Константин Демченко: Хозяин

Тентованная «Газель», едущая передо мной, притормозила на мигающем «зелёном», так что мне тоже пришлось остановиться. А ведь могли бы проскочить. Ну да ладно, пара минут ничего не решает. Беззлобно и беззвучно отругав газелиста, я наклонился, взял стаканчик кофе, который налил всего пять минут назад в магазине на первом этаже своего дома, и поднёс к губам. Неимоверно громкий сигнал ворвался в нагретый утренним солнцем салон и навалился на меня всей своей мощью, заставив спрятать голову в плечи и со всей силы сжать кулаки. Меня ослепило, вдавило в кресло, размазало по приборной панели, душа ушла в пятки, а потом рванулась наружу, поближе к облакам, но зацепилась, крутанулась на месте и вернулась обратно, туда, где ей и положено быть.

Я ошарашенно осмотрелся, смакуя во рту вместо горьковато-бархатистого кофе вкус крови – я, похоже, ещё и язык прикусил. В целом, вроде, всё нормально, только вот стаканчик не пережил приключения. Он смялся, крышка отлетела в сторону, а, к счастью, уже не слишком горячий кофе залил всё вокруг: руку, джинсы, рубашку, кресло, панель.

Граната с адреналином взорвалась где-то в районе солнечного сплетения, и всё нутро заполыхало.

– Уроды! – прорычал я, бросил стакан на коврик пассажира, залив остатками кофе ещё и соседнее сиденье, несколько раз ударил по рулю руками, хрипя и ругаясь междометиями, распахнул дверь и выскочил наружу, готовый рвать и метать.

– Ты чё творишь?! – успел выкрикнуть я, прежде чем рассмотрел, что за дегенерат подобрался сзади и испортил мне и так не лучшее утро ещё больше.

Честно, рассчитывал я на какой-нибудь грузовик с невыспавшимся работягой за рулём, а увидел побитую жизнью «пятнашку», заниженную по самое «не хочу», затонированную «в хлам» по кругу, обклеенную дебильными наклейками и дребезжащую всеми своими деталями от рвущихся наружу басов.

Ругаться резко расхотелось, праведный гнев и молодецкий задор испарились, словно их и не было.

Может, конечно, это просто школьники, скинувшиеся по десятке и прикупившие «на погонять» тачку, с которой через годик-другой можно будет со спокойной совестью снять номера и «забыть» её во дворе, а может, шпана, которая ещё не отошла от ночной гулянки и теперь сидит и смотрит на окружающий мир расширенными зрачками и пытается собрать расползшиеся мысли в кучу. Первые могут крикнуть чего-нибудь из окошка, показать «фак» и свалить. А вот от вторых можно ожидать чего угодно: монтировки по голове, выстрела из травмата, переехать могут…

Стало очень страшно, но потом откуда ни возьмись накатила волна стыда и возмущения, внутренний голос рявкнул, что надо по-любому надрать уши этим паршивцам и что ничего они не сделают. Его тут же перебил и подмял под себя другой голос, хоть и дрожащий, срывающийся на визг, но громкий и крайне убедительный, приказывающий ставшему ватным телу упасть обратно в кресло, заблокировать двери и свалить в туман как можно быстрее.

Тело послушалось. Причём очень вовремя, потому что, взглянув в зеркала заднего вида, я увидел, как из распахнувшихся дверей «пятнашки» неторопливо выползла пятёрка короткостриженых парней в спортивных костюмах, причём у одного в руках была бита, а второй помахивал внушительного вида кувалдой. Тут мне даже подсказка моего трусливого (или разумного?) второго (или третьего?) «я» не понадобилась. Машина сорвалась с места, взвизгнув шинами, успев на прощание получить по заднему стеклу удар чем-то, к счастью, не слишком тяжелым – бросили, наверное, что было в руках, может, банку пива или телефон (если «спортсмены» обдолбанные, то с них станется). Я пролетел на «красный», чудом разминувшись с большим синим автобусом, свернул на «местную», тут же нырнул во двор пятиэтажки, запаниковал, уперевшись в оранжевый мусоровоз, перегородивший узкую дорогу, но заскочил на широкий тротуар и протиснулся, едва не задев невысокий заборчик и заработав хриплую матерную тираду от отпрыгнувшего в сторону коммунальщика. Ну и чёрт с ним – зато я смог спрятаться за тушей мусоровоза и дальше ехать уже спокойнее, не рискуя нахватать страховых случаев и проклятий простых обывателей. Проехал ещё несколько дворов, выскочил на проспект и усвистал в противоположную сторону от той, куда должны были двинуть те молодчики.

Через пару минут я свернул на стоянку торгового центра, втиснулся в дальний от дороги ряд между здоровым чёрным джипом и просвечивающим от ржавчины фургоном и заглушил двигатель. Откинулся на спинку, закрыл глаза и выдохнул.

«Трус. Тряпка. Ссыкло. Бздюк. Шланг. Лошара», – не стесняясь начал сыпать оскорбительными синонимами первый голос – злой и словно протискивающийся между крепко сжатых зубов.

«Зато живой и невредимый. Самолюбие заживает быстрее, чем проломленный череп», – ответил ему второй, срываясь на высокие ноты и не скрывая облегчения.

«Всю жизнь теперь вспоминать будешь. И жалеть, что сдристнул», – обвиняюще проговорил первый.

«Вспоминать, – тут же парировал второй. – С рабочей башкой, целыми руками-ногами и с родными зубами, и не в инвалидной коляске. Повспоминаешь и забудешь, ничего с тобой не случится».

– Заткнитесь, – простонал я. – И так тошно.

Да не псих я. Понимаю, что всё это мои мысли, а не каких-то там вторых и третьих «я». Но как-то ведь надо было остановить этот словесный поток, пусть даже перейдя на приказы вслух самому себе. А то «бу-бу-бу, бу-бу-бу, бу-бу-бу». Один всё время ворчит и ругается, другой ноет и причитает. Задолбали они уже меня…

Они.

Блин.

Может, и псих…

Заткнулись наконец. Пусть на время, но всё же.

Я сделал глубокий вдох, задержал дыхание, досчитал до четырёх, медленно выдохнул. Повторил несколько раз.

Ну вот и всё, вроде, успокоился.

Но не пришёл в себя. Бешеный выброс адреналина и эмоциональный ураган сменились опустошением. Тело налилось тяжестью, в голове нудно зазвенело.

Приоткрыв один глаз, я посмотрел на часы на дисплее. До начала рабочего дня осталось десять минут. Как раз столько занимает дорога от дома до офиса, но если учесть, что я ещё и уехал в другую сторону, то я точно опоздаю, и напротив моей фамилии в черном ежедневнике Карабаса появится жирный минус, который потом автоматически превратится в пусть и небольшой, но неприятный минус в зарплатной ведомости. Есть только один положительный момент в этой истории: Карабасу всё равно, на сколько опоздал очередной Пьеро – две минуты или двадцать, так что я вполне могу позволить себе посидеть здесь ещё какое-то время, вообще ни о чём не думая.

Ни о чём не думать получилось совсем недолго.

Первым без приглашения явился сочащийся корпоративными инструкциями Карабас, выпучивший глаза, покрасневший, одной рукой вытирающий несвежим платком вечно потный лоб, а второй держащийся за пышную, но неаккуратную, умоляющую о визите к барберу бороду. Он как обычно начал гундеть про дисциплину, соблюдение нормативов, недопустимость опозданий и неизбежность справедливого наказания для каждого, вне зависимости от возраста, состояния здоровья и былых заслуг. Вдруг лицо его, каким-то образом отделившееся от остального тела, раздалось во все стороны, разбухло, заполнив собой всё пространство вокруг, приблизилось, так что стали видны мелкие красные капилляры и крупные поры, и мерзкие слова, укутанные облачками такого же мерзкого дыхания, начали бомбардировать меня, взрываясь при попадании, как гнилые помидоры, противными смачными густыми брызгами. Карабас раззявил огромный рот и резко надвинулся на меня, окатив волной смрада вперемешку с брызгами слюны. Сейчас он сожрёт меня, словно я вчерашний заветревшийся пончик из кафе на первом этаже нашего офисного здания…

Я заорал и орал, пока не понял, что никто меня не жуёт и не пытается проглотить. Не видно ни зги. Не темнота – чернота. Осязаемая, упругая. Время здесь не бежит, не течёт, оно завязло в черноте вместе со мной. Я не понимаю, сколько времени длится эта чернота и длится ли она вообще: может, она вечна и бесконечна, неизменна… Вдруг она уплотняется, сдавливает меня, опутывает ледяными щупальцами, запечатывает рот, сжимается всё сильнее и сильнее, так что уже, кажется, похрустывают рёбра, тонкие гудронные нити проникают в уши…

Черноту разрывает яркий луч света, он бьёт по глазам, а потом тоже становится чернотой, обретает плоть и объём, врезается в тело и ломает его, мнёт, как бумажный стаканчик…

Я закричал, подорвался, распахнул глаза, в панике схватился за руль и стал оглядываться, не понимая, где я и что делаю.

Через пару секунд тело обмякло и стекло по спинке кресла.

– Задолбало… – прошипел я.

Как я умудрился задремать? Бросил взгляд на часы: прошло минут пять. Мокрый, как мышь, дышу, как пёс в плюс сорок, голова разболелась… Готов к труду и обороне, короче. Я сегодня буду работник дня – свеж, весел, инициативен. Не сдохнуть бы от переизбытка энтузиазма. Может, ну её на фиг, эту работу? Не вообще, а сегодня. Скажусь больным, возьму день за свой счёт, если потребуют (а они, то есть он, Карабас, потребует, тут вообще ноль сомнений), вернусь домой, включу сериал… Или к Виктории Владимировне сходить? У неё, конечно, запись на месяц вперёд, но для меня она вполне может подвинуть кого-нибудь не настолько страждущего психологической помощи.

Этого кошмара у меня не было уже много лет. Другие были – красочно-мрачные, с разнокалиберными монстрами из просмотренных ужастиков и рождённых подсознанием, всегда готовым подложить очередную свинью. Но этот… Последний раз я имел удовольствие очнуться от режущего глаза света семнадцатого мая восемь, нет, девять лет назад. Да, точно, девять. Думал, надеялся, что он оставил меня навсегда. Ан нет…

Детское воспоминание. Точнее, подростковое. Свет, разрезавший мою жизнь на до и после. На жизнь и на не жизнь. Даже сейчас, два десятка лет спустя, я не могу назвать то, чем я занимаюсь, жизнью. Влачу существование – вот максимально правдивая характеристика.

Мы: я, папа и мама – поехали на дачу. Так они почему-то называли плантацию, на которой приходилось горбатиться с восхода до заката. Целый день с самого утра чего-то там копали, пололи, таскали… Съездил, блин, отдохнуть на природу. Вообще-то родители пообещали меня не напрягать – огурцы с грядки, шашлыки и гамак, потому я и не особенно сопротивлялся. А понял я, что попал по полной, когда мама по приезде, мило улыбаясь, попросила сделать пару мелочей, на что ушло пару часов. Потом попросила окучить картошечку («там всего ничего, ты молодой и сильный, тебе это раз плюнуть»). Я маме отказать не мог, пусть и был весь из себя такой протестный, пропитанный юношеским максимализмом и желанием делать только то, что желалось. Поворчал, куда без этого, но взял тяпку и пошёл пахать… Короче, окучивание картошки – это ад, особенно когда её пара соток. Под конец ныли спина, руки, ноги, а мозоли на нежных ладошках проклюнулись несмотря на предусмотрительно натянутые перчатки. Для смены сферы деятельности мне предложили сходить за водой, и я, дурак, повёлся, будучи уверенным, что притащить два ведра воды однозначно легче, чем вскопать пару грядок, которые суровой альтернативой светили мне в случае отказа. Я, не торопясь, спустился на пару улиц вниз до колодца, набрал два десятилитровых ведра воды и пошёл обратно. Почувствовал себя Сизифом. Позавидовал другу Вовке, слёгшему с пневмонией. Пожалел, что не настолько мудак, чтобы бросить всё и свалить домой на попутке. Возненавидел лето.