* * *

Ангелина Лапина считала, что вполне может воспринимать себя как Персефону, обреченную и могущественную жену Аида, мрачного владыки преисподней, наравне с ним почитаемую и едва ли не чаще призываемую. В свои двадцать три она верила, что, живи древнегреческая богиня в наши дни, да еще в Саратове, слепящее сияние ее красоты тоже озаряло бы собой ресепшен «Нейротраура», одного из самых креативных похоронных агентств в стране. В его роскошном офисе искусственный интеллект приветствовал естественное угасание человеческого сознания, воплощая все, что даже не снилось почившим вечным сном, и исполняя заоблачные желания их довольных жизнью родных. Безусловно, расценки здесь соответствовали уровню оказания ритуальных услуг. Но никто из клиентов – наиболее обеспеченных жителей не только Саратова и области, но и всей страны – на это не жаловался. Поскольку мог заказать все, что угодно – от голландских роз с багрово‐черными лепестками в безумном количестве до хрустального – стеклянного, разумеется, но эффектного – гроба.

Покидая офис «Нейротраура» на улице Киселева, в сердце саратовской общины гробовщиков, его клиенты лелеяли воспоминания об администраторе готичной наружности, которая давала рекомендации по выбору гробов, элегантно убирая с фарфорового лица прядь смоляных, как у индианки, волос, и, казалось, пахла излюбленными маслами древнеегипетских мумификаторов – мирры, мускатного ореха, корицы и кедра, которыми обещала «обрядить подопечного» или «подопечную» в последний путь.

Читая потом их отзывы в «Гугле» и «Яндексе», Ангелина искренне недоумевала: почему бы ей, так похожей на романтичную, соблазнительную и мрачную Мортишу из незабвенной «Семейки Аддамс», не считать себя Персефоной?! В конце концов, есть же в Перми ручей, который горожане вслед за учителями местной цифирной школы называют Стикс?

Перед тем как войти в зал с телом Лизы, Ангелина договорилась с администрацией гостиницы «Жемчужина» на Соборной площади о том, чтобы во время прощания с владелицей местного магазинчика Green Witch Виолеттой Волуновой на стены зала «Шахматный дворец» проецировались ожившие фотографии покойной.

Лапину завораживали новые технологии. Немного голограммной технологии, и – вуаля! – усопшая идет в простом льняном платье и фартуке по продуваемым ветрами вересковым пустошам в Англии. Сливается с толпой других ряженых в широкополых остроконечных шляпах на День святого Патрика. Катает коричневато‐желтый воск в ароматных цветках лаванды, чтобы усилить волшебную силу свечей. Вот раскладывает карты Таро в тревожном танце яркого пламени. Помешивает в ведьмином котле зеленое варево из молодильных хмеля, аира, душицы, чистотела и крапивы. Или стоит у старинного шкафа с зельями, засушенными травами, змеями и кореньями, рекламируя свой культовый у саратовской богемы лосьон для тела «Крем Маргариты».

Если же кто‐то из гостей отвлечется от изысканных закусок, джина и настоек с морошкой или курагой от Green Witch и наведет камеру своего айфона на любое фото, оно заговорит о том, что интересовало изображенную на нем женщину больше всего, – о перерождении природной энергии в волшебную силу. Желающие увидеть результат смогут взять подарочные пакеты от магазина Green Witch с эфирными маслами, мылом ручной работы с бессмертником, шампунем на травах и, конечно, действующей сорок дней скидкой на следующую покупку. Дочь покойной явно верила в вечную жизнь бренда, основанного матерью, и магию халявы.

Такие кейсы Ангелина бы предпочла хранить в папке с наклейкой «Аминь». Однако даже броня профессионального цинизма не защищала девушку от организации похорон Папки, которую она полюбила за время короткого знакомства с друзьями Паши больше, чем остальных.

В их компании простоватая и привыкшая идти по головам Лапина чувствовала себя героиней сериала «Кости». Олег Назаров был ершист, остроумен и предан. Близнецы‐патологоанатомы и судебные энтомологи Лиля и Лия Береговы эксцентричны, гениальны и тщеславны до беззащитности. Паша Банин энциклопедически образован, скромен и смел. Глеб Озеркин желчен, мрачен, но способен на глубокое сострадание к жертвам, особенно домашнего насилия. Элита саратовского сыска была фанатично предана профессии, с любопытством говорила о трупах и с азартом обсуждала деяния самых кровожадных убийц.

Папка, над которой теперь склонилась печальная Ангелина, отличалась от друзей так же, как мертвое от живого. Словно уже тогда их разделяли воды настоящей, огибающей царство мертвых и несущей лодку паромщика Харона реки Стикс. Лиза не только жила в даркнете. По выходным она ездила плести маскировочные сети для военнослужащих, выступала с «Больничными клоунами» перед лежащими в бесприютных палатах детьми. Она делилась с Ангелиной за кофе рассказами о малышах, которых смешила. Ее влекли заблудшие души, как она говорила: неопознанные убитые, давно пропавшие без вести, жертвы нераскрытых преступлений. И сейчас, закрывая ее раны пластиковой пленкой, Ангелина думала, что одна из них, как болотный огонек, мерцающий в затхлом подвале, увела ее отзывчивую и доверчивую подругу за собой.

Она сделала укол под сузившейся нижней губой покойной, и рот Лизы снова стал по‐детски пухлым. Следующие дозы геля вернули упругость ее ледяным щекам и сделали прежним болезненно заострившийся нос. Светло‐бежевый, плотный грим, как вуаль, спрятал темные синяки, изуродовавшие миловидное лицо.

Ангелина склеила потемневшие веки подруги клеем, и они закрылись намертво. Тонкая кисть начертила вдоль ресниц искрящуюся синюю линию с рыбьим хвостом. Круглая кисть со смесью прозрачной пудры и сухого бронзера Willy Wonka & The Chocolate Factory в виде шоколадного золотого яйца покрыла лицо Папки легким сиянием, на котором Ангелина при помощи темно‐коричневого маркера для создания веснушек поставила несколько точек. Закончив работу, она осознала, что впервые видит не результат своей работы, а живого человека, каким он был. Словно макияж исполнил роль магического оберега, каким считали его в Древнем Египте. Теперь душа Лизы будет узнана и найдет близких в царстве мертвых.

Она теперь всегда будет прекрасна, как в тот день, когда они устроили пробежку по новой набережной и сидели на качелях недалеко от пирса, глядя на Волгу. Лиза подставила солнцу почти детское лицо с золотыми веснушками, похожими на блестки в детской пене для ванн или мелкие водоросли в едва зацветшей воде. Ее веки были прикрыты, и над ресницами четко выделялись египетские сине‐зеленые стрелки, расходящиеся рыбьими хвостами в уголках глаз. Из‐под капюшона любимой безразмерной толстовки с портретом героини сериала «Метод», грозно держащей наизготове заточенный до жала карандаш, выбилась волнистая голубая прядь.

В ее ушах тогда сверкала паутина длинных золотистых цепочек с прозрачным кристаллом драгоценной огранки на большой подвеске. Эти дорогие серьги от Elie Saab, подарок Глеба в честь первой романтической поездки в глемпинг «Море Волги» с уютными тентхаусами на живописном острове у села Чардым, были украдены убийцей.

Жаль, ведь они бы прекрасно сочетались с платьем, которое Глеб нашел в студии в стиле лофт, которую Папка снимала в тихом Обуховском переулке. Ей нравился вид на свинцовую Волгу поздней осенью.

По словам Глеба, чехол с платьем висел на самом видном месте в шкафу.

Ангелина медленно расстегнула молнию и благоговейно провела рукой по освобожденной из серого кокона бабочке – молочно‐белому длинному вечернему платью из плиссированного жоржета с потайной застежкой и кисточками на поясе, отделанному тюлем и ручной витой вышивкой с кристаллами и стеклярусом. Такое мог сотворить только ливанский Морозко – дизайнер Зухаир Мурад, привыкший кутать женщин в метель из вплетенных в сложный узор сотен пайеток, бисера и драгоценных камней.

Полюбовавшись нарядом еще секунду, Ангелина махнула рукой наблюдавшему за ней Банину. Тот вошел в кабинет танатопрактика, не замечая платья.

– Это Зухаир Мурад, – серьезно сказала Ангелина.

– Так. – Банин задумался, но вскоре поднял бровь. – Дизайнер, чье платье выбрала для прощания с собой Флора Сонова, убийца‐цветочница, которую судят на днях? Серьезно?

– Не цветочница, а звездный флорист, – наморщила нос Ангелина. Она до сих пор не верила, что ее кумир была виновна в преступлении, расследование которого привело в ее жизнь Павла Банина.

– А еще манипулятор, инсценировщик собственной смерти…

– Женщина с отличным вкусом…

– К преступлениям. И богатой родней. А откуда у Папки деньги на такую роскошь? Может, подделка?

Он нащупал этикетку под прицелом укоризненного взгляда Ангелины.

– Это оригинал. Не надейся, – процедила девушка. Она сама мечтала о свадебном наряде от Мурада и даже мерила «то самое платье» в ЦУМе, когда ездила в Москву на престижные курсы повышения квалификации. Гримеры с «Мосфильма» учили их маскировать следы удушения. Ангелине запомнилась жертва побоев мужа, которая каждый день приходила подрабатывать моделью, гордясь, что супругу не приходится занимать на водку по соседям и родным.

– Возможно… – Банин осторожно открепил приколотую к этикетке мини‐открытку и повертел ее в руках, рассматривая нарисованный на лицевой стороне перевязанный лентой букет ландышей и старую книгу в холеных женских руках, лежащих на светлой юбке в мелкий красно‐розовый цветок. – Чайное платье… Как по‐викториански! Джейн Остин рекомендует…

Ангелина кивнула на платье:

– Ни одна из героинь Джейн Остин такое не надела бы.

– Ты права. Такое могла носить только героиня романа Шарлотты Бронте «Шерли». Шерли Килдар. Папка ее, кстати, любила.

– Меня пугает, что ты знаешь женскую литературу – и мою подругу – лучше меня.

Банин обнял ее.

– Знал, милая. Знал. – Он перевернул открытку, и его глаза расширились.

– Что там? – Ангелина вытянула шею от любопытства и прошептала: – Здесь кроется какая‐то тайна?

– Вполне в духе литературной классики. – Он прочел надпись на обороте: – «Дорогая Лиза! Мы незнакомы, но ты наверняка слышала от Глеба о его жуткой мамаше‐монстре. Что ж. Мой слабохарактерный сын, как всегда, ошибается. Доказательство тому – это платье. Оно подарит тебе крылья в день свадьбы, чтобы легко и счастливо впорхнуть в нашу семью». Ничего себе слог!

Банин присвистнул, и Ангелина завладела карточкой:

– «P. S. Если будут вопросы о странном поведении Глеба, приезжай. Я единственная, кто поймет твои опасения и даст ответ. Двери моего дома в Пристанном и московской квартиры открыты для тебя и твоего ребенка в любое время». Что за черт?!

– Бери выше. Это послание самого Сатаны.

– На минималках? – Ангелина снисходительно улыбнулась.

– Как минимум, – мрачно ответил Банин.

Ангелина растерялась:

– А кто такая эта мать Глеба?

– Известная детская писательница, которая снимает дом в Пристанном многие годы. В селе слыла Салтычихой, потому что тиранила детей и даже собаку. Отсидела за доведение дочери до самоубийства.

– Сестры Глеба.

– Младшей. Он упек за это мать в тюрьму.

– Ну и семейка!

– Ты хотела сказать «наследственность»? Лиза не была беременна. Патологоанатомы, в том числе Береговы, не говорят об этом ни слова. Глеб тоже.

– Я знаю. Папка бы сказала мне.

– Почему?

– Ну, не знаю. – Она закатила глаза, а потом в упор посмотрела на него. – Может быть, потому, что мы дружили? Это тебе не приходит в голову?!

– Слушай, мы все в первую очередь полицейские, следователи. А потом уже, если повезет, друзья.

Ангелине вдруг стало обидно. Она, как в школе, почувствовала себя недостойной чьей‐то крутой компании, чьего‐то ценного доверия. Почему для всех, кроме мертвых, которые становятся красивыми благодаря ей, Ангелина оказывается лишней, нежеланной, чужой?! Нужно было сделать что‐то отчаянное, и она почти закричала Паше в лицо:

– Потому что я ей сказала!

– Что сказала?.. – Он осекся. – А-а‐а!.. О-о‐о!.. А?!

– Какая содержательная реакция! – Ангелина всхлипнула.

– Я просто без цветов.

– И без кольца?

Он опешил, и Ангелина протестующе замахала руками:

– Я не то имела в виду! Я не хочу замуж. То есть хочу. Но не таким способом.

Он схватил похоронный букет.

– Дорогая Ангелина!.. Так, подожди! Надо на коленях! – Он неловко бухнулся на пол, оказавшись посреди матерчатой полянки кладбищенских незабудок по пятьдесят рублей за букет.

– Час от часу не легче! – Ангелина смеялась, хотя в ее глазах еще были слезы.