Сделав знак водителю подождать и взглянув на свои наручные часы – было без четверти восемь, – Элис подошла к входной двери и дернула за цепочку звонка. Примерно сменницу назад она послала весточку, что они с Ральфом приедут, но, следуя своему обыкновению, не упомянула точное время и дату. Обычно в этот момент в дверях появлялось шокированное лицо какой-нибудь полуодетой горничной. За годы, прошедшие с тех пор, как Элис вышла замуж за вельграндмастера Тома Мейнелла, она превратила в одно из своих многочисленных кредо необходимость содержать в надлежащем виде все имущество, принадлежащее гильдии. Потому-то Инверкомб и привлек ее внимание. Поместье было относительно небольшим, однако соответствующие ему цифры указывали на колоссальные траты. Ей объяснили, что все дело в сухопутном метеовороте: он оказался слишком мощным, чтобы его можно было полностью вывести из эксплуатации, не разорившись. По какой-то причине – то ли из-за странного устройства, то ли из-за расположения, которое как будто подразумевало дозор на побережье Бристольского залива, то ли из-за предчувствия, что здесь кроется некая история, – Элис решила дать этому месту еще один шанс. И вот она стояла у дверей, а Ральф замерзал в машине, и ничего не происходило, лишь зеленовато-золотой купол метеоворота сиял сквозь голые ветви. Она вздохнула и потерла вздрагивающую мышцу под правым глазом. Собралась было вновь дернуть за цепочку звонка, как вдруг услышала – или, скорее, почувствовала – чье-то присутствие за спиной. Медленно повернулась, всецело уверенная, что не увидит ничего, кроме иллюзий, порожденных усталостью. Но там стояла крупная негритянка.

– Добро пожаловать в Инверкомб, вельграндмистрис, – сказала она и присела в реверансе. – Я Сисси Даннинг, экономка этого поместья…

II

Важнее всего, как обычно, был Ральф. Она нашла ему самую лучшую и просторную комнату, обставленную старинной, но почти не тронутой мебелью и отделанную красивыми, добротными на вид деревянными панелями. Огромный матрас на зелено-золотой кровати с балдахином выглядел – с точки зрения Элис – достаточно чистым, за французскими окнами без ощутимых сквозняков был балкон с видом на прекрасные юго-западные сады, а в камине уже потрескивал огонь.

Она нашла удобный диван и велела перенести его в комнату Ральфа, чтобы там отдыхать и, при необходимости, проводить ночи. Все нужно было проверить, передвинуть, проветрить, уладить, рассортировать, объяснить, организовать. На это уйдут не часы, а дни. Но экономка казалась толковой, и ее было трудно вывести из себя, пусть даже она была женщиной и к тому же чернокожей, а ее подручные, похоже, знали свое дело. Холодная погода, судя по всему, от метеоворота не зависела. А эти говоры! Мелочи, касающиеся поведения и одежды слуг, а также странный, едва уловимый привкус воды – на удивление приятный и как будто усиливающий аромат чая. Здесь все воспринималось иначе, и Элис почти надеялась найти какой-нибудь серьезный изъян в кажущейся безупречности Инверкомба, чтобы легче было довлеть над теми, кто в нем трудился.

– Ну? Что думаешь?

Она сидела на краю кровати Ральфа. Была середина утра, восьмисменник, четвертый день с момента их приезда, и от огня в камине исходило тусклое сияние. Все рутинные и необходимые мероприятия, которые Элис запланировала, по-видимому, состоялись, и она оказалась в странной ситуации, обнаружив, что ей почти нечем заняться. Снаружи был еще один пасмурный день, хотя в комнате хватало света.

Ральф улыбнулся. Он три ночи подряд крепко спал и теперь сидел, почти полностью одетый.

– Мне здесь нравится. Мне нравится местный воздух. Когда ты позволишь мне осмотреть окрестности?

– Уже скоро. – Обрадованная, она сжала его руку. – Но не будем спешить. Всего две сменницы назад…

Проклятый лондонский воздух. Ральф бормотал, что у него горят кости. Даже сейчас слабость не прошла до конца. Элис наклонилась и поцеловала сына в щеку, чувствуя новый податливый пушок. Улыбнулась и отодвинулась от него.

– Я принесу книги.

Хотя многое из того, что она просила отправить из Лондона почтой, уже прибыло, учебники, необходимые для их с Ральфом домашних занятий, все еще были в пути. Но давно умерший вельмастер Порретт как будто предусмотрел нужды ее сына: в особняке нашлась поразительно богатая библиотека. Книги были старые, но, открыв их с треском нетронутых корешков, Элис пришла к выводу, что совокупность человеческих знаний не сильно изменилась с начала века. Изучение прекрасных, вручную раскрашенных гравюр с цветочками, как рожденными природой, так и сотворенными при помощи эфира, с подробными описаниями на латыни, а также изображений всевозможных камней поможет Ральфу, когда он начнет по-настоящему готовиться к вступлению в ряды телеграфистов, хотя Элис так и не сумела понять мужскую потребность в каталогизации.

– Почему ты улыбаешься? – спросил он.

Потому что думала о будущем. И в мыслях своих сказала «когда», а не «если».

– Мне просто хорошо, когда тебе хорошо.

Он окинул ее подозрительным взглядом.

– До тех пор, – его голос надломился, – пока тебе самой хорошо.

– Ну разумеется.

Местный доктор, тип по фамилии Фут, уже навестил хозяйку Инверкомба со своей суетливой женушкой, как и преподобный вышмастер Хамфри Браун, приходской священник. Конечно, Элис пойдет в церковь утром в бессменник, как и всякая достойная уважения гильдмистрис, но за эти годы она слышала слишком много молитв и заклинаний. Она понимала, через что приходится пройти матерям чахоточных детей. Сперва они испытывали боль немыслимой силы, потом преисполнялись готовности идти куда угодно, делать что угодно. Часто проходили годы, прежде чем наконец наступало мучительное осознание того, что ты лишь усиливаешь страдания ребенка. Да, чахотка иногда проходила, но единственным известным способом облегчить ее симптомы были покой и свежий воздух. И все же путешествия следовали одно за другим, тревога не унималась, и любые деньги тратились на неустанную погоню за лучшим воздухом, за идеальным покоем. Чередование обострений и ремиссий превращалось в переменный блеск путеводной звезды, по которой мать прокладывала свой путь. Во многих случаях, в чем Элис убедилась в курортных городах и санаториях по всей Европе, гонка продолжалась до тех пор, пока ребенок не умирал или мать не заболевала той же болезнью. Но желание приехать в Инверкомб было отчетливым, бесповоротным. Она избавилась от всех привычных сомнений.

Элис взбила дополнительную подушку, чтобы подложить ее под книгу по ботанике, и оставила Ральфа читать. В коридоре взглянула на часы. Время близилось к полудню. В Лондоне ее муж Том собирался пообедать в клубе. В спертом, густом воздухе, похожем на лондонский снаружи, но в десять раз плотнее, за красным вином, бильярдом и бесконечными порциями тяжелой сытной пищи, в сопровождении одних и тех же дурацких шуток и улыбок в адрес одних и тех же усталых персон, сидящих в креслах с высокими спинками, великие гильдии вершили большую часть своих подлинных дел. Элис решила, что позвонит ему до того, как начнется трапеза. Но сперва надо было привести себя в порядок.

Она пересекла лестничную площадку, направляясь к своей спальне, расположенной дальше по коридору, поворачивавшему под прямым углом. Ее балкон нависал над головокружительной пропастью, на дне которой была просторная уединенная бухта. Инверкомб был полон таких приводящих в замешательство неожиданностей: его коридоры странно изгибались, вид из окон на сушу или море всегда оказывался непредсказуемым, а сам дом с этой стороны располагался так близко к обрыву, что о разрушении фундамента, которое причиняли неустанно напирающие волны, не хотелось даже думать, и все же во всем этом ощущалось что-то несомненно приятное. Элис даже начала задаваться вопросом, не была ли, несмотря на продолжающийся мороз и плоское серое небо, на удивление уютная атмосфера первым признаком пробуждения метеоворота. Их с Ральфом встретили с таким спокойствием, в то время как в других местах оба оказывались в самом центре нелепой суеты, чтобы в итоге лечь в постель, от которой разило мочой. Ее предшествующие подозрения относительно Инверкомба оставались необоснованными и необъяснимыми.

Распахнув балконную дверь навстречу соленому воздуху, вельграндмистрис сбросила зеленое шелковое платье. Почти все ее чемоданы уже прибыли, одежда была распакована и разложена по шкафам. На столике у окна с видом на море стоял ее патефон в черном и блестящем лакированном футляре. Включив проигрыватель, она сняла серьги и закружилась в вальсе – и два, и три – по сверкающему паркету. Прикоснулась к стальным замкам саквояжа и прошептала заклинание, заставившее их открыться. Раздались два глухих щелчка – как будто в такт музыке, – и дорожная сумка продемонстрировала бархатное нутро. В нем было масло бергамота, полученное из сока согретых солнцем цитрусовых. Воскообразный дистиллят амбры, особые разновидности глины и свинцовая пудра. Как и хорошее вино, содержимое саквояжа могло легко взболтаться в дороге, но, когда Элис открыла конической формы баночку с кольдкремом и приложила к лицу шарик из овечьей шерсти, она почувствовала, что здесь, в Инверкомбе, все вернулось в состояние покоя. Запахи пчелиного воска, миндаля и нотки розовой воды сливались с шумом моря, пока она в одной сорочке кружилась в такт музыке – и два, и три – перед высокими зеркалами гардероба.

Вельграндмистрис окинула себя взглядом слева, справа. Подбородок, шея, профиль, неподвластное времени лицо и стан женщины, до сих пор необычайно красивой, хотя уже и не совсем молодой. Легко привстала на цыпочках. Упругие бедра и грудь. Элис. Элис Мейнелл. Волосы всегда были скорее серебристыми, чем светлыми, но она все еще могла позволить себе носить их распущенными. Чистый лоб, как у античной статуи. Широко расставленные голубые глаза. На самом деле, всего лишь удачное совпадение. Заурядная человеческая плоть на случайном наборе костей.

Напевая что-то себе под нос, она достала серебристую спиртовку, поднесла к фитилю свечу и протерла стеклянную чашу белой салфеткой. Пластинка крутилась, потрескивая. Переставив иглу в начало, Элис соединила в чаше, под которой теплился огонек, понемногу разных масел, настоек и бальзамов, а также толику спирта и элладского меда, размешала все ложечкой из кости кашалота. Получилась легкая пенистая масса – текстура делала ее особенно восприимчивой к последнему ингредиенту, эфиру высочайшей заклинательной мощности. Все еще напевая и пританцовывая, вельграндмистрис достала флакончик из магических недр саквояжа и прошептала фрагмент заклинания, усиливший дивоблеск, затем сжала пипетку и поднесла светящуюся трубочку к поджидавшей чаше. Мелодичным голосом пропела остальное заклинание; каждый звук был отработан с усердием пароведа, беззаветно преданного своему делу. Всколыхнулась тьма. Песня отзвучала. Капелька упала. Зелье зарядилось.

Присев за туалетный столик, Элис принялась разминать щеки. Потом обмакнула кончики пальцев в приготовленное средство и начала втирать его в кожу лица, двигаясь снизу вверх. Она ощущала приятное пощипывание. Патефон опять потрескивал, доиграв песню, и звуки сливались со слабым шорохом волн у подножия утесов далеко внизу, а также со стремительным потоком жизни, принесшим ее сюда, в это мгновение, к этому заклинанию, в это место. Она поджала губы и поморгала, глядя на свое отражение. Потрудилась над шеей и плечами, легкими круговыми движениями нанесла крем на зону декольте, хоть для тела и существовали отдельные чары.

Итак. Она улыбнулась самой себе шире прежнего, довершая образ, который хотела продемонстрировать Тому, когда позвонит ему. Немного синевы на веки, толику черного на ресницы; затем Элис вытерла инструменты, закрыла саквояж и прошептала фразу, запирающую оба замка. Она чувствовала себя во всех смыслах посвежевшей. Помимо множества положительных сторон, практическая магия была еще и намного полезней крепкого ночного сна. Вельграндмистрис сняла с вешалки зеленое платье и, втянув носом воздух, пришла к выводу, что оно впитало как раз ту долю ее особого аромата, какая и требовалась. Пластинка продолжала потрескивать, и Элис поняла, что напевает, как будто мелодия все еще звучит. Хм… Она склонила голову набок. Что за мотив вертелся в голове? В любом случае опасно с такой небрежностью что-то бормотать, когда работаешь с эфиром; оглядевшись по сторонам, Элис увидела, что комната будто замерла в ожидании. Шипение, потрескивание, шум волн. Казалось, на мгновение весь дом обрел способность дышать.

Вспомнив про серьги, Элис наклонилась к туалетному столику, чтобы продеть золотые дужки в мочку каждого уха. И тут случилось ужасное. Пока она изучала свое отражение, на лицо вновь упал болезненно-яркий луч маяка, и Элис впервые в жизни заметила, что по обе стороны ранее безупречной нижней челюсти проступают брыли.