Николай Леонов: Хороший, плохой, неуловимый

© Макеев А.В., 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Пролог

Полковник Лев Гуров терпеливо ждал, пока его друг и коллега Станислав Крячко уйдет на отчет к Орлову по делу, над которым они сейчас работали. Руководство ведомства вторую неделю рвало и метало, требуя от их начальника скорейших результатов в расследовании убийства популярного психолога‐ютьюбера Юлии Юнг (в миру – Чешевой, в девичестве – Новиной), но никаких подвижек в этом направлении не было.

Детективная доска в их с Крячко кабинете неуклонно заполнялась фотографиями людей, которые могли быть причастны к ее загадочной смерти. Помимо ведения онлайн‐школы, Юлия Юнг консультировала богатых и могущественных, готовых платить по сто тысяч рублей в час. Эти без колебаний могли убить за открытые ненароком тайны. И ресурс для осуществления преступного замысла, а порой и опыт, иногда не менее богатый, чем они сами, у них был.

Когда дверь за Крячко закрылась, Лев Иванович приступил к худшему – просмотру записи обнаружения тела их бывшей ученицы, саратовского следователя Лизы Колтовой, которую коллеги прозвали Папкой. Оказавшись в столице Поволжья прошлой весной, друзья недоумевали, что эта девушка с синими волосами и египетскими стрелками, в безразмерных черных толстовках, кожаной куртке, спортивных кроссовках и широких штанах делает в органах. Но компьютерный гик и нонконформист, неуловимый хакер и циник, успешная киберспортсменка и мизантроп оказалась неутомимой охотницей за офшорными счетами в банках тропических островов и умелым цифровым следопытом, находившим «потеряшек» вроде девушки‐подростка а‐ля набоковская Лолита с веснушками и беззащитно торчащими ключицами или пухлощекого малыша, будто сошедшего с лубочной рождественской открытки, чьи фото выложены в даркнете на сайтах торговцев людьми. Поработав с Лизой над расследованием убийства сотрудницы энгельсской картинной галереи, Гуров с Крячко оценили не только технический гений девушки, но и ее маниакальную преданность работе в сочетании с феноменальной въедливостью. За такое можно было легко простить ей и колкий юмор, и неприкрытую резкость, и интеллектуальный снобизм, вспыльчивость по пустякам.

И вот теперь Гуров смотрел на фотографии ее изувеченного тела, не понимая, как в нем узнать Лизу. Убийца не оставил ему шанса тем, что с ней сотворил.

Она погибла в двух шагах от самой оживленной улицы города, по которой гуляли прохожие, восхищенные окончательно наступившей в Саратове после майских праздников поздней весной. Небольшой парк «Липки», вдоль чугунной ограды которого шеренгой двигались поисковики, расцветал, как большой пышный куст сирени, и звенел голосами детей, как наполненная светлячками склянка. Переполненная веранда расположенного напротив кафе «Вкусно – и точка» напоминала растревоженный муравейник. Доносившаяся с террасы кофейни «Кофе и шоколад» музыка, казалось, слышалась из легкомысленного Парижа. Города, где не прокладывали себе путь в толпе колонны полицейских и волонтеров‐поисковиков, часть которых спускалась в оставшийся от разрушенного дома подвал.

Там, среди завалов поломанной мебели и гнилого поролона, лежало на животе обнаженное тело Лизы. Темно‐красные полосы глубоких порезов змеились по запястьям. Обескровленное лицо распухло от побоев. Спина покрыта ссадинами. Голые ноги раздвинуты. Синие волосы насильник склеил скотчем, словно хотел спрятать ультрамариновые волны, побоявшись их яркости, способной разрушить воплощаемую им извращенную мечту.

Вскрытие показало, что за пять дней до того, как поисковики нашли Лизу, она была задушена. Руки, сжатые на ее горле, превратили эксцентричную, крепкую, дерзкую девушку в куклу, забытую в старом доме равнодушными, пресыщенными детьми, чья неблагодарность, казалось, начертила на прехорошеньком кукольном лице трещину, изуродовавшую холодный розовый румянец на покрытой фарфоровыми черепками щеке.

Тяжелее этого были только фотографии жениха и коллеги девушки, который принимал участие в ее поисках и оказался в составе группы, вошедшей в подвал. Будь Гуров там, запретил бы фотографу, который честно сделал свое дело, так безжалостно фиксировать смену гримас боли на хорошо знакомом лице.

Как и Лиза, двадцатидевятилетний Глеб Озеркин посещал лекции по психологии серийных преступников, для которых в Саратов пригласили именитых столичных сыщиков. Гуров помнил, как парочка пикировалась в первый день, но потом постепенно сблизились, вновь подтвердив истину, что ненависть зачастую лишь бесприютный пункт А, из которого предназначенные друг другу люди, иногда стремительно, идут навстречу друг другу, чтобы построить дом и растить детей с деревом в обустроенном пункте Б.

Глядя на изувеченное тело любимой, Глеб, казалось, остолбенел. На самом деле Гуров знал: он усилием воли заставил себя замереть у вековой, покрытой черной плесенью стены подвала. Один из лучших следователей области, он прекрасно знает, что не может подойти к Лизе, пока эксперты не изучат место преступления. Не соберут оставленные улики. Чтобы по ним, как по хлебным крошкам, он дошел до пряничного домика могучего монстра – справившегося с Лизой убийцы.

Очевидно, что тот, кто отнял ее, был физически силен, хитер и опытен. Об этом свидетельствовали бесшумная расправа над обученной давать отпор сотрудницей полиции и уверенность при совершении преступления – неотъемлемый признак устоявшегося почерка. Гуров не сомневался: Лизу истязал опытный сексуальный садист. Возможно, серийный.

Почему такой человек выбрал в качестве жертвы Лизу Колтову? Может быть, после многих лет он обрел такую уверенность в своих силах, что атаковал лакомую, но трудную добычу? Молодая, сексуальная женщина‐полицейский, изучавший серийных убийц следователь – золотое руно садистов. Именно таких они мечтают подчинять и мучить в подтверждение своего превосходства. Вопреки всеобщему мнению, ими движут не страсть и похоть, а желание ощутить свою власть над другим, полное всемогущество, когда другой абсолютно зависим, подчинен, безропотен, сломлен. Так этот вид преступников понимает любовь, обожание, нежность – все то, что слепая Мойра по ошибке вплела в чужие судьбы, в то время как безжалостно соединила их нити с больными предками, жестокими родителями, безжалостными одноклассниками – миром бессовестных палачей.

Лиза наверняка умирала медленно, страшно. И мучилась, пока убийца не насытился властью над женщиной, будто занявшей его место в мире. Здоровой. Умной. Красивой. Носившей символ власти над простыми смертными – погоны.

Но как субъект оказался с ней наедине? Назначил встречу? Лиза была не из тех, кто придет одна, да и Глеб бы ей этого не позволил. Выследил и напал там, где она оказалась, распутывая старое преступление? Папка в основном работала с данными, такие специалисты почти не выходят из кабинетов, не исследуют облюбованные бомжами чердаки и подвалы. Наконец, Лиза легко заметила бы слежку. Надо узнать, что было в этом подвале раньше. До того, как дом стал заброшенным.

И придется поговорить с Крячко. Он был ближе с их курсантами во время командировки в Саратовскую область для обучения местных следователей. Но полковнику не хотелось сообщать другу, что запись уже у них. Пусть проведет еще час, не зная, что одну из лучших слушательниц их лекций в Энгельсе перед смертью мучили, превратив в беспомощную куклу. Такое не забывается. Остается лишь оттянуть момент, когда горе и гнев сплетутся в сердце, как змеи, и в сыщике проснется желание посмотреть в глаза пойманному убийце. Но когда оно сбудется, произойдет худшее: наполняющая силой злость исчезнет, а боль потери человека, которого ты знал, учил, уважал, останется. Пусть Станислав Крячко встанет на этот путь хоть на час позже напарника. Пока Лев Гуров уже делает первые шаги.

Полковник Гуров взял телефон и заговорил, услышав на там конце голос сокурсника Лизы и Глеба, интеллектуала Паши Банина:

– Навестите сегодня архив?

* * *

Павел Банин получил в родном отделе по расследованию убийств кличку Мозг. Коллеги шутили, что благодаря Паше ведомство сэкономило на обоях: стены в его кабинете были увешаны дипломами, как у романтичного вампира Эдварда Каллена из подростковой саги «Сумерки». Отучившись на химика, физика, социолога, религиоведа и психолога, он сознательно пришел в криминалистику и начал карьеру с раскрытия серии жесточайших ритуальных убийств, прокатившейся по коттеджам на саратовской Рублевке – в селе Усть-Курдюм.

Именно Банин понял, что преступники секут даже малолетних детей плетьми и расправляются с жертвами ударами топоров, потому что, согласно преданию, на месте села когда‐то стояли войска Степана Разина. Догадка привела его в закулисье спектакля саратовского ТЮЗа, где недавно поставили натуралистичный спектакль «Царский гнев», актерский состав которого год назад покинул исполнитель роли палача. Отсутствие реплик и недостаток таланта Степан Дьячков активно компенсировал дотошным воспроизведением средневековых пыток, претензиями на сложность натуры и банальным пьянством. Этой харизмы хватило для увольнения из театра и создания собственной кровавой труппы из бывших детдомовцев и неблагополучных учеников ПТУ. Обретя своего Чарльза Мэнсона, поклонники «таланта» Дьячкова назвались «Лицедеями» и поселились на заброшенной даче в богом забытом поселке, где их и взял штурмом ОМОН. И все это стало заслугой Банина, с его цепкостью и способностью анализировать не связанные, казалось бы, между собой факты. Гурова эта его черта, свойственная и самому полковнику, восхищала.

Позже, встретившись на допросе со следователем, Дьячков проклял Банина. Начал он издалека.

– Как вас по батюшке? – спросил убийца и истязатель, никоим образом не демонстрируя своей досады и разочарования из‐за поимки. Вел себя словно на светском рауте, показалось Банину.

– Павел Дмитриевич, – ответил тот сдержанно.

– А батюшку как величали?

– Дмитрий Павлович. Это у нас семейное.

– Понятно. А поглубже родословную не копали? – продолжал расспрашивать его Дьячков.

– Нет надобности.

– Зря! Судя по фамилии, основатель вашего рода был банщиком.

– Все может быть. Прозвища, к которым восходят фамилии, часто указывают на род занятий носителя.

– А знаете, что банщики часто знались с бесами? Точнее, одним бесом.

– И каким?

– Банником.

– Звучит безобидно.

Дьячков хохотнул:

– Безобидно?! Банник наблюдал за жителями деревни в банный день из‐за каменки. А после полуночи приводил в парную своих гостей – других чертей, духов леса и овина, где шла молотьба. Всех, кто мешал честной компании, они душили.

– Как ваша паства? – не сдержался Банин.

– Скорее, ваша, – ехидно ответил Дьячков. – Если баню снести, бес может прицепиться к тому, кто там трудился, и вечно жить потом с его семьей. Окружая ее членов энергией танатоса. Привлекая в нее горести и смерть.

Даже познакомившись со своей невестой Ангелиной, которая работала танатопрактиком, то есть человеком, который бальзамирует, одевает и делает макияж покойникам, Банин не придавал этим словам значения. Но сейчас, глядя, как она открывает патологоанатомический мешок, в котором тело его сокурсницы и коллеги Лизы Колтовой доставили из судебно‐медицинской экспертизы, Павел подумал, что по крайней мере в последние месяцы его и правда преследует какой‐то злой рок.