Я отступил на шаг. Сырость подвала вдруг показалась не просто влажностью, а ледяным дыханием далекого, туманного острова, донесшимся через тысячи верст. Не «Народное действие» было истинным врагом. Оно было лишь оружием. Топором в руках кузнеца. И кузница эта стояла не где-нибудь, а на берегах Темзы. Истинный враг дышал ненавистью к возрождающейся России, к ее будущему. Ветер дул с запада. Несло холодом, запахом пороха и сладковатым дымком «Capstan Navy Cut». Внезапно, с невероятной ясностью, я вспомнил запах табака, который распространял вокруг себя британский военный атташе Монтгомери во время нашей встречи у австрийского министра иностранных дел.

– Перевести в камеру, – приказал я Седову. – Отдельную. Сухую. Накормить. Перевязать раны. И пусть доктор осмотрит его.

Сказав это, я больше не смотрел на Семенова, а направился к выходу, к узкой, скрипучей лестнице, ведущей наверх, в мир света и условностей. Данных накапливалось все больше, затягивая петлю доказательств причастности британских властей к «внезапному» взрыву в России революционной активности.

Теперь я знал, куда направить не только «Щит», но и тонкие щупальца дипломатии, финансового давления. Война вышла на новый, куда более опасный уровень. Ветер с Темзы грозил стать ураганом, способным смести все на своем пути. И я обязан был встретить его во всеоружии, не дрогнув.

Правда, одного давления и дипломатической игры мало. Лондон должен почувствовать на себе всю тяжесть русского возмездия. Веками англичанка гадила безнаказанно, встречая любой отпор недоуменным: «And what about us? – А нас-то за что?». А – за все! За кровь невинных! За то, что вы всюду суете свой сопливый нос и гадите, гадите, гадите…

Глава 4

Холодное утро билось в высокие окна кабинета в Зимнем, отражаясь в полированной поверхности стола, как в замерзшем озере. Запах свежей газетной бумаги, все еще кричащей о «позоре» и «бессилии», смешивался с терпким ароматом кофе и запахом горячего воска от только что вскрытых конвертов с донесениями.

Я стоял у окна, глядя, как первые лучи осеннего солнца, бледные и робкие, цепляются за позолоту шпиля Адмиралтейства, пытаясь растопить ранний иней на его игле. Мысль о Егоре из подвала, о его фанатичных глазах и кровавой слюне, о сладковатом запахе «Capstan» и нити, ведущей к Темзе, была как заноза. И для того, чтобы ее вытащить требовалась иголка особого рода. Здесь скальпеля «Щита» не достаточно, здесь требовался инструмент мощнее.

– Ваше высокопревосходительство, – тихий голос прервал мои размышления.

Я все-таки обзавелся молодым расторопным секретарем, Фомку оставил для домашних хлопот. Молодой чиновник, поблескивая стеклышками очков, стоял передо мною, держа в руках папку с гербом.

– Проект Устава Императорского института прикладных наук и технологий одобрен его величеством. И… господа ученые ждут в Синем зале.

Я кивнул, не отрывая взгляда от шпиля. «Одобрен». Одно слово, но какая борьба стояла за ним! Колебания царя, ворчание казначея Фитингофа о «непомерных расходах», язвительные намеки моего старого союзника Воронцова, что «России нужны не ракеты, а грамотные земские учителя». Но я продавил. Сила не только в страхе, но и в видении. Видении грядущей мощи Империи.

Синюю залу заполняло необычное для дворца оживление. Запах дорогого сукна и пудры смешивался здесь с едва уловимыми химическими нотами – скипидаром, кислотой, металлом. Не придворные львы, а люди иного склада.

Профессор Якоби, седой, с птичьим профилем и живыми, мерцающими от нетерпения глазами, что-то горячо обсуждал с бароном Шиллингом-младшим, сыном умершего изобретателя телеграфа, размахивая листком с формулами.

Химик Зинин, плотный, с окладистой бородой и спокойным, как глубокое озеро, взглядом, внимательно слушал молодого, пылкого Обухова-младшего, металлурга, чьи руки, покрытые мелкими ожогами и следами металлической пыли, жестикулировали, описывая свойства новой стали.

Полковник Константинов, грузноватый, круглолицый, больше похожий на доброго дядюшку, чем на талантливого инженера-ракетчика, стоял чуть в стороне, стискивая свернутый в трубку чертеж, который принес по моей просьбе. В воздухе витала энергия открытий, смелая мысль, вырвавшаяся из пыльных аудиторий на волю.

– Господа, – мой голос мягко, но властно прервал гул. Все обернулись, смолкли. Я почувствовал их взгляды – смесь надежды, любопытства и осторожного недоверия ученого к чиновнику высокого ранга. – Его императорское величество соизволили утвердить Устав. Императорский институт прикладных наук и технологий рождается сегодня. – Я позволил себе легкую улыбку. – Не в парадных речах, а в делах. Вот ваши назначения и… ключи.

Я подошел к столу, где лежали тяжелые связки ключей и папки с печатями. Каждому – здание под лаборатории на Васильевском острове, средства из моего личного фонда и самого императора – в обход Фитингофа. Право набирать лучших выпускников университетов и организуемых попутно технических училищ, независимо от их сословного статуса.

По глазам ученых мужей было видно, как воодушевлены они открывающимися возможностями. Я знал, что Якоби уже завершает разработку новых гальванических батарей. Обухов колдует на легированными сплавами, а Константинов мечтает о куда более мощных боевых ракетах.

– Профессор Якоби, – я обратился к старому электротехнику, – помните, нам нужны генераторы переменного тока, электрические двигатели, ну и батареи, разумеется. Это будущее наших заводов, машин на суше и на море, средств связи. Доведите все это до ума. Барон Шиллинг, ваш телеграф должен опутать Империю проводами быстрее, чем осенняя паутина – лес. Господин Зинин, без ваших новых соединений – ни пороха надежного, ни красок стойких, ни лекарств. Господин Обухов… – Я взял со стола небольшой образец – обломок английской корабельной брони, привезенный нашим агентом. Он был тяжел, прочен, отливал холодным, мертвенным блеском. – Наша сталь должна быть крепче. Легче. Дешевле. Это – щит флота и меч армии. Полковник Константинов… – Я повернулся к ракетчику. – Ваши «игрушки» должны научиться лететь дальше, бить точнее. Голос России должен быть услышан даже… за океаном. Готовьте испытания. Тайно, разумеется. В случае успеха – подумаем о серийном производстве.

Ученые один за другим брали ключи и папки и спешно откланивались. Им не терпелось приступить к работе. Остался, как мы заранее условились, лишь Константин Иванович Константинов. Я провожал ученых взглядом, думая о том, что многие годы эти лучшие умы Империи сталкивались с непониманием чиновников и жадностью финансистов. Да и общество относилось к разработкам отечественных гениев с недоверием и пренебрежением. Куда, дескать, нам с нашим кувшинным рылом да в калашный ряд.

Я кивнул ракетчику и он принялся раскатывать свой чертеж на большом круглом столе.

– Алексей Петрович, – начал полковник, когда я подошел к столу. – Вот разные вариант конструкции и компоновки пускового станка.

Она начал показывать свои чертежи. Я перебрал листы, нашел схему знакомую до боли. Несколько направляющих, идущих параллельно друг другу. «Катюша», только без автомобиля.

Если на суше использовать, то придется таскать лошадями, потом их распрягать и уводить подальше. А вот на пароходе такую можно сделать стационарной. А именно применение на флоте меня сейчас интересовало больше всего. Я невольно просвистел «Катюшу».

– Что это за мелодия, ваше сиятельство? – заинтересовался Константинов.

– «И бойцу на дальнем пограничьи от Катюши передай привет…» – напел я и добавил: – Продолжайте разрабатывать вот эту схему, Константин Иванович. Подумайте над вариантом корабельной установки.

***

– Войдите! – сказал Иволгин.

Дверь открылась. На пороге каюты появился Орлов.

– Добрый день, Григорий Васильевич, – сказал он. – Я не один.

– Здравствуйте, Викентий Ильич. Пусть ваш товарищ тоже войдет.

Вслед за гидрографом в каюту буквально протиснулся охотник-промысловик Кожин. Капитан «Святой Марии» пригласил их садится. Гости кое-как разместились в тесной каюте.

– Разговор у нас будет секретный, Григорий Васильевич, – предупредил Орлов.

Иволгин кивнул и налил пришедшим своего любимого рому. Гидрограф пригубил. А аляскинский охотник опрокинул бокал надо ртом, крякнул, поморщился, отер усы.

– Эта бесконечная погоня начинает заметно влиять на умонастроения команды, – без обиняков начал Орлов. – Уйти от «Ворона» мы не сможем. Действия его экипажа предсказать невозможно. Выход один – превратиться из загоняемой дичи – в хищника.

Кожин согласно покивал.

– Что вы имеете в виду? – спросил капитан «Святой Марии». – У нас всего одна шабаринка на борту и четыре пулемета. Если мы откроем о британцам огонь, они нас в щепки разнесут.

– Верно! – кивнул гидрограф. – Об открытом нападении не может быть и речи. Нужно обездвижить корабль противника и захватить его капитана в заложники. При этом, «Святая Мария» должна оставаться недосягаемой для артиллерии британцев.

– И как вы намерены обездвижить бронированный паровой фрегат?

– А вот – как! – произнес Орлов и развернул карту проливов Баффинова моря.

***

На учрежденный по высочайшему повелению День Русской Учености, когда должно было состояться торжественное открытие трех новых университетов – в Екатеринославе, Нижнем Новгороде и Томске – я отправился в родной Екатеринослав. Благо его теперь связывала железнодорожная ветка с Харьковым.

И вот в теплый сентябрьский денек я стоял на кафедре в переполненной, душной от дыхания сотен людей аудитории здания бывшей Екатеринославской гимназии, которая приютила студентов и преподавателей, покуда не будет воздвигнут комплекс зданий для самого Университета.

В гимназии провели ремонт, так что запах свежей краски, древесной пыли, юношеского пота и женских духов гулял по залу для проведения торжественных актов. Передо мной было море молодых лиц. Разночинские, поповские, дворянские, купеческие, крестьянские и сыновья рабочих, допущенных к высшему образованию по особому указу. На задних рядах – местные сановники, промышленники, их жены и дочери. Явно пришли, чтобы полюбоваться на парней.

– Господа студенты! – Мой голос, усиленный акустикой зала, прозвучал гулко. – Вы стоите не просто в стенах гимназии, ныне преобразованной в Университет. Вы стоите на пороге новой эпохи! Эпохи, где знание – не роскошь для избранных, а насущный хлеб Империи! – Я видел, как загораются глаза у парней, особенно у тех, чьи лица были обветрены и суровы. – Там, за этими стенами, куют сталь, тянут рельсы, строят машины. Это делают отцы многих из вас, но без ваших умов, без света науки, все это – лишь слепая сила! Ученый, инженер, исследователь – вот новые солдаты России! Солдаты на поле прогресса! Ваша битва – не за клочок земли, а за будущее! За то, чтобы русская мысль, русское слово, русское изобретение звучало громко и гордо на весь мир! Чтобы наша сталь была крепче, наши машины – умнее, наши корабли – быстрее! Знание – вот новая сталь России! И вы – ее кузнецы!

Аплодисменты были сначала робкими, потом перешли в громовые овации. Я видел слезы на глазах у старика-профессора, восторг на молодых лицах. Контраст с ночными акциями «Щита», с сырыми подвалами и ненавистью «народных освободителей» был разителен, почти болезнен. Две стороны одной медали. Молот и наковальня. Инвестиции в будущее против отчаянной борьбы с ползучей интервенцией в настоящем.

После моего выступления, начались речи профессоров и даже некоторых студентов. Потом был объявлен банкет. И не только для высокопоставленных лиц – для всех присутствующих в зале. Одного ресторана Морица не хватило, чтобы вместить всех гостей. Пришлось арендовать все приличные заведения в городе. За что местные рестораторы были мне безмерно благодарны. Простой народ тоже не остался в стороне от Дня Русской Учености.