Момо, очевидно, поняла слово "домой". Она на мгновение оторвала морду от моей груди, посмотрела в глаза своим преданным, сияющим взглядом, полным безоговорочного доверия и любви, и снова ткнулась носом в шею. Ее дрожь стала чуть меньше. Она обрела свой центр мира. Она уже была дома, потому что ее дом, её мир – это был я, и никакая пижамка и шапочка не могли изменить этого.

Я поднял сумки одной рукой, крепче прижимая Момо другой.

– Спасибо, Сато-сан, спасибо за неё, – бросил я в сторону старушки, которая стояла в глубине квартиры всё это время и смахивала со щеки одинокие слезинки.

– Канэко-сан, – голос соседки дрожал, – давайте поужинаем, я специально Вас ждала.

Я на мгновение задумался, потом шагнул через порог, неся в руках самое главное – свой живой, теплый, любящий комочек, а сумки во второй руке вдруг стали невесомыми.

Кухня Сато Кийоко встретила нас теплом и густыми, знакомыми запахами. Пахло мисосиру с густым, наваристым бульоном, жареными овощами с кунжутным маслом и чем-то ещё, неуловимым и сладким.

Атмосфера маленькой квартирки была наполнена уютом, который успокаивал, заставляя невольно расслабиться. Стол, покрытый выстиранной до мягкости скатертью в мелкий синий цветочек, уже был накрыт, скромно, но с какой-то родительской любовью.

– Садитесь, садитесь, Канэко-сан! Все еще горяченькое! – Сато-сан засуетилась, пододвигая табурет. Ее движения были точными, отработанными годами, но в глазах светилась неподдельная радость от гостей, которых у неё очень давно не было. Момо, устроившаяся на коврике у моих ног после того, как я снял с нее пижамную шапочку («чтобы не запачкалась», так я объяснил старушке), тут же получила свою порцию дикой лососятины в мисочку. Хруст раздался довольный и громкий, заполняя невольную паузу. Я взялся за палочки и отведал угощение. Готовит старушка великолепно. Без особых изысков, именно по-домашнему.

– Невероятно вкусно, Сато-сан. Спасибо Вам большое. И за Момо, – я кивнул на бульдожку, которая, кажется, уже мечтала о добавке. – Особенно за Момо.

– Пустяки, пустяки! – махнула рукой соседка, присаживаясь напротив. Ее взгляд упал на Момо, и в нем заплясали теплые искорки. – Она у Вас такая славная. Настоящая умница, хоть и местами упрямая, как все бульдоги. Напоминает мне… – она замолчала на секунду, будто перебирая в памяти какие-то образы. Потом встала и подошла к старому комоду с множеством маленьких ящичков. – Вот, посмотрите.

 Она открыла один из ящиков, покопалась там, и достала оттуда, но не фотографию, а небольшую керамическую фигурку бульдога. Но не французского, а скорее, английского – крупный, коренастый, с преувеличенной морщинистостью и очень серьезным выражением "лица". Глазки-бусинки смотрели с достоинством. Фигурка была явно старинная, покрытая сеточкой мелких трещинок – кракелюром.

– Это Цубаса, – сказала Сато Кийоко, ставя фигурку рядом с миской настоящего бульдога. Момо на секунду отвлеклась от еды, ткнула носом в холодный фарфор и фыркнула. – Он был у меня… ой, когда же это было… Даже не помню точно, столько уже лет прошло. Память ведь уже не та. – Она провела пальцем по спине фигурки, по гладкому месту, где когда-то, наверное, была краска. – Конечно, настоящий Цубаса, не игрушка. Английский бульдог, рыже-белый, большой и упрямый. На прогулке мог улечься посреди тротуара и ни с места, если решал, что пора домой, или что путь выбран неверный. Весь квартал знал его нрав!

Она рассмеялась, и смех ее был легким, почти ребячьим.

– Однажды, я тогда совсем молодая была, глупая, влюбленная, решила пойти на свидание к морю. А Цубаса – ни в какую! Уперся у самого выхода из квартала, тяну его, а он стоит как камень. Уговариваю, а он смотрит на меня с презрением, сел на зад, и все. Свидание сорвалось! – Сато Кийоко качала головой, но в глазах не было сожаления, только теплая ирония над собой молодой. – Парень тот потом злился, говорил, что я его дурачу. А я, не сразу, конечно, но поняла, что Цубаса был умнее меня. Парень оказался ветреным, а пес всегда был умным и верным, вот как твоя Момо. –  Она ласково посмотрела на уже спящую собаку.

Я слушал её как завороженный. История была простая, бытовая, но в ней чувствовалась целая жизнь, любовь и та самая преданность, которую я знал по Момо.

– Сильный характер, – улыбнулся я, кивая на фигурку.

– Характер?! – фыркнула Сато-сан. – Упрямство чистой воды! Но зато какое сердце! Ох, как он любил детей! Это было уже лет пять спустя. Мой сынишка был ещё совсем маленьким, так он на нём ездил как на пони, а тот терпел. Только фыркал громко, если слишком дергал его за уши.

 Она взяла фигурку, бережно протерла пыль с морды. – После него я долго других собак не заводила, слишком больно терять. Но и без них очень грустно. Вот только после Хару я уже никого и не завела. Сначала муж, потом мой Хару. – Она снова посмотрела на спящего бульдога с нежностью. – И вот появились Вы, Канэко-сан, а через Вас и снова собака дома. А теперь еще и внук снова есть в моей жизни. Когда думаешь, что жизнь подходит к концу, она внезапно начинает налаживаться, снова хочется жить.

Она улыбалась, но по морщинистым щекам снова катились слёзы. Момо, словно почувствовав свою необходимость, резко встала и подошла к старушке. Та с умилением стала гладить её по голове.

 Успокоившись, она убрала фигурку обратно в комод, и повернулась ко мне.

– Так вот, о чем я. Завтра жду внука в гости. Он обещал приехать, навестить бабулю. – Она посмотрела на меня, и в ее взгляде читалась бесконечная признательность. – Приходите все вместе, и ты, и Момо. А он поможет тебе переехать, я уже об этом договорилась. – Она лукаво улыбнулась. Он хороший парень, и сердце у него доброе, как и у его отца. – Она подчеркнула последнюю фразу, и ее взгляд на мгновение стал размытым, очевидно на неё снова нахлынули воспоминания.

«И руки у него золотые,» – про себя добавил я, вспоминая наш совместный труд на складе. – «Жалко только растут оттуда, откуда и ноги».

Я с трудом сохранил спокойное выражение лица, лишь кивнул, доедая последний кусочек овощей.

– Конечно, Сато-сан. Спасибо огромное. И за Момо, и за ужин, и за помощь. И за историю про Цубасу. – Я встал и поклонился.

Моя благодарность была искренней, и сильно выходящей за рамки простой вежливости. Этот вечер, эта простая история о любви и упрямстве давно умершей собаки, теплый свет лампы над столом – все это было глотком чего-то настоящего, чистого, в противовес офисным интригам в Vallen.

– Пустяки, совершенные пустяки, – заулыбалась старушка, собирая пустые тарелки. – Главное, чтобы все были сыты и довольны. А завтра соберемся, перевезем ваши пожитки в новый дом. Будущее должно быть светлым. –  Она сказала это с такой простой уверенностью, будто это был незыблемый закон мироздания.

Дремавшая Момо, почуяв движение, лениво открыла один глаз, зевнула и потянулась. Я осторожно завернул ее в одеяльце, которое Сато-сан любезно протянула. Момо слабо буркнула, утыкаясь теплой мордой в складки ткани.

– Пора, солнышко, идем пока домой, – прошептал я, беря её на руки. – Спасибо еще раз, Сато-сан, – произнёс я снова уже у двери, чувствуя, как уют этого дома обволакивает меня. Момо сладко посапывала у меня на руках, её бочка ритмично поднимались и опускались. Старушка помахала мне рукой, её силуэт в свете дверного проема казался таким маленьким, но невероятно стойким.

– Спокойной ночи, Канэко-сан. Спокойной ночи, Момо-кун. Завтра увидимся. – И в ее глазах, когда она посмотрела на меня, держащего собаку, была та же нежность, с которой она говорила о фарфоровом Цубасе.

Утро встретило нас прохладой и кристальной прозрачностью. Воздух, еще не прогретый солнцем, пах влажной землей, свежескошенной где-то вдалеке травой и едва уловимыми нотами цветущих клумб. Я натянул легкую куртку, Момо бежала рядом, а её пижамка, которую я так и не осмелился снять с неё вчера, да и она сама была не против, выглядела немного нелепо на фоне раннего утра, но совершенно не смущала собаку.

Мы шли неспеша нашей обычной, привычной дорогой. Солнце, только что выкатившееся из-за крыш, бросало длинные, резкие тени. Каждая тропинка, каждый поворот парка был выжжен в моей памяти. Но сегодня все выглядело несколько иначе.

«Вот здесь, у этого старого клена с корнями, вылезающими на тропу, она впервые увидела белку и чуть не вывихнула мне руку, рванувшись за ней», – мысленно отметил я, глядя на дерево.

Момо, как будто услышав мои мысли, подошла к корням, обнюхала знакомое место и села, уставившись куда-то наверх в густую листву. Может, надеялась снова увидеть беличий хвост?

– А вот эта скамейка, – я коснулся рукой прохладной деревянной спинки. –Здесь мы сидели в тот день с Фудзиварой, а ты просто жевала найденную шишку и сопела.

Сегодня скамейка была пустой и слегка влажной от росы. Момо подбежала, сунула нос под сиденье, видимо, проверяя, не завалялась ли там шишка или еще что съедобное, и, не найдя ничего интересного, двинулась дальше, оставив на влажной земле четкие отпечатки лап.

Мы дошли до небольшого прудика. Утки, завидев Момо, лениво отплыли к центру, зная, что Персик совсем не пловец.

«А ведь первый раз ты попыталась зайти в воду. Дошла до живота, фыркнула от неожиданной прохлады и отскочила как ошпаренная. Больше не пыталась», – улыбнулся я, размышляя про себя.

Момо подошла к самой кромке воды, осторожно потянула носом воздух, посмотрела на уток, но даже не тявкнула. Просто постояла, словно отдавая дань месту.

Я достал из кармана телефон и начал снимать. Не постановочно, а просто ловя мгновения.

Крупный планом захватил Момо, уткнувшуюся носом в знакомый дуплистый пень у тропы – ее любимое место для интенсивного обнюхивания. Солнечный луч пробился сквозь листву, подсвечивая ее морщинистый лоб и серьезные глаза.

Общим планом отлично вышла Момо, несущаяся по узкой тропинке между кустами сирени, когда её уши и складки пижамки развевались на бегу. Она бежала не куда-то, а просто так, от радости движения, по знакомой земле. Истинный самурай, нет цели, есть лишь путь.

   Отдельным снимком снял её лапы, уверенно ступающие по влажной земле тропы, оставляя знакомые следы, которых больше не будет здесь завтра.

– Ну что, девочка, – тихо сказал я, убирая телефон и присаживаясь на корточки.

Момо тут же подошла, тычась носом в мою ладонь, требуя ласки. Я почесал ее за ухом, в любимом месте.

– Запоминай, больше мы сюда не придём. – Голос был мягким, но в нём проскакивала грусть. –  Новый парк будет больше, и зеленее. – Я говорил больше для себя, пытаясь смириться с переменами, которых так ждал.

Мы еще немного постояли так, в тишине утра, нарушаемой лишь пением птиц и далеким гулом просыпающегося города. Я вдохнул полной грудью запах старого парка, этой смеси запахов травы и влажной земли, а затем аккуратно встал.

– Ладно, солнышко, нам пора, – произнёс я с грустью в голосе. Момо смотрела на меня, внимая каждому моему слову. – Бабушка ждет с завтраком, а там и Каору скоро приедет.

 Момо тронулась с места, но на этот раз не побежала вперед, а шла рядом, плотно прижимаясь к моей ноге, ее теплый бок ощущался даже через ткань джинсов. Она шла, оглядываясь по сторонам, но уже без прежнего азарта исследователя, словно прощаясь. Прощаясь с каждым деревом, каждым кустом, каждой знакомой кочкой.

Дорога назад показалась гораздо короче, и вот уже на пороге нас ждал аромат свежего риса и мисо. Сато-сан выглянула в дверь, улыбаясь.

– А вот и наши путешественники! Заходите, заходите, чайник уже свистит. – Так понимаю, Сато-сан караулила нас возле двери, – Каору тоже скоро будет.

Она взглянула на Момо в пижамке и тихонько рассмеялась: "Настоящая домашняя принцесса! "