Я попросил объяснения. Оказалось, однажды он потерял сознание от удара по голове и упал в Адидже – но не утонул, а пришел в себя под водой и благополучно выплыл на берег. В доказательство он показывал шрам возле линии волос.

Я сказал, что в этом нет ничего особенного. Карло разъярился и спросил, готов ли я в таком случае повторить его опыт.

Мне пришло в голову, что утопленник – это бессознательное тело под водой. Их часто приводят в себя, вытащив на берег. Поэтому живой утопленник – не такая уж редкость. Мысль эта была неожиданной, и я узнал в ней шепот гримуара. Легкий спазм под ложечкой показался мне доказательством.

Я ответил, что могу сделать подобное на пари – если меня, конечно, выловит лодка ниже по течению.

– Впрочем, – добавил я, – все зависит от того, как меня собираются лишить сознания. К ударам по голове я не готов, даже если дубину обернут паклей. Слишком ценю свой череп. И снотворное пить я не буду. Придумаешь способ, сообщи.

Карло сказал, что его лекарь может лишить человека сознания на несколько мгновений, пережав ему жилу на шее. Затем разговор свернул на другое, и я забыл об этом споре.

Через три дня Карло навестил меня в обществе пожилого мавра, одетого во все фиолетовое. Это и был его лекарь.

– Покажи ему, Абу, – велел Карло. – Покажи на мне.

Лекарь меланхолично взял его двумя пальцами за шею, несильно сжал ее и принялся считать. Прошла пара секунд, и Карло повалился на землю – будто в обморок.

Я хотел уже прийти ему на помощь, но лекарь остановил меня жестом. Вскоре ноги Карло задвигались. Он раскрыл глаза, улыбнулся и как ни в чем не бывало встал.

– До сих пор трясучка в пальцах, – сообщил он. – А если извергнуть семя в ту самую минуту, когда теряешь сознание, наслаждение это превосходит все прочие радости любви.

Я с интересом посмотрел на Абу, потом на Карло – но не сказал ничего. Карло, однако, поймал мой взгляд и смутился.

– Сдержишь ли ты слово? – спросил он. – Ты предлагал пари. Ставлю сто дукатов.

– А я должен поставить свою жизнь? – засмеялся я. – Что-то дешево ты меня ценишь, друг. Пусть будет хотя бы тысяча.

– Все знают, что ты алхимик и делаешь золото из свинца, – сказал Карло. – А я добрый христианин. Таких возможностей у меня нет. Снизь ставку.

Мы сговорились на ста пятидесяти. Даже это было немалой суммой для Карло – у него и так имелись карточные долги.

Условия были следующими: мы встанем на ограждение Понте Пьетра, лекарь лишит меня сознания, и я упаду в воду. В сотне шагов ниже на реке будет лодка. Если я выберусь из воды живым, Карло отдаст мне сто пятьдесят дукатов. Если нет, он заберет сто пятьдесят моих, оставленных у секунданта. Им стал один из общих знакомых, нотариус.

Я испытывал страх, но решил довериться судьбе, ибо не сомневался, что этот ее поворот устроен гримуаром.

Мы встретились в условленный час. У пари было много свидетелей, слухи разошлись по городу, и на мосту собралась толпа зевак. Интерес их подогревало то, что недавно в Адидже утонули сразу несколько человек, которых никто специально не лишал сознания – течение в это время года было бурным.

Я залез на ограждение, лекарь встал рядом (его держали за ногу, поскольку он боялся высоты), и влажные пальцы мавра легли на мою шею.

Следующее, что я помнил – это минуту, когда меня вносили в дом. Карло, видимо, не ожидал, что я останусь в живых, но удача оказалась на моей стороне.

– На мосту шептались, что тебе помог дьявол, – сказала Мойра.

– Не бойся человеческих мнений, – повторил я слова гримуара, и служанка улыбнулась.

Она, видимо, уже слышала подобное от прежнего хозяина.

***

Три дня я ел только вареные овощи.

На четвертое утро я собирался перевернуть страницу – но пришел ученик Григорио, тайно обучавшийся у меня алхимии.

Мы приближались к последнему этапу трансмутации, но опыт был сильно растянут во времени. Тинктуру готовили в особой комнате второго этажа с вытяжкой и камином. Когда Григорио уходил, я всякий раз запирал при нем дверь. Входили туда мы вместе.

Между его визитами проходили целые недели, которые Григорио должен был проводить в молитвах и духовных упражнениях. Смысл в этом благочестии отсутствовал, но я старался не давать инквизиции никаких поводов. Трансмутационная алхимия существует, но является чисто духовной, говорил всем Григорио, она очищает душу через покаяние. О секретной стороне науки он помалкивал.

Сегодня Григорио был расстроен.

– Мастер Марко, – сказал он, когда мы обсудили городские новости, – вы правда называли меня «порчелино»?

В голосе его звучала неподдельная обида.

Бедняга был очень толст. Некоторые даже опасались, что одно общение с такой горой сала может нарушить пост. А Григорио становился все жирнее и жирнее. Это был телесный недуг – никакое обжорство не привело бы к такому результату. Слова мои, конечно, могли показаться злыми. Но я совершенно точно не хотел его обидеть.

Я решил ничего не отрицать.

– Григорио… Я действительно употребил несколько раз слово «свинка», но с любовью. Это касается не тебя лично. Многие алхимики называют своих учеников «порчелино», клянусь спасением души. Это не зависит от телесной полноты.

Я сказал правду.

– Почему тогда «свинка»? – спросил Григорио.

– Упрямого ученика так же трудно направить к истине, как загнать хворостиной свинью в царство небесное.

Это тоже было правдой. Григорио поглядел на меня недоверчиво, но, кажется, поверил. После опыта мы договорились, что он придет ночью в следующее полнолуние и мы завершим возгонку.

Как только Григорио ушел, я перевернул страницу.

Ты рискнул жизнью по указанию книги. За веру и смелость гримуар дарит тебе первое могущество. Это сила внушения. Тот, кого ты изберешь, увидит тебя так, как ты захочешь. Практикуйся. Когда сможешь три раза обмануть тех, кто с душой, и три раза тех, кто без души, переверни страницу.

В этот раз я не понял ничего.

Кто здесь с душой? Кто без души? Следовало с кем-то посоветоваться – но открывать свою тайну схоластам я не мог. Тогда я вспомнил, что давно не вступал в общение со своим духом-покровителем.

Церковь называет подобные контакты сношением с сатаной. Глупцы – да зачем сатане общаться с людьми? Ему и Бог-то не особо интересен, от этого все проблемы. «Восстал» на самом деле означает «отстал и занялся своими делами». Заинтересовать собой могучего духа человеку почти невозможно. Гримуары здесь исключение.

У меня, однако, дух-покровитель был. Его звали Ломас.

Много лет назад меня представил ему старый сарацин – мой главный наставник, помешанный маг, которого я спас от убийц, а потом от инквизиции.

Это от него я узнал про Лоренцо делла Лýна. Сарацин был знаком с ним лично – и Лоренцо рассказал ему про ночное светило много интересного. Любого сожгли бы на площади, повтори он подобные слова перед инквизиторами.

Но сарацин не просто пересказывал мне еретические сказки.

Он привел меня к духу-покровителю, и эта связь оказалась реальной. С тех пор в любом месте, куда меня заносила судьба, я устраивал нечто вроде молельни для общения со своим духом.

Тот же сарацин научил меня всему, что я знал о трансмутационной алхимии. В конце концов я отправил его на тот свет, но совесть моя была чиста.

Часовню Ломаса я сделал из кладовки, где Лоренцо хранил астрономические инструменты (он был вдобавок звездочетом). Я переместил их в нижнюю кладовую, велел недовольной Мойре отмыть комнату и поставил под похожим на бойницу окном круглый венецианский столик. На него я поместил подаренный сарацином Simulacro Invocante – образ, посредством которого вызывался дух.

Это был маленький золотой череп с гребнем из красной щетины – примерно такой формы, как над античным шлемом. Жуткая и красивая вещица, но не слишком похожая на инструмент чернокнижника: скорее, драгоценная игрушка из римских руин. В наше время это важное обстоятельство – лучше не хранить улик для будущего трибунала.

Подарив мне золотой череп, сарацин обучил вызывать связанного с ним духа. Думаю, он не собирался отдавать мне Ломаса – целью было просто показать меня духу. Но я, видимо, понравился тому больше прежнего владельца, и сарацину пришлось умереть.

Такое бывает.

Кровавых жертв Ломасу я не приносил. Довольно было ладанного воскурения и нескольких капель граппы, проливаемых перед алтарем.

Перед тем, как вызвать духа, я запирал дверь часовни изнутри. Самого общения с ним я никогда не помнил (сарацин говорил, что Ломас восхищает адепта в мир, слишком непохожий на наш). Но если я приходил к духу с вопросом, то обычно знал ответ, когда приходил в себя.

Именно так я и обрел кодекс. Возможно, между гримуаром и Ломасом была тайная связь. Спросить Ломаса о том, как поступить дальше, казалось разумным.

Войдя в часовню, я запер за собой дверь и воскурил ладан. Затем преклонил колено, встал на мягкий шелковый мат, успокоил сердце – и плеснул граппой на каменный пол перед золотым черепом.

***

– Здравствуйте, Маркус, – сказал Ломас.

Мне понадобилось не меньше минуты, чтобы прийти в себя и понять, что происходит. Первые несколько секунд я еще думал, будто я средневековый алхимик по имени Марко, вызвавший духа и восхищенный им во тьму.

Тьма впечатляла: огромный пустой зал, в окне Сатурн, на стене – некто в хламиде со светом вместо лица… Вот, значит, что происходит во время наших таинственных встреч.

Пока это переживание оставалось средневековым, оно было невероятно, сказочно волнующим. Но потом я вспомнил, кто я и почему оказался в этом кабинете. И сказка сразу кончилась. Стало даже скучно.

– Здравствуйте, адмирал. Восхищает ваше чувство юмора. Так обустроить служебную коммуникацию.

Ломас засмеялся.

– Вот только неправильно, что мне приходится делать возлияния граппой, – продолжал я. – Коньяк был бы уместней.

– Его трудно достать в средневековой Вероне, – сказал Ломас. – Я, кстати, не до конца уверен, что в те времена уже была граппа. Во всяком случае, такая, как в наши дни. Вы льстите себе, считая меня автором этих завитушек. Скрипт составлен нейросетью.

– Но под вашим мудрым руководством. Весьма остроумно.

– Дело не в остроумии. Имя «Ломас» производит в вас сильный резонанс, поскольку я ваш начальник. Как ни блокируй память, эхо остается. Сеть решила использовать эту психическую энергию. Демон, которому вы молитесь…

– Дух, – поправил я. – И не молюсь, а… Сотрудничаю.

– Хорошо, дух. Он является для вас непререкаемым авторитетом. Вызывает в вас почтение. Разве нет?

Я кивнул.

– Это и есть психическая энергия нашего знакомства. Выстроить такой контур на ровном месте сложно. Элегантное решение. Ну и смешное, конечно.

– Да, – согласился я. – Но мой провожатый, Ларт, говорил, что у внешнего мира не будет со мной связи. Как вы меня вызвали?

– Никак, – ответил Ломас. – Я этого не делал.

– Неужели?

– Мы общаемся по вашей инициативе, Маркус. Именно поэтому вашей веронской идентичности – то есть чернокнижнику Марко – и нужна сильная привязанность к духу. Ее хватило.

– Вы никак на это не влияете?

– Нет. Что вы испытали, когда решили выйти на связь?

– Желание посоветоваться.

– Значит, все идет по плану.

– А откуда сеть взяла идею такого духа? Она же не сама это выдумала?

– Я примерно догадываюсь, – сказал Ломас. – Был такой гримуар – книга Абрамелина. Примерно та же эпоха. Там описывался ритуал, благодаря которому можно обрести священного духа-покровителя. Этот покровитель затем улаживал проблемы, возникавшие у алхимика с разного рода демонами. Нейросеть ничего не повторяет буквально, но опирается на элементы оккультного предания.

– Понятно, – ответил я.

– Теперь докладывайте.

У Ломаса была возможность наблюдать за моими похождениями в симуляции – но его интересовала субъективная сторона опыта. Я пересказал ему свои переживания в Вероне.