– Пахнет не очень, да?

– Ага. А как на вкус?

– Как дерьмо.

Я достал из холодильника несколько коричных булочек.

– Давай перекусим ими.

Она похлопала себя по плоскому животу.

– Не. Мне нужно следить за фигурой. Иначе я умру, когда буду играть в теннис. А умирать на корте неприлично.

– Ты не прибавишь ни грамма, даже если наденешь галоши.

– За это ты можешь съесть две костеукрепляющие, питательные коричные булочки. И хотя обычно я не стала бы есть эту дрянь, загрязнять свой организм этими вредными химикатами и сахаром, в данном случае, зная, как ты не любишь есть в одиночестве, я сделаю исключение.

– При условии, если ты когда-нибудь закончишь свою речь.

– Именно.

Она села и съела четыре булочки и выпила три чашки кофе. Закончив, чмокнула губами.

– Боже, я ненавидела каждую ужасную минуту. Каждый кусочек был агонией, кислотой на моих губах. На какие жертвы идут матери ради своих детей.

Спустился папа. На нем был старый коричневый халат, который мама терпеть не могла. Однажды она попыталась его выбросить, но папа нашел его в мусорке, сунул под мышку и, крадучись, утащил к себе наверх. Мама смеялась над ним, а он обиженно смотрел на нее.

А еще она отдавала халат в комиссионку, думая, что те пустят его на тряпки, но они постирали его и повесили продавать. А папа, разглядывая подержанные книги, увидел его, купил и пришел домой разъяренный. Сказал маме, чтобы она больше никогда не говорила, что его халат развалился при стирке.

Халат действительно имел ужасный вид, был рваным и изношенным. У папы в комоде было как минимум три нормальных халата, но, насколько я знаю, он даже никогда не примерял их. В этом старом коричневом халате, домашних сандалиях и с лысеющей макушкой он всегда напоминал мне Брата Тука.

Сонно пошатываясь, он подошел к кухонной стойке и резко проснулся, когда до него донесся запах содержимого блендера.

– Черт возьми, женщина, – сказал он. – В этом блендере что-то сдохло.

– Именно это я и сказал, папа.

– Очень смешно, – отозвалась мама. – Просто вы, ребята, унюхали этот старый халат.

– Ах, этот мелодичный голос прекрасной служанки, – сказал папа. – Приготовь-ка мне ветчину с яйцами.

– Вуаля, – произнесла мама. – Сам ты ветчина с яйцами. Больше ничего не хочешь?

– Ничего не приходит в голову, – ответил папа.

Он взял миску, ложку, молоко и кукурузные хлопья, разложил все это на столе и пододвинул стул.

– А что случилось с ветчиной и яйцами, ваше величество? – спросила мама.

– Лень готовить самому.

– Не жди от меня сочувствия, лапуля.

– Как скажешь, – произнес папа и, ухмыляясь, посмотрел на меня. – А ты не рановато встал?

– Пятница же, – сказал я.

– Ах да. В школу не надо, и вечером большое событие. Поездка с ребятами в «Орбиту». Вам нужно уже с девочками ездить, сынок. С ними гораздо веселее.

– Я буду ездить с девочками, – сказал я. – Просто «Орбита» – это нечто особенное… туда лучше ездить с парнями.

– Мне всегда нравились автокинотеатры с девочками. – Он посмотрел на маму. – Чисто пуританское приключение.

– Я тебя не таким помню, – сказала мама. – А ты не опоздаешь сегодня, мистер Большая Шишка?

– Компания принадлежит мне, дорогуша. Так что могу делать, что хочу. По крайней мере, за пределами этого дома.

– Ха, – произнесла мама. Она встала и направилась к шкафу. Папа шлепнул ее по заднице. Мама резко развернулась.

– Гарольд… ты не мог бы сделать это снова?

Я рассмеялся. Папа встал, схватил ее, наклонил назад, как делают в тех старых фильмах.

– Женщина, голубка моя. Ты – любовь всей моей жизни. Шлепать тебя по заднице – это удовольствие, которое не сравнится ни с золотом, ни с видео. И помни, прекрасная служанка, сегодня никаких размороженных ужинов, иначе я продам тебя арабским торговцам.

Он поцеловал ее.

– Спасибо, Гарольд. А теперь поставь меня прямо. Спина болит.

– Если дела пойдут плохо, если покажется, что мы не справимся, я оставлю для нас две последние пули.

– Гарольд, ты спятил. Подними меня. Спина болит.

Он поднял ее.

– Вот что бывает, когда стареешь. Проблемы со спиной. И нет уже былого романтического чувства.

– Сходи в душ и побрейся… и ради всего святого, причеши зубищи, – сказала мама.

– Мое дыхание – чистый сахар. Ложусь в кровать я с легкой сладостью во рту, встаю с дыханьем, сродни меду. Я…

– Иди!

– Слушаюсь, госпожа, – сказал он и, шаркая, удалился.

Когда он ушел, мама раздраженно посмотрела на меня.

– Он сумасшедший, знаешь?

– Знаю, – ответил я.

Чуть позднее мама ушла играть в теннис, а папа уехал на работу, и больше я никогда их не видел.

4

До того, как мы начали ездить в автокинотеатр, летним утром меня даже пушкой было не разбудить. Но теперь пятница означала «Орбиту», и обычно я вставал очень рано. А тут еще я пристрастился к «Утреннему Шоу Монстров». Его показывали по Шестому каналу в восемь, и Рэнди приходил ко мне каждую пятницу его смотреть. Боб тоже приходил бы, но он полдня работал в отцовском магазине по продаже кормов для домашней живности. Как я уже говорил, никто из нас не должен был работать, но Бобу так хотелось, и ему нравилось иметь в кармане много мелочи.

Так что Рэнди пришел, и мы стали смотреть фильм «Ползучий глаз»^[2]. И все было ничего, пока не появились монстры. После этого паруса картины несколько сдулись. Сложно бояться существ, похожих на большие резиновые швабры. Тем не менее мне фильм понравился, а Рэнди получил возможность посмеяться над спецэффектами.

Думаю, это доставляло ему какое-то странное, почти извращенное удовольствие, учитывая, что большинство тех лент имело ограниченный бюджет. Как по мне, ему было важно иметь возможность смотреть на что-то свысока, учитывая что он ощущал себя нижним звеном социальной иерархии. Рэнди был смышленым, хорошим парнем, но в нем было что-то, что заставляло других вымещать на нем свою ненависть. Инцидент с Медведем являлся наглядным тому примером. На самом деле, у меня иногда складывалось впечатление, что за внешностью тихони и серой мышки скрывается лишенный смелости тиран, ждущий реванша против человечества.

Рэнди хорошо учился в школе, но не особо гордился этим, поскольку всем было плевать. Он был большим знатоком кино, грима и спецэффектов, но опять же, при отсутствии конкуренции. Нам с Бобом тоже нравилась вся эта бодяга, но мы не заморачивались на ней так сильно, как Рэнди. Поэтому малобюджетные картины были единственной вещью, с которой он мог меряться своими знаниями и навыками, мысленно представляя, что мог бы улучшить, будь у него шанс.

Но что я запомнил лучше всего, так это то, что, когда в фильме весь ад вырвался на свободу (следует признать, что ад там был какой-то жидковатый), Рэнди повернулся ко мне и спросил: «Как думаешь, у Уилларда есть постоянная девушка?»

– Блин, Рэнди, я не знаю. Уверен, девушки у него есть, но не думаю, что он из тех, кто сорит обручальными кольцами. По-моему, татуха у него на руке, «ПОЛИЖУ КИСКУ», – это своего рода романтическое заявление, не так ли?

– Ну да, – согласился Рэнди. – Думаю, так и есть.

После этого он снова стал смотреть фильм, но, кажется, мысли у него были заняты чем-то другим. Лицо у него обрело какое-то мечтательное выражение, будто он думал о чем-то сокровенном.

Около полудня мы перекусили бутербродами с ветчиной и съездили в супермаркет купить кое-чего на вечер: попкорн в карамели, миндаль в шоколаде, картофельных чипсов, колу и пару упаковок печенья. Боб должен был взять ящик пива; у него были связи. Связи, которые покупали дешево, а продавали дорого, и которым плевать, малолетка ты или кабан-бородавочник. Несмотря на это, вести дела с ними у Боба получалось лучше, чем у нас. Он одевался, как они, говорил, как они, и главное, всегда был такой напряженный, что, когда моргал, крайняя плоть у него на члене оттягивалась назад. Идеальный кандидат для денежных сделок.

Также он пообещал нам с Рэнди, что принесет немного вяленого мяса, которое его отец сделал из оленя, подстреленного в прошлый охотничий сезон. Раньше он уже нас угощал, и было вкусно. На самом деле, в прошлый раз он принес нам столько, что можно было накормить целую армию. Мою долю в основном съел папа, пусть даже его зубам пришлось пройти серьезное испытание. Ему понравилось лакомство, и он пытался угостить им всех приходящих к нам домой. Моему папе и папе Боба нужно было замутить общий бизнес. Папа Боба мог бы готовить, а мой – торговать вразнос.

Помню, как проходил однажды через кухню, и папа сидел за столом с одним из своих деловых партнеров. Он подтолкнул к нему полоску мяса, и я услышал, как тот парень сказал: «Меня не очень возбуждает эта шняга, Гарольд. Похоже, будто жуешь сиську мертвой бабы».

С тех пор, когда я ел это мясо, мне приходилось отключать голову, чтобы просто наслаждаться им, а не задумываться о его фактуре.

Притащив продукты домой, мы почитали журналы «Фангория», которые принес с собой Рэнди. Боб же появился на час позже, чем обычно.

Мы сразу обратили внимание на две вещи. Одна из них заключалась в том, что этот балбес только что принял душ и даже не удосужился обсохнуть; рубашка прилипла к спине, а волосы свисали из-под шляпы мокрыми сосульками. Вторая – в том, что он побывал в драке; под левым глазом у него красовался черный фингал.

– Знаете мою бывшую подружку? – произнес он.

– Бывшую? – спросил Рэнди.

– Ага, бывшую. Застукал ее с Уэндлом Бенбейкером.

Уэндл был размером с небольшой туристский трейлер. Во время учебы он был защитником в мад-крикской школьной команде, а его хобби, когда он не пил пиво и не разговаривал о девчонках, были разговоры о девчонках и питье пива. Он был единственным известным мне парнем, у которого шевелились губы не только над текстом, но и над самим разворотом с моделью в «Плейбое». Думаю, его сбивали с толку скрепки.

И, честно говоря, подружка Боба, Леона Большие Сиськи, не казалась мне большой потерей. Этим прозвищем ее называли даже самые убежденные мужененавистники-шовинисты, как мужского пола, так и женского. Она сама провоцировала на то, чтобы ее так называли. Ей даже нравилось это прозвище, считала его за честь. Носила эти монструозные арбузы, как гордый генерал боевые медали.

– Полагаю, это открытие вызвало драку между Уэндлом и тобой, – сказал я.

Боб потер пострадавший глаз.

– Отлично, Шерлок. Ты прав. Джейк должен был встретить меня с пивом за закусочной «Дэйри Квин», что он и сделал. Но после того, как я загрузился, я увидел Леону и Уэндла, сидящих у него в машине перед входом в магазин. Причем они сидели так близко друг к другу, что их можно было принять за сиамских близнецов. У меня реально бомбануло. Она говорила мне, что по пятницам ничего не делает, только смотрит телек. Говорила, что я могу гулять с парнями, что она не против. Теперь знаю, почему. Она позволяла Уэндлу проверять ее уровень масла.

– И что ты сделал? – спросил Рэнди.

– Подошел, открыл дверь и назвал его сукиным сыном, кажется. В тот момент я был немного не в себе и плохо помню.

Я кивнул на его фингал.

– Я так понимаю, он не очень-то испугался?

– Я не заметил. И он довольно проворный для своей комплекции. Ушлепок выскочил из своего «Доджа», как созревший прыщик, и врезал мне в глаз, прежде чем я успел слинять.

– Выглядит неважно, – сказал я.

– Ты его бы видел.

– Ты врезал ему? – изумленно спросил Рэнди. – Врезал этому танку Уэндлу?

– Нет, но я чертовски уверен, что заляпал маслом его штаны. В смысле, испортил их в хлам.

Мы с Рэнди молчали, пытаясь переварить услышанное.

– Заляпал маслом? – наконец спросил я, словно произнося таинственную фразу «бутон розы» в «Гражданине Кейне».