Телефон на другом конце провода зазвонил. Где-то там, в другом, еще безопасном мире, моя мама, наверное, смотрела телевизор и волновалась за меня. А здесь, в этом мире, пахло стерильной чистотой и надвигающимся концом света. И единственным человеком, с которым мне предстояло встретить этот конец, был Лео Орлов. Молчаливый, холодный и абсолютно непостижимый. Я прижала телефон к уху, слушая длинные гудки, и поймала себя на мысли, что смотрю на его руки. Уверенные, сильные руки хирурга или пианиста, натягивающие вторую пару перчаток. И почему-то именно это зрелище заставило мое сердце бешено заколотиться не только от страха.

Глава 2

Лео

– Кофеин – это 1,3,7-триметилксантин. Эффективный психостимулятор. А прана не имеет доказательной базы, – парировал я, протягивая ей стакан. – Без сахара и молока. Они влияют на вкусовые рецепторы и могут создавать ложное ощущение комфорта, которое мешает работе.

Она взяла стакан, наши пальцы ненадолго соприкоснулись. Ее кожа была очень теплой. Помеха. Я отдернул руку.

– Спасибо, – она сделала небольшой глоток и поморщилась. – Крепкий.

– Оптимальная концентрация.

Мы пили кофе молча. Я стоял, прислонившись к лабораторному столу, она сидела. Это было странно. Мы никогда не находились в одном помещении в таком бытовом контексте. Без микроскопов и пробирок между нами. Я видел, как она украдкой изучает комнату, мой заваленный бумагами стол, мою походную кровать, аккуратно заправленную в углу. Я всегда был готов к худшему.

– Вы здесь живете? – наконец спросила она.

– Часто. Так эффективнее.

– А что насчет… личной жизни? – она задала вопрос, и сразу же покраснела, поняв, что перешла какую-то грань. – Извините. Не мое дело.

Обычно я бы оборвал любой подобный разговор на корню. Но сейчас обстоятельства изменились. Мы были заперты здесь, возможно, на недели. Конфликт был нерационален.

– Личная жизнь – это переменная, которая требует временных затрат, – сказал я, отставляя пустой стакан. – Сейчас ее значение стремится к нулю. Как и у вас, я полагаю.

Она взглянула на меня с вызовом.

– А если бы не стремилось? Была бы эта переменная хоть сколько-нибудь значима?

Вопрос застал меня врасплох. Он был из другой логической плоскости, к которой я был не готов. Я анализировал ее как коллегу, как умный, но слишком эмоциональный организм. Не как женщину. А сейчас, без халата, с растрепанными волосами и с стаканом моего кофе в руках, она была именно женщиной. Привлекательной. Что было абсолютно некстати.

– Я не вижу смысла обсуждать гипотетические аспекты, – ответил я, возвращаясь к своему монитору. – У нас работа.

Я чувствовал ее взгляд на своей спине. Пристальный, изучающий. Как будто она пыталась разгадать мой код, мою прошивку. Это было непривычно. Большинство людей отступали, столкнувшись с моей холодностью.

Через несколько минут она встала, подошла к своему рабочему месту и надела запасной халат. Действие было символичным – возвращение к профессиональным рамкам.

– Что первым? – спросила она деловым тоном. – Культивирование или сразу ПЦР?

– ПЦР, – сказал я, не оборачиваясь. – Мне нужна полная расшифровка штамма от первых носителей. Я хочу видеть каждую мутацию.

– Хорошо. Приступаю.

И понеслось. Часы растворились в монотонной, точной работе. Разморозка образцов, приготовление смесей, установка пробирок в амплификатор. Мы почти не разговаривали, только обменивались краткими фразами, отточенными до совершенства за месяцы совместной работы.

«Денатурация при 95». «Готово». «Отбери 5 мл». «Есть».

Мы были двумя шестеренками одного механизма. И, что бы я там ни думал о ее эмоциональности, как специалист она была безупречна. Ее руки не дрожали, движения были выверены до миллиметра. Я ловил себя на том, что наблюдаю за ней краем глаза. За тем, как она слегка прикусывает губу, концентрируясь, как прядь волос выбивается из хвоста и падает на щеку, как она ее задумчиво убирает обратно.

Помеха. Я сосредоточился на данных.

Через несколько часов раздался звук сигнала – прибыл курьер с образцами. Я вышел в шлюз, прошел полную процедуру дезинфекции и забрал герметичный контейнер. Холодный, обледеневший. Внутри – кусочки чьей-то трагедии.

Когда я вернулся с контейнером, она стояла у монитора амплификатора, на экране которого уже строились первые кривые.

– Лео, – сказала она, и это было первый раз, когда она обратилась ко мне по имени. Ее голос был сдавленным. – Посмотри.

Я подошел. Кривые были не просто плохими. Они были кошмарными. Вирус мутировал с невообразимой скоростью. Тот штамм, что мы изучали вчера, и этот, сегодняшний, – это были уже два разных врага.

– Скорость репликации… она на 40% выше, – прошептала она, тыча пальцем в экран. – И посмотри на белок оболочки… полная перестройка. Это значит…

– Это значит, что существующие протоколы лечения бесполезны, – закончил я за нее. Холодная тяжесть легла на плечи. Расчеты не сходились. Матрица рушилась. – Иммунная система не успевает выработать ответ. Она просто… не распознает угрозу.

Мы молча смотрели на экран, на эти роковые цифры. Рита отреагировала. Она медленно опустилась на стул, закрыла лицо руками. Ее плечи слегка вздрагивали. Я знал, что должен сказать что-то. Сделать что-то. Но все мои логические конструкции, все модели – они не содержали алгоритмов для этого. Для чужой боли.

Я сделал шаг вперед. Затем еще один. Моя рука сама поднялась и, прежде чем я успел проанализировать это действие на предмет целесообразности, легла ей на плечо. Она вздрогнула от прикосновения и подняла на меня глаза. В них не было слез. Только пустота и ужас.

– Мы не успеем, да? – тихо спросила она. – Мы не успеем найти вакцину.

Моя рука все еще лежала на ее плече. Через тонкую ткань халата я чувствовал тепло ее кожи. Еще одна помеха. Но на сей раз я не спешил ее убирать.

– Статистическая вероятность низка, – сказал я, и мой голос прозвучал чуть хрипло. – Но она не равна нулю. Пока мы дышим и наш мозг функционирует, вероятность не равна нулю. Это все, что имеет значение.

Она смотрела на меня, и в ее взгляде что-то менялось. Пустота отступала, уступая место знакомому упрямству. Она глубоко вздохнула и кивнула.

– Хорошо. – Она отстранилась, и моя рука повисла в воздухе. – Тогда мы будем работать. Пока не перестанем дышать.

Она повернулась к столу, снова взяв в руки пипетку. Ее поза была собранной, решительной. Я убрал руку, разжимая пальцы. На них все еще оставалось ощущение ее тепла. Иррациональное, ненужное, мешающее ощущение.

Вернулся к своим данным, к матрицам и расчетам. Но сегодня цифры не складывались в привычную стройную картину. Они плясали перед глазами, сбиваясь с ритма. И виной тому было тепло на моих пальцах и тихий голос, сказавший мне по имени – «Лео». Помеха.

Глава 3

Маргарита

Тишина после его слов повисла в воздухе густым, тягучим медом. «Пока мы дышим… вероятность не равна нулю». Это прозвучало так по-орловски: сухо, логично, без единого намека на пафос. Но почему-то именно это, а не слащавые слова утешения, заставило что-то дрогнуть внутри и сжать кулаки с новой силой.

Его рука все еще ощущалась на моем плече как призрачное, обжигающее пятно. Я отстранилась не потому, что мне было неприятно. Мне было слишком приятно. А в нашей ситуации это было опасно. Это отвлекало. А отвлекаться сейчас – значит умирать.

Я встала и снова взяла в руки пипетку. Пластик был прохладным и знакомым. Моя крепость, мой щит. Я могу развалиться позже. Сейчас – работа.

– Тогда мы будем работать, – сказала я, и голос мой прозвучал чуть хрипло, но твердо. – Пока не перестанем дышать.

Я чувствовала его взгляд на себе. Тяжелый, изучающий. Как будто я была новым, неописанным штаммом под микроскопом. Я не оборачивалась, сосредоточившись на приготовлении серий разведений. Руки делали свое дело автоматически, годами наработанная мышечная память брала верх над дрожью, что все еще прокатывалась по спине.

Мы погрузились в молчаливую работу. Часы растягивались, сливаясь в одно бесконечное «сейчас». Мир за стенами лаборатории перестал существовать. Существовали только пробирки, температурные циклы амплификатора, мерцающие строки данных на мониторах и его фигура на периферии моего зрения. Он двигался как робот – экономично, точно, без единого лишнего движения. Подойти к термометрам, проверить показания, внести данные в таблицу. Ни суеты, ни признаков усталости. Меня это одновременно восхищало и бесило. Как можно быть таким… нечеловеческим в ситуации, когда сама планета сошла с ума?

Мое собственное тело начало предательски ныть. Спина затекла от неудобной позы, глаза слезились от напряжения, а в горле першило от вдыхания сухого кондиционированного воздуха. И конечно, захотелось в туалет. Эта простая, бытовая ситуация вдруг показалась монументальной проблемой. Я отложила пипетку и потянулась, с трудом разгибая спину.

– Мне нужно… отлучиться, – произнесла я, нарушая многочасовое молчание.

Лео поднял на меня взгляд. Казалось, он только сейчас вспомнил, что я не просто часть лабораторного оборудования.

– Санузел через коридор. Система шлюзов работает. Инструкция на двери, – отчеканил он, снова утыкаясь в экран.

– Спасибо, капитан Очевидность, – буркнула я себе под нос, направляясь к выходу.

Процедура выхода из лаборатории напоминала подготовку космонавта к выходу в открытый космос. Дезинфекционная кабина, снятие костюма, душ с специальными растворами, повторная дезинфекция. Каждый шаг был расписан на плакате, висевшем на стене. Я механически следовала инструкциям, чувствуя, как с каждой сброшенной деталью защиты наваливается жуткая усталость.

Когда я вернулась, прошло уже добрых двадцать минут. Лео стоял у большого промышленного холодильника и разгружал оттуда замороженные пайки.

– Ужин, – коротко бросил он мне, протягивая вакуумную упаковку с чем-то коричневатым. – Разогреть в микроволновке. Две минуты на максимальной.

Я взяла пакет. На этикетке было написано «Рагу из говядины с овощами». Выглядело оно неправдоподобно и неаппетитно.

– Вы всегда такой… практичный? – не удержалась я, разминая затекшие плечи.

– Голод – это неэффективное состояние. Он мешает концентрации, – ответил он, разрывая свою упаковку. – Прием пищи – необходимая процедура по поддержанию организма в рабочем состоянии.

– О боже, – закатила я глаза. – Ты говоришь об этом как о дозаправке автомобиля.

– По сути, так оно и есть. Только наш двигатель несколько сложнее.

Он сел за свой стол и принялся методично, без всякого видимого удовольствия, есть свое рагу. Я с раздражением сунула свою пачку в микроволновку. Гудящий звук наполнил лабораторию, добавляя быта нашему апокалиптическому уединению. Когда я села напротив него с своей тарелкой, воцарилось неловкое молчание. Мы ели. Еда была съедобной, но безвкусной, как картон. Я ловила себя на том, что наблюдаю за ним. За тем, как он держит вилку. Как аккуратно отрезает кусочки. Как никогда не спешит. Во всем – чудовищный, выверенный контроль.

– А что там? – наконец спросила я, кивая в сторону зашторенного окна. – В городе?

Он закончил пережевывать, положил вилку и посмотрел на меня.

– Предположительно – хаос. Паника. Попытки ввести военное положение. Массовая эвакуация, которая только ускорит распространение.

– А наши?.. – я не договорила.

– Вероятность, что наша семья и друзья уже инфицированы, растет с каждой минутой, – сказал он тем же ровным, бесстрастным тоном. – Но поддаваться панике – значит снижать свои шансы им помочь, найдя вакцину.

Он снова был прав. Черт возьми, как же это бесило! Он всегда был прав своей бесчеловечной, ледяной правдой. Мои глаза наполнились предательскими слезами. Я резко отодвинула тарелку.