– Сами закройтесь! – фыркнула Шура и продолжила свой путь, не обращая внимания на ругательства пожилой женщины, летевшие ей в спину.

***

Управившись по хозяйству, сын касьяновского зоотехника, Артём Негода прошёл через кухню мимо матери в ванную комнату и тут же оттуда послышался звук льющейся воды.

Галина принялась торопливо накрывать стол, чтобы скорее покормить сына, и когда он появился на пороге, укутанный в полотенце, кивнула ему, приглашая к ужину:

– Садись, сынок, у меня всё уже готово. Борщ, котлеты с макаронами, подливка твоя любимая.

Артём, обжигаясь, на ходу съел одну котлету, чмокнул мать в щеку и ушёл в комнату одеваться, а когда вернулся, она увидела, что он одет совсем не по-домашнему.

– Куда это ты? – удивилась Галина. – И не поел совсем!

– В Зарю поеду, – ответил ей Артём.

Галина переглянулась с вошедшим в кухню мужем и всплеснула руками:

– Неужто к Любке?!

– Ага, к ней, – кивнул Артём.

– Витя!!! – с отчаянием в голосе воскликнула Галина, обращаясь к мужу. – Скажи хоть ты ему!

Но Артём уже вышел из дома и направился к гаражу, где стоял его верный конь – мотоцикл Урал. Артём вывел его во двор и, включив зажигание, ногой нажал на заводную лапку.

– Гр-гр-гр… – заурчал Урал, приветствуя хозяина. А через минуту уже вёз его на край Касьяновки, туда, откуда начинала петлять накатанная машинами, телегами и мотоциклами дорога в Зарю.

– Ну что ты на меня смотришь? – взорвался Виктор, проводив взглядом сына и поворачиваясь к жене.

– Женить нам надо его и чем быстрее, тем лучше, – твёрдо сказала Галина. – И невесту ему я найду сама!

Глава 2

Зинаида, продавщица Зарёвского сельпо, увидев входившую в магазин Шуру, удивлённо изогнула выщипанные тонкие брови:

– Что это у тебя с лицом, Шурка?

– А что не так? – не поняла та и повернулась к небольшому запыленному зеркалу, висевшему на стене. – Испачкалась, что ли?

– Нет, как будто лимон пожевала, – хохотнула Зинаида.

– Ой, тёть Зин, – раздражённо проговорила Шура. – Хоть ты меня не трогай. И без тебя тошно.

– С чего бы это? – скучающая Зинаида охотно включилась в разговор, тем более, что вот уже полчаса как в её магазине не было ни одного покупателя.

– Будто тебе всё это нравится, – с язвительным укором показала Шура на полупустые полки. – Не надоело просрочкой торговать да стариков обвешивать? Хоть бы заказывала что-нибудь приличное, а то вот так зайдёшь к тебе, а купить-то и нечего!

– Так у нас же не Москва, Шурка, – нисколько не смущаясь, ответила Зинаида и ткнула пальцем в лежавшую перед ней на прилавке газету. – Это там жизнь, а у нас тут болото. Вон, видела, Майкл Джексон в Москву осенью прилетает, мировой тур у него. Представляешь, сколько бабок он огребёт? Мне б на всю жизнь хватило.

– На всю жизнь всё равно не хватит, – усмехнулась Шура. – А на концерт я бы сходила. Звезда, всё-таки.

– Так поезжай, если денег много, – улыбнулась Зинаида нахально. – Только там билеты продавать будут по космическим ценам. Пару зарплат за один час спустить можно.

– Откуда у меня зарплата, если я только ищу работу? – пожала плечами Шура, порылась в кармане и достала оттуда пару смятых бумажек: – Булку мне вот эту дай.

Зинаида приняла деньги, но снова протянула руку к Шуре:

– У тебя не хватает, давай ещё полтинник.

– Запиши, – отмахнулась та, откусывая чёрствую булочку, и прожевав, спросила: – Тебе тут сменщица не нужна? Через день работать будешь, дома отдохнёшь.

– Я и так тут не перетруждаюсь, – ответила ей нахмурившаяся продавщица, убирая деньги под прилавок и извлекая оттуда толстую пухлую тетрадь. Записав, сколько осталась должна Шура, Зинаида снова посмотрела на неё и вдруг усмехнулась: – Слуша-а-ай, бывший-то твой, Денис Матвеев, новый ларёк открывать собирается. Уже и установил его. Он у меня спрашивал, не пойду ли я к нему торговать или, может, кто на примете у меня есть. Вот ты и сходи к нему, авось, по старой памяти возьмёт тебя. А я тут привыкла, уже ведь не один десяток лет за этим прилавком стою…

Дверь открылась, и в магазин вошёл Стас Черныш, местный мужичок, зарабатывавший на жизнь разными шабашками на пару с закадычным дружком Валеркой Жгутиком, таким же пьяницей, как и он сам. Увидев такого посетителя, Зинаида замахала на него обеими руками:

– Под запись ничего не дам! Пока долг не вернёшь, и близко к магазину не подходи…

– Зинуля-я-я, – нисколько не смутился Черныш, – да я ж всегда отдаю… Мне б только на закусь чего…

Шура не стала дожидаться, чем закончится разговор Зинаиды с её неплатёжеспособным посетителем, вышла из магазина и на ступеньках едва не столкнулась со Жгутиком, который явно прислушивался к тому, что происходило внутри.

– О, Шурка, привет! – воскликнул он, узнав её. – Займи полтинник…

– Иди ты… – беззлобно ответила ему Шура и пошла прочь, забыв о булочке, которую всё ещё сжимала в руке.

Значит, Денис ищет продавщицу и ничего не сказал ей об этом, хотя она и призналась ему в том, что ищет работу.

– Ладно, это мы ещё посмотрим… – пообещала она самой себе и повернула к дому, надеясь, что обе её племянницы, вместе со своей мамашей, уже угомонились и, наконец-то, оставят её в покое.

***

– Люба-а-а! – не сходя с крыльца, позвала золовку Валентина, – айда обедать, у меня всё уже готово.

Люба разогнулась от грядки с морковью и махнула рукой невестке, облокотившейся грудью о перила:

– Валечка, ешьте сами, не ждите меня. Я потом поем, вот закончу тут.

– Нет, так совсем никуда не годится, – проворчала Валентина и, спустившись с крыльца, направилась к Любаше, которая уже заканчивала свою работу.

– Бросай, потом вместе доделаем, – потребовала от неё Валентина. – А сейчас иди есть. Ты в зеркало на себя давно смотрела? Почернела, похудела как! На лице одни глаза остались. А ведь ты девка молодая, тебе есть надо! Откуда ж силы брать, как не от еды? Давай-давай, дополола уж… Пошли…

– Валь, да я ещё на кладбище сходить хочу к отцу, – Любаша выпрямилась и вытерла тыльной стороной ладони мокрый лоб. – Там цветочки полить надо, вон какое пекло каждый день стоит. Завянут.

– Ты быстрее завянешь, – тоном, не терпящим возражений, заявила Валентина и, взяв Любу за руку, увлекла её за собой.

– Да неудобно, Валя, – уже подходя к крыльцу, бросила Люба на невестку смущённый взгляд. – У тебя своя семья, а тут ещё я. Тебе и так тяжело…

– Нет, вы посмотрите на неё, – всплеснула руками Валентина. – А кто мне по хозяйству помогает? Тебя ж вон из огорода не выгонишь, за счёт него и живём.

Она оглянулась и заговорила тише:

– А молоко с фермы кто приносит? Ты. Хоть и боишься, что попадёшься, прячешься, а всё же трёшка каждый день дома. И кашу сварить, и тесто поставить, и так попить. Сливочки я собираю, потом сметанку делаю. Всё благодаря тебе. Нет, Люба, кому и стыдиться, так только не тебе. А то, что я сама готовлю, так мне не в тягость. Я же повариха. Вон, у себя дома на целую бригаду мужиков стряпала, и все были довольны. Так что, иди мой руки и за стол.

Обед Валентина приготовила простой, но сытный: на первое борщ с квашеной капустой, на второе картофель, жареный с грибами, на сладкое – пышки с мёдом и молоком. Люба ела не спеша и мало, с улыбкой поглядывая на племянниц, с аппетитом уплетавших свои порции. Кусочком хлеба они досуха вытирали свои тарелки, а когда мать разделила им пополам круглую пышку и полила её мёдом, в два счёта проглотили лакомство и облизали тарелки, сияя блестящими от сытости глазами.

– Марш теперь играть, – прогнала их из кухни Валентина и принялась убирать со стола грязную посуду.

– Спасибо, Валюша, – поднялась и Люба. Она взяла свою тарелку, намереваясь помыть её, но Валентина не позволила ей сделать это.

– Иди-иди, у тебя и своих дел хватает, – махнула она рукой. – Не мешайся мне тут. А, Любаш, забыла я попросить. Если будет время, присмотри до вечера за девчонками. Я обещала бабе Нюре Садовниковой кухоньку после обеда добелить. Вчера потолок закончила, сегодня по стенам пройдусь и всё. Завтра у неё пенсия, как раз расплатится.

– Хорошо, – кивнула Люба, только я к отцу сначала схожу, хорошо? Ты ведь всё равно пока дома.

***

С двумя пустыми вёдрами Люба дошла до последней уличной колонки, где всегда набирала воду, направляясь на кладбище. Она наполнила вёдра и вышла за деревню, знакомой тропой шагая к видневшейся вдали кладбищенской ограде. Солнце было уже в зените и голову девушки спасала только беленькая косынка, которую она повязывала утром и снимала вечером. А вот лицо Любы, и без того смуглое, солнечные лучи опаляли нещадно.

Измученная тяжёлой работой, беспросветными днями и душевными муками, девушка выглядела старше своих лет, но совсем не замечала этого. Лишь по утрам, гладко зачёсывая и собирая в коротенький хвостик волосы, Люба смотрела на своё отражение и думала о том, что ей совсем не повезло с внешностью. Вот как Шуре или даже Вале. Впрочем, её это заботило мало.

– С лица воду не пить, – частенько повторяла ей бабушка Анфиса. – Красота ведь как обёртка, развернёшь такую, а внутри гниль или порченное всё. А бывает и камушек вместо конфеты попадётся. В душу смотреть надо. И ты людей по поступкам суди, а не по внешности. Бывает, с виду никчёмный человек, а присмотришься к нему, душу чуть лаской ототрёшь, и он засияет золотом.

Сгибаясь под тяжестью вёдер, Люба шла и думала о бабушке, которой ей так не хватало.

– Ты, Любаша, – говорила Анфиса внучке, работы не бойся. Работа – это жизнь, а безделье – одна маета. Трудишься – тоску прогоняешь, лодырничаешь – в уныние впадаешь.

– Ба, так отдыхать тоже надо, – не понимала тогда её слов маленькая Люба.

– Правильно, отдых после работы – ох, как сладок. А если ты и так ничего не делал, от чего ж тебе отдыхать? И какая от этого радость?

Девушка остановилась, поставила ведра на землю и размяла затёкшие руки. Потом снова подхватила свою ношу и продолжила путь. Горячий ветер шевелил листья деревьев, и летний зной казался ей мягким покрывалом, укрывающим её от суеты внешнего мира. Люба остановилась перед могилой своего отца, наклонилась, чтобы поправить венок, потом полила посаженные ею же цветы.

И только после этого, устало разогнувшись, проговорила:

– Вот, пап. Теперь у тебя тут будет красиво. А у нас всё хорошо, ты не волнуйся. Я ещё приду к тебе, обязательно. И если ты там встретишь бабушку и Катюшу, скажи им, что я их не забыла и тоже скоро навещу…

***

Солнце, весело опалявшее всю деревенскую округу, в городе терялось среди одинаковых многоэтажек, обиженно заглядывало под козырьки подъездов и напрасно выискивало щели в плотно задёрнутых шторах или новомодных жалюзи. Рассерженное таким к себе пренебрежением, светило дышало огненным жаром и изводило всех ослепительными бликами, отражаясь от оконных стёкол, витрин и мечущихся в поисках прохлады машин.

В квартиру Никиты Синельникова и его сынишки Ильи солнце проникало беспрепятственно. Ему было жаль вечно грустного мальчишку, сидевшего на полу и строившего башенку из деревянных кубиков. Но даже солнечные зайчики не могли порадовать ребёнка, с тоской смотревшего на вечно пьяного отца.

Квартира Никиты выглядела абсолютно пустынной и заброшенной. Голые стены, когда-то обклеенные красивыми обоями, теперь выглядели тускло и уныло, словно отражая душевное состояние своих хозяев. За последние месяцы Никита по дешёвке продал почти всю мебель. Из посуды у него осталось только самое необходимое, но кроме пустых макарон, не смазанных даже маслом, он всё равно ничего не готовил.

– П-п-пап, я есть х-х-хочу, – поднял голову на отца исхудавший, заросший лохмами давно не стриженых волос Илюша.