Казалось, что в деревне главный он, а не староста – по тому, как держался, как сидел на главном месте, и как Иван Борисович усиленно подмигивал ему сбоку.

– Григорий, – большая теплая ладонь с силой стиснула его. – Метеоролог, значит? Будешь погоду нам делать?

– Скорее собирать данные, а потом отправлять в метеоцентр, – отозвался Федя, сдерживаясь, чтобы не поморщиться от чужой хватки.

Он опустил глаза, прячась от темного взгляда, и увидел, что крестик на груди Григория переплелся с резным амулетом. Он не мог его разглядеть, но почему-то был уверен, что это медведь.

– Понятно, – Григорий отпустил его руку и посмотрел на человека, сидящего справа. Тот перестал жевать и нахмурился. Григорий оскалился, и человек неохотно соскользнул со стула с тарелкой в руках. – Присаживайся. Эй, Катька! – вдруг крикнул он так громко, что Федя подскочил на месте. Он обращался к столу по другую сторону костра. – Тарелку притащи!

– Несу! – за пламенем кто-то вскочил, и через минуту перед Федей лежали пластиковая тарелка, вилка и стаканчик.

– Спасибо, – поблагодарил Федя женщину с большим круглым лицом и телом. Та странно на него посмотрела, затем на Григория и ретировалась.

– Ты баб не балуй, – сказал ему Григорий, щедро наливая мутной жидкости в стакан. – Твоя-то красотка, таких баловать нельзя.

Федя проследил за его темным взглядом – тот смотрел на Нину. Она оцепенело сидела за столом, и старуха как раз толкнула ее в руку, протягивая нож и доску. Федя видел, как ее лицо вытянулось, но она не стала возмущаться и просто взяла доску.

– С характером, сразу видно, – прокомментировал Григорий. – Воспитывай ее хорошо. Хотя… – Он бросил взгляд на лицо Феди и хмыкнул. – Тебе, поди, пару уроков нужно?

Федя помолчал, придумывая хоть сколько-нибудь вежливый ответ.

– Уроки мне не нужны, но спасибо за предложение, – он поправил очки на переносице.

Вокруг все притихли. Григорий впился в него взглядом, и Федя чуть не вжал голову в плечи. А затем вдруг мужчина расхохотался, и его смех подхватили остальные. Иван Борисович нервно захихикал, выпучивая глаза на Федю. Тот уловил его взгляд, но не понял, чего староста хочет.

– Спасибо за предложение! – пророкотал Григорий, хлопая рукой по столу. Зазвенели бутылки. – Спасибо за предложение, ха-ха-ха! Ну, я от своих слов не откажусь, обращайся, если что, китайчонок.

Федя поежился: он думал, что уж здесь, среди похожих на него людей, никто не станет обращать внимание на его внешность. Так было в городе, где он казался белой вороной, а здесь он выделялся не больше обычной галки, но все равно слышал этот поток замечаний. «Грубые, неотесанные люди», – сделал он вывод про себя.

– Я не китаец, – наконец мягко поправил его Федя, чем вызвал еще больший взрыв хохота.

Однако из-за этого напряжение за столом как будто спало: люди снова начали болтать, курить, чокаться, и Григорий протянул Феде стакан.

– Пей, – приказным тоном сказал он.

– Я не пью… – попытался отказаться Федя.

– Пей, а то кто тебя уважать в деревне будет? – повторил Григорий, настойчиво всовывая стакан.

Медведь за его спиной скалил зубы, будто тоже хотел, чтобы он выпил. Федя глянул на Нину, и Григорий снова расхохотался.

– Ждешь, чтобы жинка разрешила? – с издевкой спросил он, впихивая стакан в руку Феди. – Пей!

– Пей! Пей! Пей! – загрохотали мужчины за столом.

Федя покраснел, стискивая бумажный стаканчик.

– Пей! Пей!

Он сделал глоточек, закашлялся и тут же выпил залпом.

– До дна!

Из глаз Феди брызнули слезы, горло обожгло пламенем, по спине постучала большая горячая ладонь.

– Помедленнее, помедленнее, – послышался голос Григория. – Эй, Катька, воды принеси.

– Сейчас!

Нина сидела за третьим столом в стороне, куда присела, потому что мест больше не было. Здесь были лишь старухи да дети. Дети резвились у костра, подходя к нему так близко, что можно обжечь пальцы ног, и тут же отбегая. Старухи шепелявили что-то друг другу, и Нину почти никто не трогал. Она смотрела на трещащий костер, сжимая руки на животе. За костром кричали мужики, она видела смутную фигуру сгорбившегося Феди, а за ними стелу – огромный медведь поднимался на задние лапы и ревел, и ревел, и ревел.

2 июля

Деревенские будто подобрели и с утра пораньше один за другим потянулись на метеостанцию: кто молоко принесет, кто яйца, кто свежие овощи.

Нина смотрела на эти дары снисходительно, и между ее красивыми бровями залегала морщинка, которая становилась глубже, когда она видела, как Федя суетится, как благодарит деревенских, как хохочет над их несмешными расистскими шутками.

Нина сидела на крыльце – завалинке, как ее называли местные – сидела и смотрела, как Федя работает. Она редко оказывалась с ним на станциях, а потому на лысой поляне посреди леса это для нее было единственное развлечение: как он снимает показания, как поправляет очки, как что-то записывает в блокнот и как грызет ручку, задумавшись и смотря в облака.

Когда-то профессия метеоролога казалась Нине романтичной: формы облаков, погоня за грозами и холодные-холодные станции на льдинах. В советские времена метеорологи были героями, которые забирались в места, куда не ступал никто, кроме них, где посреди темного леса и заячьих следов они собирали данные по температуре, ветру, давлению. Когда она только встретила Федю, ей думалось, что она будет кататься с ним по стране, что переживет все трудности и горести, что будет как жена декабриста, что…

Мало ли что она думала. Жизнь истерла все мысли, подрезала крылья ее мечты, спустила Нину на землю и больше никакие облака и ветра ей были не нужны.

– Милая! – восторженно крикнул Федя. – Ночью будет дождь!

Его очки блестели на солнце, как два светлячка, непонятно зачем вылетевшие под голубое небо. Интересно, летают ли светлячки днем, подумала Нина. Он всегда так нежно звал ее «дорогая» и всегда так восторгался результатами своих подсчетов. Федя любил все считать вручную, будто на дворе и правда пятидесятые.

– Я пойду прогуляюсь, – сказала Нина, поднимаясь и поправляя платье. Сегодня белое в маленькую красную птичку.

Не думая о том, услышал ли ее Федя, она направилась к дальней стороне лысого холма – в траве извивалась ведущая в лес тропинка, протоптанная бог весть кем.

Трава щекотала голые щиколотки Нины, ласкала опухшую от жары кожу, забиралась под юбку и терлась о бедра. Кузнечики надрывно стрекотали, заглушая все остальные шумы и даже пульс в ушах. Нина рассеянно провела рукой по стеблям. Солнце пекло затылок, вынуждая ускорить шаг, чтобы спрятаться от зноя под сенью приветливо шумящих деревьев. Она ступила в тень и будто тут же пропала с поляны. Когда она обернулась, домик и метеостанция растворились в пятне яркого света. Стрекот отступил за тень, испугался и тем подарил ушам Нины благостную передышку. Земля – каре-зеленая, увитая корнями и ветками, – казалась здесь холоднее, будто совсем не нагревалась. Нина глубоко вдохнула, чувствуя умиротворяющую прохладу, которой не чувствовала уже несколько дней – с душной электрички, пыльного автобуса и жаркого костра.

Нина положила одну руку на живот, а второй цеплялась за кору деревьев, пробираясь вперед. Стволы переплетались клеткой, словно не хотели, чтобы она шла дальше, а тропа дразняще извивалась впереди.

Холм закончился и обрывисто пошел вниз, и Нинины босоножки – городские, серебристые, совсем не подходящие для леса, – заскользили по влажной земле. Она вжалась в дерево и даже чуть испугалась, замерев.

И в этот момент в шуме хвои ей почудилось что-то иное – что-то влажное, мокрое, освежающее. Журчание. Нина принялась осторожно спускаться боком, ступая между клеточками ветвей и корней, словно играла в паутинку. Лес был дикий, и ощущение, что село и дом были всего в ста метрах, постепенно исчезало. Настоящая тайга, какой она никогда не видела.

Нина споткнулась, неловко сделала несколько шагов вперед, и ее босоножки врезались в гальку. Успокоив взметнувшееся к горлу сердце, она подняла глаза и в сумраке увидела ручей.

Тонкий скользкий ручей тек мимо нее, склонялись ветви к воде и журчали будто сами камни. Это место было некрасивым – не как на картинках лесных ручьев, а просто – галечная полоса, за ней полоса воды, и снова галька. Острые камни впивались в подошвы босоножек Нины, ноги заскользили, когда она сделала несколько шагов вдоль ручья и испуганно впилась ногтями в молодое деревце. Ручей был узким, неглубоким, всего пара метров, но за ним лес будто густел, мрачнел, и тянуло холодом. Хвоя из светло-зеленой становилась изумрудной, синей, почти черной, лучи солнца с неба досюда не доходили, и влажность смачивала кожу Нины.

Она посмотрела на ту сторону. Всмотрелась во тьму, столь контрастную посреди ясного дня. Светлая поляна таяла в памяти при виде этой тьмы. Нине захотелось вернуться.

Она повернулась к тропе и вдруг заметила в черноте какой-то блеск. Нина приложила руку ко лбу и всмотрелась.

И завизжала, отпрянув.

– Нина! – в голосе Феди звучала паника, настоящий ужас. – Нина! Ты где? Нина! Дорогая!

Нина моргнула. Блеск в листве исчез, вместо него на том берегу она увидела короткий деревянный столб. Повернув голову, она поняла, что их несколько – они тянулись, будто граница, вдоль ручья: один, два, три, четыре. Просто деревянные столбы. Такие же, как на площади.

– Нина! – голос Феди раздался ближе, громче, испуганнее. Он вывалился из листвы позади Нины, колени в земле, на локте ссадина, очки съехали. – Нина, ты в порядке?

Нина стояла на берегу, глядя на ту сторону. Она медленно повернулась к мужу, осмотрела его и кивнула.

– Да, просто поскользнулась, – спокойно сказала она.

Нина не знала, почему соврала. Но не могла же она сказать, что испугалась деревянного медведя.

* * *

Федя разодрал коленку в лесу, а в доме не оказалось аптечки. Он отправился в деревенскую аптеку. Он смутно помнил, что они проезжали нечто похожее со старостой. Нина осталась в доме, сказав, что прогулки ей надоели. Он был совсем не против – с ее сроком лучше поменьше двигаться.

Федя бодро шагал по дороге вниз с холма. Солнечное казалось приветливым, немного странноватым, как всякая глухая деревня, но добродушным к чужакам. Он выскочил на улицу и замер, оглядываясь по сторонам.

В середине дня в поселке царила настоящая испанская сиеста – жители исчезали, коровы лениво жевали траву на обочине, петухи укрывались в тени заборов. Федя прошел мимо дворняги, которая лежала на спине и сопела, подставив уши и пузо солнцу. На улице не было ни души.

Пес встрепенулся, когда Федя проходил мимо, поднял большую голову, неторопливо встал на лапы и потрусил за ним.

– Сопроводить меня решил? – с усмешкой спросил Федя у пса. Тот не ответил, глядя на него большими черными глазами с катышками в уголках. Слепень вился над его хвостом, и пес нетерпеливо дернул им. – Знаешь, где аптека? – Федя оглянулся по сторонам и решил пойти дальше.

Некоторое время они с псом шли рядом. Затем тот свернул в какой-то двор, будто это Федя провожал пса. Федя как раз дошел до «Продуктов», где он уже был в первый день. Он толкнул синюю дверь и зашел: здесь пахло молоком и старым холодильником.

Из-за прилавка поднялась женщина – худая, тонкая, еле заметная на фоне пузатых бутылок водки. Паутинистое лицо с пустыми голубыми глазами обернулось к Феде.

– Чего случилось? – равнодушно спросила она.

– Теть Клав, а где у вас тут аптека? – Федя улыбнулся.

Тетя Клава улыбаться не стала. Она осмотрела его с ног до головы, будто искала причину вопроса, и остановила взгляд на коленке.

– Разбил, – сказала она, даже не спрашивая.

– Ага, у ручья.

– Ручья? – Тетя Клава вернула свои бледные глаза к его лицу. – Какого?

– Да тот, что за холмом. Споткнулся в лесу, и вот, – Федя показал на коленку.

Продавщица снова посмотрела на коленку и поджала тонкие сухие губы.

– А зачем ходил?