Сергей Остапенко: Демоны предела

Пролог

Кто способен различать сны? Все они на одно лицо. Не успеет остыть память о прошлом сновидении, как начинается новое, и оно тоже до краёв полно жизнью, такой же фальшивой, как и все тысячи раз до этого.

И что с того, что я, кажется, сам творец своих снов? «Я» более уместно помещать в кавычки, но кавычки, как и прочие типографские символы, мерно полощутся в Лете вместе с голосовыми и видеосообщениями, петроглифами и клинописью вавилонской азбуки. Что наша жизнь? Узор на пряже сна, а сон – игра, на грани грёз и воли. Ни нотки волшебства, только заезженные наборы клише и паттернов, пропитанные патефонной вторичностью, сыгранные на расстроенном пианино с зализанными от долгого использования клавишами. Выход не предусмотрен, да и точка входа забыта и стёрта на карте личной истории. Осознание одного лишь этого могло бы уже погружать в безнадёжность и отчаяние, но в воображаемом пианино моего восприятия клавиши с такими нотами кем-то заботливо выломаны. Только беспросветный комфорт, непобедимым мажорным крещендо пронизывающий всё естество – отныне и до века.

Но в этот раз почему-то всё переживается иначе.

Непривычно. Невозможно иначе.

Тяжесть наваливается на грудь, стесняя вдох. Ноют связки и суставы, неприятно пульсирует сердце, растягивая потерявшие эластичность сосуды. Пульс учащён, – и это пугает. А ещё больше пугает, что у меня, оказывается, есть чувство страха. Я почти физически ощущаю, как надпочечники впрыскивают в кровь порцию кортизола, и осматриваюсь.

Всё как обычно, не так ли?

Увы.

Как-то подспудно, исподволь в меня проникает некий глас, беззвучный призыв. Это не команда, не приказ, но зов.

Приглашение.

Осторожно ощупываю кончиками пальцев кожистые стены своей пещеры, и они кажутся мне уже не такими мягкими и бархатными, как я привык. Золотистая пыльца заполняет до краёв мою обитель, преломляя свет, рассеивая тьму, переплавляя явь и сон в единый континуум. Делаю глубокий вдох, чувствуя, как натужно расправляется диафрагма. В ноздрях всё те же ваниль и мята, но теперь у них привкус тревоги.

Это умирание?

Из того, что я знаю об этой абстракции, не похоже. А на что тогда похоже? Как будто в нервной системе стоял невидимый фильтр, отсеивавший всё неприятное, а потом его кто-то выдернул, и теперь в меня льётся сырая реальность, не сдобренная ни одной молекулой эндорфина.

Что-то определённо не так. Как будто крышка саркофага дала трещину, и на кожу вампира попал солнечный свет, отчего прежняя безмятежность сменилась мукой бесприютности.

Нужно разобраться, что происходит.

Я выпрямляю спину, и все поддерживающие меня невесомые опоры расходятся в стороны. Опираюсь на ладони, пытаюсь оттолкнуться от ложа, и невидимый рычаг подталкивает меня сзади, помогая подняться. Встаю, и стены отодвигаются от меня, освобождая пространство. Делаю шаг вперёд, и проход разверзается под моей ногой.

Как давно я не ходил? Ходил ли я, давно? Я ли ходил? «Я»?

Пульс ускоряется сильнее. Я почему-то знаю, что его частота больше ста пятидесяти ударов в минуту. Голова кружится. Всё тело сжалось, как резиновый эспандер. Давление растёт. Кислород в крови падает. Откуда я всё это знаю? Всегда знал. Запрос можно даже не формулировать мысленно – ответ сам приходит, если в нём есть необходимость.

Это страх, и ничего более. Я давно не был снаружи своего обиталища, и тело слишком отвыкло, чтобы сотрудничать. К безопасности и экономии энергии привыкаешь, и погружение в мир за стенами капсулы жизнеобеспечения воспринимается слишком болезненно. Просто нужно немного времени. Спешить некуда. Бояться нечего. Нет никаких угроз. Мир приручён и поставлен на службу. Просто случайный сбой. Странно, что он длится так долго, но возможность таких ситуаций не является чем-то экстраординарным. Справлюсь. Всё наладится.

Моё тело издаёт непроизвольный смешок, и я слышу свой голос, подсевший и утробный – лёгкие не сокращаются как следует, голосовая щель стала слишком жёсткой. Давно пора было провести ревизию организма. Есть же рекомендации. Предписания. Есть большой человеческий мир вокруг, полный соплеменников, с которыми можно разговаривать, встречаться, делать что-то вместе.

На всё это мне наплевать. Было. И теперь тоже. Но эта усталая понурость, эта скованность, эта нехватка энергии и переживание своей несчастности – что с ними делать?

Все ответы есть во мне, нужно просто их пробудить.

Я честно пытаюсь, но ничего не помню. Это как проснуться не в реальности, а внутри сна – вроде бы осознанности добавилось, но ясности как не было, так и нет.

Где ещё искать ответы, если не внутри себя? В изнанке мира, где же ещё. Снаружи оболочки, которая защищает этот сладостный Элизий, мир волшебства, дарующий жизнь и все её блага с избытком.

Зов повторяется. Я откликаюсь на приглашение и делаю второй шаг. Передо мной открывается тусклое пространство, коридор со множеством ответвлений. Сверху льётся искусственный свет. Оттуда же волнами накатывает и утихает шум. В стенах, полу и потолке упаковано много всякой начинки, назначение и функции которой для меня неисповедимы.

Я иду на зов. Страх утихает. Интенсивность боли падает. Тело снова привыкает жить.

Проводник

– Кажется, он пришёл в себя.

Голос принадлежит одной из явившихся на мой зов девушек, лет двадцати пяти на вид, а сколько уж ей биологически – от меня сокрыто.

Я качаю головой:

– Не похоже. Очнулся, но не пробудился. Ты была в таком же состоянии. Ну, может, чуть бодрее.

Она недовольно хмыкает, осматривает скрюченного дугой парня, и спрашивает:

– Когда мы начнём? Я хотела бы поскорее закончить и вернуться к себе.

– Терпение. Это не так быстро.

– Я уже в норме. Мне обязательно проходить всю эту тягомотную процедуру?

Я не считаю необходимым отвечать.

– Я же могу просто уйти? Вот прямо сейчас?

– Разве я принуждаю тебя оставаться? Ты сама знаешь, что, если не выполнишь то, что предписано, прежние ощущения не вернутся. Их нужно заслужить.

Она рыкает недовольно, как кошка, которой случайно, но не больно придавили лапку.

– Невыносимо… – стонет парень. Его поза выглядит нелепо и беззащитно: на корточках, обхватив голову руками, пальцы ощупывают кожу, словно в поисках невидимых прорех.

Я подхожу ближе, нависая над ним. Я много раз видел подобное, картина каждый раз одна, одинаково жалкая. Полная потеря адаптации к нормальному существованию. В запущенной форме – фактически, инвалидность.

Я подаю ему флягу:

– Попей, полегчает.

– Попить?

– Да, дружище, берёшь это в рот и отправляешь в пищевод, глоток за глотком. Это поможет тебе немного взбодриться. Что, совсем отвык? Да, золотая пыльца многих выхолостила до состояния пустых оболочек.

Он неловко берёт флягу пальцами, словно годовалый малыш – бутылочку с молоком. По подбородку текут коричневые струи, он закашливается, потом вспоминает, каково это – пить, и дальше употребляет мой фирменный коктейль уже ловчее. Действовать начинает почти сразу. Он отрывается от фляги, прислушивается к внутренним ощущениям и может, наконец, сфокусировать на мне взгляд.

– Что это?

– Отвар кофейных бобов, каприловая кислота, глюкоза, витамины. Чувствуешь, как в клетки возвращается сила?

– Кажется, да… Что со мной?

– Типичный случай эскапического расстройства. Не переживай, в твоём случае всё поправимо.

– Переживать? Я и не думал. Просто я не понимаю своё состояние.

Я смеюсь:

– Ребёночка отлучили от титьки – и его стало ломать. Твоя нервная система отвыкла адекватно реагировать на раздражители. Не только внешние, но и внутренние. Вместо сигналов от органов чувств она давно переключилась на фастфуд в виде перцептоподобных симуляций. Поэтому тебе больно от того, как трутся друг о друга суставы, а порции крови проталкиваются сквозь артерии. Гиперчувствительность – частый симптом в результате длительной сенсорной депривации. Ну что, полегчало?

Он кивает.

– Ты помнишь, как давно не общался с другими людьми?

– Вживую?

– Да неважно, хоть по телепаторному каналу!

– Не помню, – признаётся он.

– Помнишь членов своей семьи?

– Очень смутно.

– Ты помнишь, кто ты? Своё имя?

Он молчит.

– Не мучай его, – просит девушка. – Посмотри, как он дрожит. Жалко же.

– Дрожь – это отличный знак. Пыльца почти вывелась из тела, и оно, наконец, перешло на эндогенный энергообмен. Учится заново создавать глюкозу и доставлять её в клетки. Так же, как до этого вспомнило, что значит самостоятельно усваивать кислород.

– Мне кажется, я быстрее адаптировалась.

– Да. Но у тебя был просто эскапический криз. Подумаешь, несколько месяцев не возвращалась в реальность. А этот парень отключил все контакты и балдел в своей люльке годами. Он вошёл в депривационную кому.

Тот испуганно поднимает брови:

– Сколько, говоришь, я без перерыва был в автономном режиме?

– Если быть точным, семь лет и двести два дня.

По лицу можно прочесть, как до него доходит весь смысл сказанного. Его снова скрючивает, как эмбрион.

– Как это возможно? – спрашивает он, осмелев. – Должны же быть оповещения, предупреждения…

– Они и были. Но ты как-то научился их игнорировать. Я уже не надеялся, что пробьюсь сквозь блиндаж твоих железобетонных грёз.

Парень взъерошивает волосы и глухо стонет.

– А ты-то кто? – спрашивает он, успокоившись.

– Сам не догадываешься? – хмурюсь я. – Проводник.

– Ты имеешь в виду… – он показывает пальцем вверх.

Я смеюсь:

– Считаешь, будь я ангелом – я тратил бы на поддержку твоей бесплотной формы кофе?

– То есть я не умер?

– Нет, парень. Ты, считай, бессмертен, если, конечно, не будешь глупить. Я твоя пожарная сигнализация. Спасатель от сладких кошмаров. Ну же, вспоминай.

Он хочет, видимо, продолжать расспросы, но всплеск активности отнимает у него больше энергии, чем есть в наличии, и он остаётся нем.

– Когда мы уже пойдём? – спрашивает девица.

– Скоро, – обещаю я. – Думаете, вы одни такие? Увы. Помощь требуется многим. Ох уж эта золотистая пыльца. После того как она заменила привычные способы жизнеобеспечения, началась буквально эпидемия эскапических расстройств. Сегодня мне предстоит адаптировать к реальности ещё кое-кого. В отличие от вас, одиночек, они – пара.

Виталина

Кажется, мы движемся по этому туннелю уже целую вечность, но так и не пришли на место сбора.

Он немногословен, как и всегда. Мой социальный партнёр, или, как раньше говорили, муж – Эммануил. Шагает размеренно и флегматично, экономит силы, делает остановки для отдыха. Время от времени бросает ободряющие фразы, штампованные и пресные, как диетическая питательная смесь, которой меня пичкали в детстве.

Наверное, этот вкус из гибкой трубочки не выветрится из памяти никогда.

За мои тридцать пять сменилось уже три поколения систем экзистопротекторов. Больше всего врезались в память эти громоздкие летающие медузы с присосками и сменными модулями. Когда мама впервые заказала эту услугу, просто попробовать, я испугалась. Летающая штука бесшумно прилипла к окну квартиры, впустила внутрь свои щупальца и стала переоборудовать комнату под режим автономного жизнеобеспечения. Требовалось освободить место под многофункциональное ложе, на котором можно было проводить круглые сутки, не вставая. Слабые токи поддерживали мышцы в тонусе, питательную смесь можно было потягивать через трубочку, с туалетом и душем тоже придумали элегантное решение. Но это было позже, да, уже в школе. А что было до? Предыдущее поколение экзистопротекторов я почти не застала, поэтому помню уже смутно. Только контуры…