– Леонид Аркадьевич, – догадалась я и подняла находку к свету. Порыв, свежий и прохладный, пробежал по моему платью, по бумаге, и буквы собрались в слова.

Алиса,

Извините за наглость. Вы молчите… что ж, ваше дело.

Открою вам страшную тайну: экспедиция моя потерпела крушение у ваших берегов. Я поговорил с местными чиновниками, сделал запрос в архивы ЗАГСа, но так и не нашёл следов моего заказчика или того, что намекало бы на связь между его семьей и Романцевыми. На кладбище я хожу больше от тоски, покурить, лишь бы не сидеть безвылазно в пропахшем колбасой гостиничном кафе под сухо взирающим на меня портретом политического деятеля, уж простите, не помню, какого.

Сам склеп… странное он производит впечатление. Снаружи похож на часовню. Изнутри покрыт чёрным мрамором… Место это глухое, оживляют его только мои сигареты и мой фонарь, который заставляет колыхаться тени на плитах. Я достаю термос, наливаю кофе и терпеливо занимаюсь переводом с церковнославянского причудливых стихов, начертанных в изголовьях захоронений. Насколько я понимаю, и склеп, и дом до революции принадлежали какому-то захудалому дворянского роду, загнивание которых любил описывать тот Нобелевский лауреат… не могу вспомнить фамилию, хоть убейте. Виктор Романцев только выкупил места для захоронений… вполне в духе этого нувориша, насколько я понимаю.

В общем, занимаюсь ерундой, но так моя совесть будет хоть немного чиста, когда я буду вынужден сообщить заказчику о неудаче.

Но что же связывает с Романцевыми вас, Алиса?

Не смею надеяться на ваш ответ, но все же надеюсь…

Леонид. 16 октября 202* года

P.S. Сердце сжимается от мысли, что немного вложений достаточно, чтобы никому не нужные окрестности превратить в туристический комплекс

Я опомнилась, скомкала письмо и поспешила на кухню. Древняя  сигнальная панель на стене опять покосилась, таблички с названиями комнат, еще живых и навсегда замурованных за минувшие сто лет, висели под углом. На полу валялся завтрак, будто его смели со стола гневной рукой. Нетрезвой рукой. С тех пор, как умерла младшая сестра, отец чаще притрагивался к выпивке, чем к еде. Не знаю… он словно топил в вине тяжелый крейсер водоизмещением в тысячи тонн. Это повторялось не раз, и мне следовало привыкнуть, но тут я разозлилась.

В столь паршивом настроении миновали уборка на кухне, стирка и глажка белья. К тому времени, когда настала пора натирать воском полы, сил уже не было; зато тёмного, ядовитого, дегтярного – вдоволь.

Накрыв хозяевам обед в столовой, я поспешила к себе, будто боялась одуматься, и написала Леониду Аркадьевичу. Так и так, раньше отец работал у последней хозяйки, Натальи Геннадьевны Романцевой. Когда ту застрелили, он привез из города невесту – мою маму, и молодая семья продолжила жить в крыле для персонала. Родители следили за особняком, исполняли обязанности, как и в день смерти хозяйки… За это, насколько я знала, городские и не любили наше семейство. Нам отказывали в вежливости и в существовании: не проводили электричество и газ, не упоминали при переписях 2010 и 2021 года. Думаю, завистники посчитали, будто мы силой захватили дом Романцевых, но на деле наша семья честно следовала правилам и жила только в крыле для персонала.

Я перечитала свое письмо и добавила с полускрытым и удивительным для меня же «волнением», что проведу Леонида Аркадьевича в библиотеку следующим вечером после заката, с одним условием… впрочем, нет, с двумя: не покидать освещённой части дома и не пытаться увидеть мое лицо. Так уважаемый гость изучит нужные документы, соблюдет покой дома и правила вежливости. Если же отцу и гостю не посчастливится встретиться, Леонид Аркадьевич обязался сказать так: «Добрый день, Павел Сергеевич! Я прибыл по исковому делу вашего хозяина, Виктора Михайловича, для чего необходимо в кратчайшие сроки изучить все документы в доме и подготовиться к слушанию» (вычитала это в одной книжке).

На следующий день я щеткой вычистила одежду и обувь хозяйки и проветрила ее шкафы от несмываемого запаха лаванды. Когда среди одежды мне попалось белое платье с картины, я проверила, чтобы отца рядом не было, и нервно переоделась. Внутри засвербело; зеркало отразило меня и не-меня: детскую грудь, длинные руки и замшевую маску. Волосы я утром собрала в пучок, потому что иначе они лежали на лице как траурная вуаль, а это нарушало правила внешнего вида. Я повернулась в одну сторону, в другую. Девушка напротив отплатила тем же, картинно поклонилась. Так я любовалась и вглядывалась в отражение, пока за спиной не замерещились силуэты, а в коридоре не скрипнули половицы.

Щеки у меня запылали, я замерла точно зверь, застигнутый врасплох, но отзвуки шагов и тяжелого дыхания поколыхались в холодном воздухе и стихли. Отец шел по своим делам.

Я поспешно сорвала с себя платье Натальи Геннадьевны и надела форму ассистентки, передник. Вернулась к обязанностям.

В 20:30, едва отправился в мусорку нетронутый хозяйский ужин, я включила у чёрного входа светодиодные свечи, принесла вязание и присела на стул, чего обычно себе не позволяла; я устала как собака.

За ромбовидными стеклами темнели голые ветви сада, снедаемые тьмой. Я иногда устремляла взор промеж ними, в сине-чёрную даль, а мои руки механически сплетали нитку к нитке.

Каркали вороны на улице; я ждала.

Мне вспоминался дед, живой, гибкий, пневмония ещё не выпила его досуха. Я часто спрашивала о доме и старых хозяевах, а он отвечал малопонятными, но значительными фразами, вроде: «Они были как Боги».

Что, если скажу это Леониду Аркадьевичу. Он сочтёт меня умной? Начитанной? Или подумает, что я задираю нос?

Нитка к нитке, нитка к нитке…

Я поспешно поднялась к себе и поменяла передник на новый, чистый, поправила волосы в пучке. На воротнике платья серел вензель Романцевых, потускневший от времени и стирок; тяжелые ботинки блестели после чистки.

Я вернулась вниз и снова принялась за вязание.

Нитка к нитке, нитка к нитке…

Каркали вороны, вечер мешкал, как и гость. Я ерзала и прислушивалась, когда наверху тяжело скрипели половицы, но отец, к счастью, не показывался.

Наконец постучали. Я поправила маску, отложила спицы и тихо отворила дверь.

– Добрый вечер, – я склонила голову, как учил отец, и отошла к стене.

Ботинки на госте были потертые, с комьями грязи, с порванными шнурками, наспех связанными узлом.

– Алиса! Наконец-то! – громко приветствовал меня Леонид Аркадьевич, но я подняла палец к моим губам, вернее, к маске, что их скрывала.

– Мой отец… – напомнила я.

Леонид Аркадьевич кивнул и в знак покорности приложил руку к груди.

– Берите подсвечник и следуйте за мной, – сказала я и, помогая себе тростью, стала подниматься по лестнице. – Голову… да, лучше пригнуться.

Спиной я чувствовала взгляд Леонид Аркадьевича, но он имел достаточно вежливости, чтобы не спрашивать меня о хромоте.

– Здесь всегда так темно и холодно? – Он поежился и неуклюже поднял светодиодный подсвечник, чтобы рассмотреть пожарную схему. От гостя приятно пахло, чем-то терпким, аптечным, и у меня закружилась голова.

– Это лестница для персонала. Осторожнее, там… там крючки. – Я неуверенно показала на остатки сигнальной системы.

– Но электричество ведь есть?

– Виктор Михайлович любил топить и освещать на старинный манер. Наталья Геннадьевна пыталась провести электричество, но городские службы посчитали, что дом вне их территории. С муниципальными властями та же беда. Отец просто привесил провода на высоковольтную линию… для его телевизора и еще каких-то мелочей хватает.

Леонид Аркадьевич приостановился.

– Вы живете в доме без нормального электроснабжения? Без света?

– В комнате отца есть телевизор, – повторила я и открыла дверь в хозяйское крыло.

– Что вы сейчас сделали?

– Н-ничего.

Гость пробормотал что-то, но тут мы зашли в библиотеку и приблизились к шкафу с документами Романцевых.

– Вот снова! – Леонид Аркадьевич показал на дверцу. – Вы беретесь за ручку передником?

Я в растерянности проследила за его взглядом.

– Д-да, наверное. В хозяйском крыле ручки позолоченные. Не должно быть следов рук.

Он помолчал, наконец, проговорил с усмешкой:

– Ну да, конечно, – и повернулся к шкафу.

Я мысленно передразнила это «нудаконечно», отошла к пианино и опустила взгляд.

Тикали ходики. По окну стучал мелкий дождь, было душно. Леонид Аркадьевич включил свой фонарь-прожектор с нечеловечески-белым светом и перебирал бумаги. Тут я и заметила деталь, что прежде скрывали тени, – руки моего гостя дрожали. Они дрожали точь-в-точь, как у отца, и, готова отдать душу, дело крылось в пристрастии к спиртному.

Я хотела опустить взгляд, но не удержалась и пристальнее всмотрелась в фигуру за столом. Леониду Аркадьевичу исполнилось около тридцати пяти, может, сорока. Он был сутул и суховат, и его небритое, смиренно-красивое лицо отчего-то напоминало мне не ученого, а участкового врача, хотя не припомню ни одного случая, чтобы тот посещал дом. В волосах поблёскивала седина, карманы штанов вспучились от содержимого, пиджак блестел на локтях. Если бы не запах, кружащий голову, я была бы несколько, как это… разочарована.

– Спрашивайте, Алиса.

– Ч-что? – растерялась я.

– Ваш взгляд скоро выжжет на мне дыру, – Леонид Аркадьевич достал и нацепил очки с гибкими дужками. – Спрашивайте.

Я разозлилась, потому что не знала, что бы хотела узнать и хотела ли знать вообще что-либо, и долго, назло стискивала зубы.

– Работать нужно молча, – выговорила я наконец.

– Да, а болеть по выходным. И так, пока не упадёшь замертво.

– Вот именно.

Он посмотрел на меня, но ничего не сказал и принялся наводить на бумаги телефон. Камера издавала что-то вроде «чик-чак», и на треснутом экране мелькала маленькая копия документа.

– Здесь много исков к Виктору Романцеву о погашении задолженности. Особенно за год смерти. Почему его бизнес пошёл на спад?

– Персоналу не дело рассуждать о хозяйских делах.

– Вот тебе на! А если хозяева умерли?

– Персоналу не дело рассуждать о хозяйских делах, – повторила я.

– Ну, а я люблю порассуждать. За это, правда, и маюсь как известно что в проруби.

Мы помолчали. Несколько раз гость задавал мне вопросы о Романцевых, но отвечала я одинаково, словами отца.

– Раз вы, Алиса, скрываете все, как партизан, скажу, что сам знаю, а вы меня поправите, – проговорил Леонид Аркадьевич с досадой, даже с издевкой. – Виктор Романцев приобрел дом в девяносто втором, но жить здесь стали только года два спустя после реконструкции. До этого в советское время здесь был санаторий для легочных больных; до него – имение… н-не помню фамилию хозяев. Дом несколько раз перестраивался, текущий вид воссоздан частным архитектурным бюро по чертежам Кекушева. Каким он был до перестройки по проекту Кекушева, уже никто не скажет. Мм… что еще? Виктор Романцев сделал деньги во время приватизации, женился на выпускнице Оксфорда и победительнице регионального конкурса красоты 1995 года… Натальи Геннадьевне Аверьяновой. В девяносто восьмом, года в два, их единственный сын утонул в пруду, – Леонид Аркадьевич показал на окно, – ну, это там, полагаю. В том же году Виктор повесился из-за долгов и суда по экономической статье, а Наталья прожила еще немного, пока не была застрелена. По версии следствия – за то, что Виктор задолжал серьезным людям. До своей смерти Наталья носила белые платья и костюмы, вот ее и прозвали…