Я смотрю на нее и чувствую усталость. Оставит она меня в покое или нет? Я начал свыкаться со своей судьбой, пытаюсь привыкнуть к одиночеству, из-за которого таю, как кусок сахара в чашке молока. В конце концов я согласился с усыпляющей капельницей, терплю слезы медсестер и не комплексую из-за обратного отсчета… Я здесь не ради победы над болезнью, а для того, чтобы сдохнуть самым комфортным способом. Я ухожу. Я сдался. У меня забрали мать, потом отца, осталось расстаться с жизнью и успокоиться.

Она права в одном – я сожалею только о том, что не успею закончить книгу. Впрочем, это никого не опечалит. Худшее, что может случиться – незнакомый мне человек найдет ее, допишет и присвоит авторство. Я написал завещание и отдал старшей медсестре: после моей смерти она должна удалить из компьютера файл «Роман». Судя по всему, она проговорилась клоунессе. Никому нельзя доверять.

– Знаешь Большой Барьерный риф, Тома?

Я едва не выпалил: «Засунь его… сама знаешь куда!» – но только спросил безразличным тоном:

– А что?

– Он тоже умирает.

– Ну и?

– Это вас связывает. По-настоящему. Вы спасете друг друга. А я вас соединю.

– Класс! Есть прямой рейс?

– Да. Внутренний.

Я поворачиваю голову к стене и закрываю глаза, давая понять, что визит завершен. Она не виновата, что разбередила воспоминания, причиняющие слишком сильную боль, потому что они не мои. У Большого Барьерного рифа ныряли мои родители, когда встретились.

– В ваших организмах происходит один и тот же процесс, – продолжает клоунесса. – Вы плохо реагируете на внутренние пертурбации.

Я стараюсь не слушать, но ее голос отзывается в моем теле, заполняет каждое пустое место, оставшееся от болевых точек, отправленных в корзину.

– Твои антитела разрушают твои новые клетки, принимая их за вирусы. А Барьерный риф отторгает зооксантеллы, без которых ему не выжить.

– Что-что он отвергает?

– Микроводоросли. Коралловый риф, по сути своей, это сообщество – животное, растительное и минеральное, управляющее подводной жизнью. Маленькие зверюшки, которые живут на камнях, дают приют микроводорослям, которые их питают, но потепление океанов делает их токсичными, и они отделяются. Именно водоросли дают кораллам цвет и энергию, без них рифы болеют и умирают. За тридцать лет Большой Барьерный лишился половины кораллов. Но, если тебе удастся понизить температуру воды на три градуса, все вернется к норме.

– И как мне это сделать?

– Ты реинформируешь океан. Вернешь его на тридцать лет назад. Как поступил сегодня ночью.

– Я что, охладил воду?

– Нет, омолодил свое тело на четыре года, вернул его в тот момент, когда еще не «подружился» с Бофором. Ты можешь сделать для планеты то, что сделал для собственного здоровья.

Я тщетно притворяюсь безразличным – ее слова вызывают образы и ощущения, возвращающие меня в море. Я закрываю глаза. Пейзаж изменился. Вода стала такой прозрачной и теплой… Я никогда не видел Большой Барьерный риф вживую, только на фотографиях на стене гостиной, но сейчас плыву среди разноцветных рыб, которые там живут.

– Будет плохо, если он умрет?

– Все плохо, когда приходит смерть, дружище. Не для того, кто становится неживым, а для других. Если ты не спасешь Большой Барьерный, тысячи видов погибнут. Если твоя книга не выйдет, наступит конец света.

– Уж так-таки и конец?

– Я слегка утрирую, чтобы тебя мотивировать, но не вру: если снова поверишь в себя, отдашь читателям свои эмоции, сочувствие, бунт, желание, смыслы… Решения, которые помогут решить то, что ждет их в будущем.

Я сглатываю слюну. Рот совсем пересох. Море стало мутным и беспокойным, ноги – тяжелыми и неподвижными. Я открываю глаза, прежде чем пойти на дно, и спрашиваю:

– А как меня спасет риф?

– Вот так.

Я с недоверием смотрю, как она достает из кармана плаща стеклянную бутылочку вроде тех, которые осушал одну за другой папа, когда мы летели на другой конец страны к специалисту по мышечным заболеваниям. Ничего хорошего из этого не вышло.

– Это вода от барьерного рифа?

– Образец взяли на северо-востоке Австралии, – кивает она, отвинчивая пробку.

– Как докажешь, что не налила сюда воды из-под крана?

– Думай что хочешь.

Она не комментирует неожиданный переход на «ты» – я сделал это, чтобы уравновесить силы сторон – и продолжает:

– Эта вода похожа на воду из Лурда, творящую чудеса. Слыхал о Лурде?

– Брехня это!

– В каком-то смысле. В ней нет ничего особенного, никаких терапевтических свойств, разве что память и надежда людей, которые верят. Спасает вера, Тома, а не подпорки.

– Если бы она работала, все бы узнали.

– А все знают. Достаточно поинтересоваться.

Я сцепляю зубы. Моя мать была истовой католичкой, она страстно верила в Пресвятую Деву и чудеса, но ей это не помогло…

Моя гостья не унимается.

– После 1858 года, когда Дева Мария указала маленькой Бернадетт, где находится священный источник, в Лурде случилось семь тысяч двести исцелений, зафиксированных медициной. Церковь признала всего семьдесят.

Я издаю гаденький смешок.

– Это означает, что кюре не такие лохи, как врачи.

– Нет, это доказывает, что Церковь боится чудес, которые не может контролировать. Чтобы тебя «признали» официально, нужно иметь все внешние признаки хорошего христианина. И не гнать волну.

Мне нечем возразить, и я заявляю, что единственное чудо Лурда, которое признают все стороны, заключается в том, что до чертиков загрязненная вода, в которой больные полощут свои микробы, до сих пор никого не убила.

– Не пытайся выглядеть глупее, чем ты есть.

А вот тут она промахнулась!

Сообщаю – как бы между прочим, – что до звания «кавалер Бофора» я получил другое – «кавалер ВП». Раньше таких, как я, называли «сверходаренными», что оскорбляло нормальных кретинов. Если верить тестировавшим меня экспертам, мой потенциал еще выше, поскольку проживу я… недолго. «Ты мчишься на всех парах из-за слабой анатомии», – сказал последний общавшийся со мной специалист. Он хотел поднять больному настроение, и я его поблагодарил. Раннее развитие интеллекта чуть-чуть компенсирует перспективу преждевременной смерти. Оценишь трезво состояние мира и умов – и не захочешь задерживаться на этом свете. Психолог говорил мне: «Если продолжишь развивать свой интеллект в таком темпе, к четырнадцати годам обгонишь по IQ Эйнштейна». Придурок меня убедил. До сих пор я хотел попасть в книгу рекордов Гиннесса с посмертным рекордом 180.

– Пересмотри свои приоритеты, – улыбается клоунесса. – Выжить тебе поможет не состязание с Эйнштейном, но активность твоих действий.

Она вкладывает бутылочку с водой мне в ладонь и осторожно загибает вокруг нее пальцы.

– Ну все, оставляю тебя с Большим Барьерным рифом. Глоток – визуализация – воздействие на температуру, и так в течение двадцати шести минут, до последней капли.

Я вздрагиваю.

– Почему именно двадцать шесть?

– Твое счастливое число, да?

– Несчастливое! Роковое! День моего рождения! Я появился на свет двадцать шестого…

– …и убил свою мать. Я знаю. Но ты ни при чем, число тоже. Двадцать шесть – твоя вибрация, твой ключ настройки… Значение имеет только эффективность. Задание: снизить температуру на три градуса. Как минимум. Ясно? Рассчитываю на тебя. До завтра.

Сначала я решил не делать вообще ничего. Тогда, если завтра она объявит: «Цель достигнута!» – я докажу, что все это полная туфта. Прошло несколько минут, и я задергался: увиливать оказалось еще труднее, чем подчиниться. Я еще никогда так не скучал и сказал себе: «Сомнения оставим при себе, но притворимся. Когда нет времени терять время, можно его убить…»

Смотрю на хронометр моего телефона, сжимаю в кулаке мини-бутылку «Смирновской» и постепенно делаю глотки. Верить не верю, но вроде получается. Действует. На меня, во всяком случае. Переместить воду на тридцать лет назад, в то время, когда я еще не родился. Не существовал даже как проект в головах родителей – они еще не встретились. Пришлось самому перенестись в предыдущую жизнь, и она мгновенно всплыла на поверхность, как будто только того и ждала. Я был дельфином. Потрясающим чемпионом по акробатическим прыжкам и спасению на море, совершенно счастливым в холодной воде. Я уничтожал акул, убивал их ударами носа, как только они начинали угрожать жизням людей-пловцов. Почему я так себя вел? Это был естественный порыв, рефлекс, уважение к почти такой же высокоразвитой форме жизни, как я сам. Однажды у Большого Барьерного рифа я встретил Николь и Робера. Она была подводным фотографом, он писал работу о загрязнении океанов, и я спас обоих от нападения белой акулы, а потом я встретил варварскую смерть, изрубленный винтом яхты, и память вернула меня к ним, а как только Николь забеременела, я пережил реинкарнацию у нее в животе. Сменил вид, чтобы научиться новым трюкам и раздвигать новые границы.

Я ничего не придумывал, только смотрел картинки, теснившие друг друга у меня в голове. Точно так же я пишу книгу, проецируя нынешнюю жизнь в кошмарное будущее.

После пробуждения обнаружилось, что бутылочка опустела. Не знаю, спас я коралловый риф или нет, но чувствовал себя страшно уставшим от драки с акулами и ужасно тосковал по родителям. Утренние лекарства и завтрак мне пока не принесли, умыться не предложили, кинезитерапевт не торопился на свидание, и я, открыв компьютер, описал между двумя главами романа ночные сны. Так они дольше сохранятся, а я попробую разобраться в эмоциях, которые их провоцируют.

– Ну надо же, наш Виктор Гюго снова сочиняет! – добродушно поддела меня старшая медсестра, не сводя глаз с бегающих по клавиатуре пальцев.

Я ответил хищной улыбкой. Она стала поправлять подушки и произнесла – как бы невзначай:

– Решил переписать завещание?

Она выглядела такой счастливой – конечно, пациент ведь воспрял! – что я решил подарить ей клочок надежды и сказал:

– Еще успеется.

Поразительную власть имеет банальная фраза, если у человека бэкграунд вроде моего! Создать впечатление, что «время терпит», в моем состоянии – самый шикарный подарок окружающим. Попроси я Фату опубликовать книгу после моей смерти, пообещала бы с тем же пылом, с которым клялась уничтожить ее. Она быстро удалилась, забыв измерить мне температуру. Боялась, что я увижу, как она плачет. Да, чужие слезы иногда нравятся нам, но не тем, кто их проливает.

* * *

Клоунесса вошла в палату в 15:20 и воскликнула:

– Браво!

Я сохранил новую главу и закрыл компьютер. В любом случае, вдохновение иссякло после эпизода моего рождения. Неохота возвращаться к земной жизни в мрачном мире, порожденном собственной фантазией. Дельфином я был счастливее.

Заведомо не веря в результат, я спросил:

– Сработало?

– Минус один градус. Неплохо для начала.

– Как ты узнала?

– Я подключена, малыш. Ко всему, ко всем и каждому. Посмотри на кораллы в моих глазах и увидишь синь и лиловость, они начали возвращаться.

Я нырнул в ореховые глаза и увидел… что она, само собой, врет, и мне это начинало нравиться.

– Так кто же ты такая? Фея, инопланетянка или Дева Мария?

– Зависит от людей. Выбирай сам.

– Давай, сагитируй меня.

– Ладно, вот три версии. Во-первых, фея – совсем не то существо, за которое вы ее принимаете. Она – воплощенное средоточие ваших мыслей. Есть добрые феи, злые, токсичные… Зависит от рациона. Феи питаются чувствами, которые им внушают, как вампиры кровью. Хотя в вампиров ты не веришь?

– Ну… С этого следовало начать.

Мы смеемся, она решает, что заработала очко, но я не даю ей расслабиться.

– И чем ты питаешься от меня?

– Надеждой.

– Значит, сидишь на диете.

– Отсюда и поручения, которые я даю.

– То есть будут и другие?