В те времена, которые Сисси уже начинала считать далеким прошлым, она, конечно, воспротивилась бы тому, что сейчас предлагала эта бледная, грациозная женщина. Сводить вместе Ральфа Мейнелла и Мэрион Прайс, которые, несмотря на совершенно разное общественное происхождение, были противоположного пола и почти одного возраста, по всем привычным меркам означало нарываться на неприятности. Но, похоже, многие из давних убеждений экономки уже дали трещину.

– Ральфа очень заинтересуют ее познания о здешних краях. А еще она сильная, способная и – думаю, я не погрешу против истины – достаточно смышленая. Рискну предположить, что она неплохо разбирается в местных диких существах. Уж точно знает больше, чем я когда-либо захочу узнать. – Изящный взмах рукой. Еще одна улыбка. – Хочу, чтобы мой сын воспользовался всеми доступными возможностями. Конечно, раз он поправился, будут и другие летние месяцы. Но, если честно, я сомневаюсь, что они смогут сравниться с этим летом. Мой муж – могущественный человек, и Ральф должен выйти из его тени, если хочет чего-то добиться в жизни. Этой осенью он поступит в нашу Великую академию в Хайклэре. Там будет учеба, обязанности, придется наверстать упущенное – не только из-за болезни, но и потому, что сын вельграндмастера обязан превзойти окружающих.

– Звучит довольно сурово, вельграндмистрис.

– Я ничего не выдумываю, экономка. Боюсь, такова правда.

Сисси взглянула на фасолину, лежавшую на столе. Если бы перед ней сидела не хозяйка Инверкомба, а кто-то другой, она взяла бы эту штучку в руку, чтобы ощутить умиротворяющую гладкость. Впрочем, если уж на то пошло, что может быть более естественным, чем позволить двум молодым людям провести лето вместе?

X

На рассвете Храм ветров и непохожие друг на друга верхушки плюсовых деревьев с их зеленой и серебристо-голубой палитрой с необыкновенной четкостью отразились на поверхности бассейна с морской водой. В его неподвижных недрах родилось движение; мелькнуло белое пятно рубашки. Затем послышались голоса.

– Все живые существа разные. Это дерево не похоже ни на одно другое. То, как отделяются от ствола его ветви, какие узоры вырисовываются на коре – все уникально.

– А я-то думала, всему причиной старания мастера Уайетта.

Ральф рассмеялся. Его голос, преодолев несколько месяцев ломки, стал на октаву ниже.

– Что с мастером Уайеттом, что без него!

Их с Мэрион отражения мерцали на поверхности пруда, пока они сидели на его каменной ограде, а Инверкомб постепенно заливало ярким светом. По меркам Ральфа они встали до смешного рано. Он хотел особо тщательно изучить, как раскрываются цветы в разных уголках долины и как это влияет на их расположение и форму, а Мэрион лишь пожала плечами при упоминании четверти пятого и сказала, что к этому времени она все равно уже на ногах. Во многих отношениях ее было трудно удивить. Но иногда, стоило ему сказать что-нибудь совершенно очевидное…

– Знаешь, мне бы очень хотелось побывать в библиотеках Бристоля. В гильдейских чертогах должны быть приличные коллекции.

– Я никогда там не бывала.

– Понимаю. Великие гильдии…

– Я имею в виду Бристоль.

– И ты так спокойно об этом говоришь?

Она пожала плечами и отвернулась. Взгляд Ральфа, пока они сидели у пруда, притягивало ее отражение, в котором отчетливо просматривалась каждая деталь. Изгиб челюсти, блики на темных волосах. Там, где манжета блузки касалась запястья, виднелась голубая жилка, оплетающая блестящий струп Отметины. Каждое живое существо, напомнил он себе, уникально. Но некоторые, возможно, были уникальнее прочих.

Теперь Ральф считал, что все в мире неразрывно связано и распределено согласно уровням восходящей сложности и адаптации. Однако смысл пирамидальной конструкции, начинавшейся с неразумных камней и вздымавшейся ввысь посредством растущей специализации – от мхов и слизевиков к растениям и животному царству, где существа вставали на ноги и начинали проявлять мыслительные способности, – заключался в том, что где-то существовала вершина. Вполне возможно, думал он, продолжая разглядывать образ Мэрион Прайс в темных глубинах, что она и есть венец творения.

Не считая дыхания, девушка была такой же тихой, как сам бассейн с морской водой. В ней таилось некое спокойствие, а движения были внезапны и непредсказуемы. «В любой момент, – думал, надеялся Ральф, – она может повернуться и посмотреть на меня». Но вместо этого ее левая рука блуждала, словно по собственной воле, по краю ограждения. Пальцы коснулись воды, и вся долина покрылась расходящимися кругами ряби. Ральф едва не пожаловался, что она разрушила картину. Однако совершенство многогранно: подъем и падение потревоженной жидкости, подчиняющиеся законам поверхностного натяжения, с которыми он был смутно знаком, еще никогда не проявляли себя с таким изяществом.

Когда они покинули Инверкомб через калитку и направились по извилистой тропинке к берегу, он почувствовал, как все вокруг оживает в растущем тепле нового дня. Во время путешествий по Европе Ральф повидал немало красивых мест, но, как правило, они были где-то за стеклом, потускневшие из-за его болезни. Нынешние ощущения больше напоминали момент выхода из автомобиля – погружение во внезапную уличную суету в незнакомом городе. Мир был таким ярким и просторным, и все вокруг сделалось таким отчетливым. Набираясь сил и изумляясь началу каждого чарующего дня, он то и дело чувствовал себя Господом, в которого больше не верил.

Лучшего проводника по побережью, чем Мэрион, было трудно себе представить. Она знала названия всех растений и животных, и, хотя они не были правильными с точки зрения науки, Ральф поймал себя на том, что пользуется ими в бесконечных блокнотах, в которых они теперь делали записи вдвоем. Сливроза. Ведьмин кошель. Резаная глотка. Шнурковые водоросли. И еще она многое знала о местах обитания. Не в том общем смысле, коего придерживались авторы примечаний к иллюстрациям в книгах Ральфа; она знала точную разновидность и природу существ, обитавших в том или ином приливном бассейне, а также то, каким образом и почему одна форма жизни отличалась от другой. Ральф мог часами сидеть рядом с ней на корточках, наблюдая за медленным ростом выбросов пескожила^[9], за трепетом щупалец морского ежа^[10], предсмертными судорогами креветки или поведением самой Мэрион.

И вот ее темный силуэт на фоне ослепительного солнечного света повернулся к нему.

– Тебе стоит попробовать ходить босиком, – заявила она и, подпрыгивая, подала пример: сняла ботинки и носки. Ральф, который ради самообразования иногда читал романы, уже спрашивал себя, с какой стати всех так волнуют женские ноги и лодыжки.

– Это не больно?

– Так ступни не будут потеть. И обувь дольше прослужит.

Ральф пожал плечами и сел. Босые ноги всегда ассоциировались у него с нищими и беспризорниками, но он сразу почувствовал, что стало легче. На самом деле, ощущение воздуха и солнца на босых пальцах ног было просто восхитительным.

– Так гораздо лучше! – Он сделал несколько шагов по гальке, оступился, поморщился и снова сел. – Ой, нет!

– Ну и зачем так шуметь. Смотри… – Она подпрыгнула, сделала пируэт. Ральф, наблюдая, как Мэрион Прайс смеется и кружится босиком на берегу, как развеваются ее волосы, отбросил все оставшиеся сомнения в том, что она венец творения. Затем девушка вскрикнула, плюхнулась на камень рядом с ним и принялась уныло массировать подошву. – Смотри-ка… – Она подняла ступню.

Ральф посмотрел. Песчинки и кусочки ракушек украшали пальцы. Когда она пошевелила ими, он заметил, что два больших чуть оттопырены вверх, и вид у них задорный, дерзкий.

– По-моему, все в порядке.

– Раньше я могла целый день ходить по берегу босиком. Никогда не испытывала неудобства. Наверное, я слишком долго носила обувь.

– А это важно?

– Без обуви кожа грубеет. Все равно что… – Она вытянула ноги и устремила взгляд на дальнюю часть эстуария, где трепетали в дымке паруса, дымовые трубы и мачты с реями. – Все равно что у мужчин на тех судах. От работы с канатами их ладони становятся жестче подметок.

– Не думаю, что мои ступни однажды сделаются такими грубыми. Ума не приложу, когда в последний раз член семьи Мейнелл ходил босиком, разве что перед тем, как принять ванну.

– Хочешь сказать, что у меня должны быть загрубевшие ладони и ступни, потому что они такие у моего отца?

Как это часто бывало, Мэрион соображала быстрее, чем Ральф.

– Но ведь так не бывает? – продолжила она. – Если бы мы все вырастали такими же, как наши матери и отцы, у моих двоюродных братьев и сестер в Стипли было бы по три пальца на левой руке, как у их папаши.

Ральф раскинул ноги, смеясь; вокруг него простирался залитый солнечным светом мир, а влажный песок просачивался сквозь пальцы. Мэрион тихонько побрела куда-то. Ему нравилась ее походка на берегу: она присматривалась, наклонялась, что-то искала… такая бдительная. Словно морская птица. Что-то нашла. Подняла добычу, смеясь.

– Смотри, Ральф! Я нашла фасолину.

Он понятия не имел, что необычного в этой фасолине, но встал и побежал навстречу Мэрион сквозь жаркий свет, чтобы разделить ее радость первооткрывателя.

«Ни разу в жизни, – промелькнула мысль, – я не был так счастлив».

XI

Лондон, подумала Элис, готовясь покинуть свой городской дом в Норт-Сентрале, стал настоящим потрясением. Она ощущала себя деревенщиной с Запада, потому что давно знакомые виды ее ошеломляли. Так или иначе, ее ждал автомобиль, то вспыхивая, то темнея в мерцании Халлам-тауэр, и она погрузилась в поток великолепных зданий и утреннего транспорта. Мыслями вельграндмистрис все еще пребывала с сыном, но сегодня надо было заняться кое-чем другим.

Доклендская телеграфная станция, ныне достаточно старая, чтобы считаться живописной, по-прежнему возвышалась над причалами. Если бы историю гильдии можно было переписать, Элис совершенно точно выбрала бы другое место для головной конторы. Иной раз она даже позволяла себе пофантазировать, как захватит Дворец звероделов или, возможно, лишит выскочек-инструментальщиков их обители на бульваре Вагстаффа, однако сегодня такие надежды казались далекими от реальности. Выйдя из машины и посмотрев сквозь вертящиеся краны на огромное высокое здание, где работал Том, Элис подумала: есть и положительные стороны в том, чтобы твоя головная контора располагалась поближе к реальным средствам производства. Богатство, сказала она себе, переступая через скользкие лужи, во многом грязное дело, не имеющее почти ничего общего с мраморными дворцами и залами заседаний.

Она воспользовалась лифтом, но тем не менее останавливалась на многих этажах, поначалу без предупреждения, хотя слух о том, что вельграндмистрис вот-вот появится, вскоре распространился снизу доверху. Старшмастера и вышмастера сновали посреди тарахтения пишущих машинок, пневмопочты, тележек с документами, телетайпов. Как обычно, Элис обращала внимание на самых толковых и усердных; такие люди были полезны ее гильдии, но, с другой стороны, могли представлять угрозу.

Том уже давно сидел за своим столом, когда она вошла в его просторный кабинет на верхнем этаже. Клубные обеды и утренние прогулки играли свою роль в бесперебойном функционировании Великой гильдии телеграфистов, но сейчас настали трудные времена, и она внезапно пожалела супруга. Он заметно постарел, а прошлой ночью, невзирая на долгую разлуку, испытал нелады с эрекцией. Если продолжит в том же духе, окажется в могиле даже раньше отца. Но это, решила вельграндмистрис, положив ему руки на плечи и поцеловав в редеющую макушку, трудное завершение нелегкой эпохи. Каждому придется чем-то пожертвовать.

– Мне точно нужно съездить в наш дом на западе.

– Конечно, нужно. – Она выпрямилась, сняла перчатки. Свет играл на картинах и панелях. С такой высоты Лондон выглядел ярким, серо-голубым. – Как только у тебя появится возможность, ты должен хорошо отдохнуть, дорогой.

– И ты говоришь, что Ральфу намного лучше.