– Да тут до всего близко, – хмыкнул Иван Борисович, и «жигуль» сорвался с места. – Это у нас главная площадь, – попутно рассказывал староста, махая рукой во все стороны, – это магазин, его Клавдия держит, можете ее тетей Клавой звать, – он ткнул в отдельно стоящий крошечный домик из шифера, с почти исчезнувшей от солнца надписью «Продукты». – Тут у нас пошта, – он показал на покосившуюся синюю вывеску, – только работает по понедельникам, средам и пятницам.

– Почему? – подал голос Федя, которому из-за мельтешащей руки старосты почти ничего не было видно. Он проводил взглядом унылое почтовое отделение.

– Потому что почтальон тот еще алкаш, – хохотнул Иван Борисович. – Когда не пьет, тогда и работает. А расписание под водку у него точнее, чем рабочее. В субботу у него Шаббат, в воскресенье он после него отсыпается, в понедельник вечером накатывает тоска, тогда надо что?

– Что? – не понял Федя.

– Опохмелиться, вестимо, – гоготнул Иван Борисович, глядя на Нину. Та вежливо улыбнулась, обнимая живот руками. – Значица, что получается? Во вторник он болеет, к среде выздоравливает. Среду отработал, в среду за это и выпил. Потом четверг снова на опохмел, и, получается, пятница – день рабочий. А пятница – что?

– Пьятница? – спросила Нина, растягивая губы в улыбке.

– Именно, дорогая! Именно. А там и выходные, ну вот и неделя, получается, прошла. – Иван Борисович весело хлопнул себя по колену и расхохотался. Смех у него был приятный, заливистый, чуть клокочущий.

Нина глянула на Федю в зеркало заднего вида. Тот виновато округлил глаза.

– Еще у нас в деревне церковь, конечно, во‑о-он она торчит, – Иван Борисович высунул руку из открытого окна и показал на кончик креста за домами. – Так, что еще? Ну, Совет еще.

– А это что такое? – спросила Нина.

– Народное управление, получается. У нас село маленькое, все друг друга знают, так что дела все решаем тоже вместе. Вот на главной площади Совет и есть. Это еще с того века осталось.

«Жигуль» свернул с главной дороги и поехал снова по одноколейке, будто прямо в кусты. Нина вцепилась в дверную ручку, когда машина подпрыгнула на кочке.

– Да не боись, это еще дорога хорошая, – заметив ее движение, сказал Иван Борисович. – А вот зимой… Не проедешь. Только на лыжах.

Они углублялись все дальше в лес, и Федя вертел головой, но видел только ели, сосны, ели, сосны. Стемнело, как в сумерки, и мотор «жигуля» заревел, когда дорога пошла в гору.

– Давай-давай, ласточка, – приговаривал Иван Борисович, крепко вцепившись в руль.

«Ласточка» вихляла как пьяная, сопротивлялась, ревела, просила спуститься, но староста гнал ее вверх. Нина полулежала на сиденье и смотрела, как ветки хлещут по стеклу, каждый раз вздрагивая, будто ветки хлещут по ее лицу. Наконец машина выпрыгнула на вершину холма, солнце тут же залило ее желтые бока, и Нина зажмурилась.

«Жигуль» крякнул, Иван Борисович хрюкнул, и все затихло. Нина открыла глаза, глядя на метеостанцию: небольшая площадка на расчищенной вершине была уставлена приборами и оборудованием, а сбоку стоял кирпичный дом, от которого паутиной тянулись провода, исчезавшие в подбиравшемся к нему лесе.

Они все выбрались из машины, и, пока Федя доставал чемодан, Нина осматривалась. Здесь было будто не так душно, ветер шевелил и провода, и листья, и траву, доносился слабый аромат костра и тины. С вершины между деревьями виднелась вдали река: все та же золотая полоса, искрящаяся на свету, но теперь чуть меньше, чуть дальше. Порыв ветра рванул Нину за юбку, охладив горячую кожу.

– Пойдемте, – сказал Иван Борисович, выудив из кармана связку ключей и со звяканьем подбросив в руке.

Федя с Ниной пошли за ним. Федя тащил тяжелый чемодан, который по траве совсем не хотел ехать, сопротивлялся, как «ласточка» только что на подъеме. Он приподнял его за ручку и, пыхтя, потащил вперед.

Иван Борисович долго подбирал ключ, и наконец дверь со скрипом отворилась. Темное облако пыли взметнулось, когда они переступили порог.

– Так, здесь где-то должен быть… – староста в шлепках прошел вперед, на ощупь шаря по стене. – Ага, нашел!

Что-то заскрежетало, и в комнате загорелся свет.

– Электричество включил, – гордо сообщил Иван Борисович. – Здесь рубильник, пробки, ну, как обычно. Если выбьет, вы там нажмете. Тут все старое, но добротное. Еще в восьмидесятые строили.

Нина поджала губы. В предбаннике лежал толстый слой пыли с несколькими следами старосты, у двери стояла стойка со старыми тапками, валенками, кривыми резиновыми сапогами, на окне висела грязная желтая занавеска в ромашку.

Староста снова принялся подбирать ключ и вскоре распахнул дверь в дом. Нина прошла за ним, Федя втащил чемодан и поставил в углу.

– Здесь всего три комнаты и чердак. Кухня, э-э, тут, получается, – староста открыл одну дверь, за которой мелькнула духовка и бревенчатый пол. Он ее сразу захлопнул. – А тутачки столовая-тире-гостиная. И спальня, – он махнул рукой на закрытую дверь. – Ну и кабинет товарища метеоролога, – Иван Борисович жестом фокусника распахнул третью дверь, демонстрируя деревянный выскобленный стол, на котором стояли приборы и допотопный компьютер, и стул. – Э-э, надеюсь, у вас свой ноутбук. Не уверен, что этот бедолага работает, – сказал он, похлопав по монитору. – Но если что, можем попробовать организовать через управгор.

– Нет-нет, свой, – отозвался Федя, бросив взгляд на Нину.

Та прошла в гостиную и присела на краешек огромного кожаного кресла в перьях пыли.

– Знаете, а станция в последний раз работала-то год назад, – сказал староста. – Как предыдущий метеоролог уволился, так никого и не присылали. Вакансия, говорят, висела целый год. Тут все, конечно, законсервировали, но, сами знаете, технике стоять нельзя. Вы проверьте и, ежели что, говорите. Видели же, тут с холма спустишься – и сразу в деревне, недалече. Тут есть стационарный телефон, он связывается с сельсоветом, то есть со мной, и с вашим метеоцентром. Мы уже все подключили вчера, должно работать.

– Мы?

– Односельчане. Вы с ними познакомитесь, – лицо Ивана Борисовича снова стало вертикальным. – Сегодня как раз таки. На Совете.

Нина посмотрела на Федю. Тот пожевал губы и спросил:

– А во сколько это будет?

– Пока не знаю. Я вам позвоню. Обустраивайтесь и не будите спящего медведя, – Иван Борисович хлопнул недоумевающего Федю по плечу так, что он покачнулся, и пошел к двери. Он вышел, забрался в машину и махнул рукой Феде с Ниной, стоящим на пороге.

– Это только на месяц, – отрезала Нина, глядя, как «жигуль» исчезает за деревьями.

– На месяц, конечно, месяц, – суетливо отозвался Федя. Он осторожно погладил большой, выпирающий живот Нины. – Вахта-то всего месяц. Потом мне найдут сменщика, и вернемся в город, а там и срок подойдет…

Нина отстранилась, заходя в дом.

– Надеюсь.

* * *

Ночью площадь выглядела совсем не как днем: по краям горели фонари, а в центре, у стелы, большой костер. Вокруг него расположились столы, люди и комары. Когда Федя с Ниной вышли из «жигуля» старосты, в воздухе уже пахло спиртом и костром.

Нина осторожно выбралась, чувствуя себя перевернувшейся черепахой, поправила платье – розовое с оборками по подолу, смешно задирающееся спереди из-за живота, – и выпрямила спину. Увидев ее, деревенские, болтавшие между собой, оглянулись и притихли. Когда вышел Федя и взял ее за руку, Нина заметила, что некоторые лица вытянулись.

Иван Борисович тоже, должно быть, их заметил. Он приобнял Федю за плечи, заставив пригнуться, и ухмыльнулся.

– А вот и наш новый метеоролог, Федор, – сказал он, крепкой рукой вцепившись в Федю. – И его красавица-жена – Нина.

Нина сдержанно улыбнулась круглым загорелым лицам, глядящим на нее. Она умела улыбаться очаровательно, с ямочками на щеках. Федя же, наоборот, всегда скалился.

За деревенскими лицами Федя увидел темную, упирающуюся ввысь стелу, и когда язык пламени лизнул небо, освещая ее, он вдруг понял, что это не стела. А деревянный столб с причудливой резьбой. Язык пламени был усмирен поленцем, и столб снова оказался в ночной тени.

Хлопок по плечу заставил его отвлечься. Он отвел взгляд и увидел, что ему протягивает руку пухлый высокий старик с седой бородкой и усами. Совсем непохожий на местных.

– Поп наш, – представил Иван Борисович. – Петр Григорьевич. По распределению приехал да и остался.

– Отец Петр, – проговорил старик, с мягкой улыбкой протягивая руку Феде.

– Федор Чу, – сказал тот, удивляясь тому, как спокойно отец Петр позволяет старосте называть его в лицо попом. Федя переступил с ноги на ногу, не зная, что еще сказать. – Метеоролог.

– Да, я знаю, – усмехнулся отец Петр. От него разило какой-то христианской добродетелью, ладанской благодатью – от лысины, блестящей в свете костра, до деревянного крестика на груди и крепких волосатых рук под закатанными по локоть рукавами. – Мясо насаживать умеете?

– Думаю, справлюсь, – приободрился Федя, заметив ласковую искорку в уголках глаз отца Петра.

Тот похлопал его по руке и потащил за собой – к огромному тазу на столе. В нем оказалось маринованное мясо. Феде вручили шампуры и дали задание насаживать шашлыки.

Женщины, сидящие там же, покосились на него, а затем какая-то старушка в черной юбке и платке на плечах подошла к отцу Петру и шепнула на ухо, но Федя услышал:

– Петруша, ты зачем его сюда?

– А чего такое? – не понял поп.

– Это женское-женское, – попадья выпучила глаза, кивая на остальных женщин у стола с едой.

Они нарезали овощи, колбасу, сыр, фрукты, а мужчины собрались за столом по другую сторону костра – и оттуда доносились громкие возгласы и звон. Федя поискал глазами Нину.

Она уже сидела за третьим столом, где незнакомая старуха налила что-то в стакан и подтолкнула к ней. Девочка лет десяти в коротких шортиках и футболке, с двумя несимметричными хвостиками, забралась с ногами на соседний стул и с интересом разглядывала ее большой живот.

– Федор, да? – Перешептывания между попом и его женой закончились, и та подошла к Феде. На ее лице появилась добрая улыбка. – Мы тут справимся. Ступайте к мужчинам, познакомьтесь.

Федя понимал, что та хочет как лучше, но здесь, за столом было тихо и мирно, а там, за пеленой огня, шумело, волновалось мужское море, и ему совсем туда не хотелось. Нина заметила его взгляд и прищурилась. Федя со вздохом поднялся.

Он аккуратно обошел костер и приблизился к двум составленным вместе столам, за которыми сидели мужики, по-другому не назвать. Они были все разные, но вместе с тем в чем-то похожие – разрезом глаз, загорелостью лиц, оскалом зубов, темными волосами. Черный столб возвышался за спиной человека, сидевшего во главе. Пламя взметнулось вверх, и Федя увидел, что на столбе вырезана морда ревущего медведя.

Мужчина под медведем заметил Федю и тоже оскалился. Оскал деревянных зубов почти в точности повторял оскал человеческих. Это был высокий сильный человек с резкими, словно тоже выточенными из дерева, чертами лица, темной короткой бородой и угловатыми карими глазами, блестящими в полутьме. Он был одет в рубашку с коротким рукавом и безрукавку, его темные волосы спадали до плеч, а на открытой груди висел крест и какой-то кулон.

– А это кто? – спросил он, указывая пальцем на Федю.

Иван Борисович, сидевший на соседнем месте слева, тут же встрепенулся и совсем не как староста подал голос:

– Метеоролог на эту вахту. Федор Чу.

В неровных всполохах пламени лицо мужчины будто скривилось.

– Япошка, что ли?

– Нет, потомственный кореец, – отозвался Иван Борисович. Он повернулся к Феде и ободряюще махнул рукой. – Иди сюда, иди.

Феде хотелось вернуться к женщинам, но он все же приблизился.

– Федор, – он протянул руку мужчине.