Анастасия Вронская: Райские птицы

© Вронская А., текст, 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

* * *

«Представьте магию, острую как клинок. Любовь, хрупкую как крыло. И жажду власти, которую не остановят никакие моральныепринципы. Эта история о том, как одна встреча в вечнозеленом саду изме-нила судьбы многих».

Пролог

Белоснежное платье Бажены покрывают рубиновые узоры.

Разлита повсюду. Забивается под ногти, пропитывает кожу, врезается в ноздри и едким запахом железа разъедает легкие.

Кровь. Она, алая, не ее сестры, отчего слезы облегчения катятся по щекам Милы.

Путаясь в собственных крыльях, дева бросается в небо, воспаряя над полем боя. Бажена в порядке, но рой тревожных мыслей все равно не оставляет и шанса обрести покой – где-то там, в нещадных битвах, Веста сражается за войско людей.

Боль пронзает левое крыло. Да, точно, сестрица не раз говорила: княжеская дружина предостерегала – сбить птиц стрелами или копьем в небе очень легко. Но, ведомая желанием найти Весту, Мила все равно остается в небе, жадно бегая взглядом по сражающемуся месиву.

Когда взор наконец падает на светлые крылья, измазанные кровью и грязью, Мила находит сестру. Та тоже поднимается в воздух, пренебрегая своим же правилом. Мила выкрикивает имя сестры, и та обращает лик к зовущей.

Моментом позже копье с оглушительной скоростью пронзает женскую грудь.

– Мама, постой! – вскрикивает девочка, миловидное личико которой искажает недоумение. Она взволнованно хватается за край перины маленькими пальчиками. – Неужели это было взаправду? Я думала, это сказка! А в них никто не умирает.

– Ясна, полно, засыпай, – шепчет Сайна. Ее тонкая рука, украшенная увесистым перстнем с сапфиром, с нежностью гладит голову невинного дитя. – Это не выдумка, милая, а жизнь, которая не всегда преисполнена счастья. Я была на том поле боя, видела все своими глазами. Воины сражались жестоко, старший князь семя смуты посеял, а Морена тогда унесла много жизней, опустив зимнюю тьму на их души. – Сайна вздыхает, а голос ее становится тише: – И казалось, будто все скоро закончится. Но то было только начало.

Глава 1

Из летописей:

Птица Сирин – дивная крылатая нечисть, о которой слагали многие легенды. Ее голос пленяет слух и уносит душу в мир грез, столь сладостных, что возвращение кажется невозможным. Те, кто внимает ее пению, часто исчезают навсегда, ступая за грань Нави, где сон сливается с вечным покоем.

Ранним летним утром осознание туманом окутывает мою душу сродни предрассветной дымке. Сквозь него я время от времени различаю тихую истину: моя жизнь подобна золотой клетке, манящей сиянием, но не дающей воли. И чем упорнее я спрашиваю себя, кто я и откуда, тем явственнее становится горьковатый привкус воспоминаний о боли и голоде, которых вроде бы не знаю – и все же они тенью скользят в глубинах сознания.

Сидя с сестрами на опушке яблоневого сада, расположенного на высоком холме Ирий, я, морщась, все пытаюсь отогнать эти мысли. Свежий ветерок ползет меж трав, а спелые, налитые соком плоды сверкают в просветах листвы. От сладкого благоухания голова чуть кружится. Запах сочный, хмельной от изобилия яблонь, но такой приевшийся со временем.

– Говорила же тебе, чудная, – прерываю я тишину, теребя край простого белого платья, такого же, как у сестер. Ткань мягко облегает тело – исподница достаточно длинная, чтобы закрывать ноги, но не мешать движению, с открытой под крылья спиной и мягким белым пояском на талии. – Под яблоней спать опасно. Ты знала, что зрелый плод может упасть, но не испугалась.

– Конечно, я знала, – огрызается Мила, косясь на крону, переполненную спелыми яблочками. Ей не больно, сестра всего-то раздражена. – Между прочим, они не только под дерево падают!

Мила поднимает с земли ближайший красный плод и, не раздумывая, бросает его в меня, мирно лежащую на траве. Я ловлю дар ее меткости, и смех мой громче шелеста листвы разносится по округе – какое ребячество! Солнечные блики скользят по белоснежным крыльям Милы, которая на мгновение прищуривает глаза, подставляя лицо теплу.

Кручу пойманное яблоко в ладони, пытаясь отыскать в нем новые черты, если такое вообще возможно, ведь плоды я невольно рассматриваю каждый день. Взглядом быстро нахожу кое-что интереснее – Бажену, рыжеволосую, миловидную, с добрым взглядом и глубокой мудростью, но внешне порой напоминающую дитя. Сидя на массивном, поросшем мхом валуне, она, ссутулившись, трудится над венком в тени собственных крыльев и вникает в разговор:

– Чудно бояться того, что тебя не погубит. Или хотя бы не навредит, – тонкий, мягкий голос сестрицы слабо прерывается ветерком, – но еще более нелепо знать, что тебя убьет, и к этому стремиться.

Неожиданная, пронзительная серьезность заставляет нас с Милой насторожиться. Бажена, птица-Гамаюн^[1] и прорицательница, порой говорит загадками, но без злого умысла: сестра видит предсказания во сне, толкуя после пробуждения то, что запомнилось. У нас даже есть свой скрашивающий однообразие обычай – к ночи, как солнце полностью скроется, ложиться на этой самой опушке, слушая рассказы сестры о том, что ей виделось прошлой ночью.

– Море мне снилось, – продолжает провидица, по чьим локонам гуляет солнце, подсвечивая их изнутри – как огонь. За это мы ее прозвали Искоркой. – Синим пламенем заходящееся. Я видела, как оно поглощает тебя, Веста, а затем вода вмиг становится багровой – там появляешься ты, Мила, утопая в собственной крови. И мне ничего не остается, кроме как идти за вами… Легкие жжет, будто сейчас изнутри загорятся, а затем я просыпаюсь, задыхаясь от морока.

Бажена переводит взгляд на меня. Пальцы ее, гуляя меж стеблями венка, плетут все быстрее и быстрее, выдавая нахлынувшее волнение. У меня спирает дыхание. Тишина, нарушаемая лишь шепотом листвы и травы, кажется чужой. Такие сны Бажене снятся редко, если снятся вообще, и не сулят ничего хорошего. Мила тихонько ругается, видимо подумав о том же.

Где-то вдалеке еще одно созревшее яблоко, не сумевшее удержаться на ветке, с глухим звуком ударяется о землю. Над нами небо всегда ясное и безоблачное, словно другой погоды не существует. Только сейчас это выглядит неуместным, будто вот-вот пойдет дождь, гроза захлестнет землю и сад потонет, забрав нас с собой.

– И я подумала, – продолжает Бажена, глядя перед собой стеклянным, подернутым дымкой сновидений взглядом, – что сад – это не все. Это не весь мир. И меня до сих пор не отпускает ощущение, будто этот сон – и не сон вовсе, а воспоминание или предвестие.

Это не весь мир. Слова сестры эхом раздаются в голове, кожа покрывается мурашками. Бажена, будто сбрасывая оковы дурных мыслей, мотает головой и заносит над собой плетенье из маленьких белых соцветий. Красуется, примеряя. Не весь. Легкий девичий смех прорезает слух. Мила тянет руку Бажене в немом жесте, прося венок, и та передает его. Я смотрю на них, а в голове не укладывается: сестры просто продолжают жить?

– Вам правда все равно? – не выдержав, спрашиваю я. Руки Милы замирают, поправляя полевые цветы на русых, сплетенных в длинную косу волосах, а полуулыбка Бажены сползает с лица. – Это не иначе, как пророчество о том, чего в саду не будет, что будет за его пределами. А вам все равно?!

– Приоткрою тебе тайну, дорогая сестра. – Мила снимает венок с буйной головы, легким, небрежным движением руки бросая его в мою сторону. – Чувства наши не стоят многого, если сами мы не придаем им силы. А ты напридумываешь себе бед точно яблок в саду – с лихвой! И венок, кстати, больше подойдет к твоим смоляным волосам. Надень и успокойся.

Смотрю на белые лепестки, старательно скрывая нарастающий гнев. На месте, где Бажена сорвала цветки, завтра вырастут новые, точно такие же. И все мы знаем, что так быть не должно, но отчего-то разговор наш важен только мне.

– Но Веста в чем-то права. – Вмешавшись, Бажена остужает пыл разгоревшегося спора. – Раньше мне не снилось ничего, чего бы я не знала. Только однажды, перед приходом Лукиана, мне явилась тень мужчины – и вскоре он явился наяву.

На нас опускается угрюмая, давящая тишина. Разговор внезапно принимает другое, давно забытое русло, и каждая из нас отводит взгляд, не желая смотреть друг другу в глаза. Бажена поднимается и принимается обирать ближайшую к ней яблоню, бросая плоды.

По обычаю мы собираем созревшие яблоки в корзины, сплетенные ей, с каждого дерева в саду, кроме одного. Оно растет в самом центре сада, спрятанное за другими яблонями. Мощная крона излучает теплый блеск, словно она пропитана внутренним светом, а крупные золотистые плоды, величиной с кулак, усеивают ветви. Все вокруг нечахнущего Древа буквально источает жизнь.

Молодильные яблоки. Так же нетленны, как и наше бессмертие.

Дар Богов, не иначе. Изредка мы поливаем корни Древа водою из речки, протекающей через сад. И, не зная толком, куда ведут ее воды, отправляем в них собранные с лихвой плоды других яблонь – чтобы не гнили.

Не имея и помысла в том, чтобы усомниться в божественности своего предназначения, мы исправно храним долг. Стережем молодильные яблоки.

Я украдкой гляжу на сестер. Мила, сжав губы, так и застыла: боль ожила в ее памяти. Сад внезапно ощущается тесным.

– А ведь и правда. Может, мы слышали о море от Лукиана? – говорю я, заправляя непослушную прядь за ухо с запоздалым осознанием, что открыла в душе сестры давнюю рану.

Время в саду идет иначе, чем за его пределами, – течет сродни меду, а не бежит как водица. Но сейчас оно замирает – Мила оборачивается с видом, будто ее ударили плетью. Взгляд полон злости, но она почти сразу уступает место печали.

На высокий холм Ирий народ не ходит: раньше любой знал, что там прячется нечисть. Когда-то всякий, кто осмеливался сунуться к нам, бежал сломя голову. Причиной тому были наши песни. В смертельных переливах голоса я могла лишить чужаков жизни, а Мила затягивала так, что люди теряли память или сходили с ума от нескончаемого смеха и видений. Лишь немногие возвращались в деревни, не ведая, как ноги вывели их назад. Так рождались сказы да легенды, а страхи, передаваясь из уст в уста, отпугивали новых путников от волшебного сада.

Ныне простой люд позабыл об этом – им доводилось слышать лишь болтовню и решать самим, вымысел то или отголоски древней правды. Стоит ли возможность вернуть былую молодость и силу, красоту и стать, вкусив волшебный плод, их жизней? Каждый сам оценивает риск, однако прошло время, и мы схоронили память о последнем попавшем в сад человеке.

О Лукиане.

– Не думаю, что он знал о море, коль жил здесь, в Белых Горах. – Мила, обращаясь ко мне, пытается улыбнуться, но нижняя губа дергается, а голос ее, потухший и осипший, легонько дрожит. – Кажется, пора бы к сбору приступить, с опушки и начнем. Искорка, принесем корзины.

Не дождавшись ответа, Мила взмывает ввысь, расправляя крылья. Секунду-другую вижу ее тоскливый взгляд, прежде чем она скрывается за кронами. Я окликаю сестру, но знаю: нужен ей простор и время, чтобы остыть, – словом не успокоишь. С тяжелым сердцем поворачиваюсь к Бажене:

– Велес бы меня побрал, я не хотела обидеть Милу…