на колени.

Кровь застывает у меня в жилах.

Взгляд короля медленно переползает от расплывшегося по тунике пятна к кувшину, который я по-прежнему держу в руках, затем останавливается на моем лице. Бледно-голубые глаза источают всепоглощающий, безжизненный холод, что пробирает меня до мурашек даже там, где кожа навеки сморщена. Шрамы утратили чувствительность, но, клянусь, их покалывает так, будто своим вниманием король дотронулся до меня физически.

– Извинись перед королем! – пронзительно взвизгивает мисс Милли.

Что такое капля вина по сравнению с потерей жизни?

Нет, пожалуй, я оставлю извинения при себе. Все равно не представляю, что для него они чего-то стоят.

– Только если он извинится за то, что крадет наших женщин.