– Ваши языки – худший из пороков, – с мягкой укоризной шутит рыжеволосая. – Порой думаю: убери меня из сада – вы бы тут же перегрызлись, грозная Сирин^[2] да смертоносная Алконост!^[3]

– И дивная предсказательница судеб и побед, а еще мирительница и переговорщица. – Я улыбаюсь, а где-то в груди щемит сердце от осознания, какую рану сестры я вскрыла да присыпала солью. – Лети за ней.

– Я полечу, вот только…

– Только что?

Бажена же мнет тонкими пальцами ткань платья, подняв взгляд ко мне, и говорит:

– Мне правда показалось, словно это уже было. Воспоминание далекого события, что уже произошло со мной, будто в носу щекочет соленый аромат, а в волосах гуляет ветер. И это странное ощущение, что глубина мне не чужда и маленькие рыбки привычно щекочут голень, пока я шагаю, удаляясь от берега.

Несколько молчаливых мгновений я раздумываю над ответом. Меня не отпускают мысли, нагоняющие страх: почему мы стережем молодильные яблоки, откуда те растут и как мы оказались в саду? Почему нам грезятся другие края? И что пугает меня еще сильнее, так это мысль о том, как кто-то неведомый заманил нас в этот сад, забрав самое ценное – память. Причина таких мыслей – время: оно идет так медленно, утекая вдаль, а жизнь все не кончается. Зато кончаются деревья, камни на речном берегу и травинки, которые можно пересчитать. Все, о чем я могу думать, давным-давно изжило себя, оставив место новым мыслям, которых сестры не поймут. Мыслям о мире за пределами сада.

– Твои видения не бывают обыкновенными или бессмысленными, Бажена, – отвечаю я, приподнявшись с земли. Так же поступает и она.

– Найду Милу, пожалуй. – Сестра взмывает ввысь, расправив изящные белые крылья. – А ты думай поменьше, сестрица, займи руки делом! Сними вон яблок в подол да свали в одно место, оттуда соберем в корзины.

«Легче сказать, чем сделать», – думаю я. Встаю, стряхиваю с платья пылинки и направляюсь к яблоне, что растет у черты, отделяющей наш мирок от чужбины. Не могу перестать погрязать в думах. Слова Бажены о том, что сад – отнюдь не весь мир, прочно укоренились в сознании. Собираю с ветвей яблоко за яблоком и прячу в подол. Как же много всего ждет меня за пределами сада: безграничные поля; моря, куда можно нырнуть с головой; раздолье для полета в небесах.

Подол тяжелеет вместе с моим поникшим нутром. Высыпав яблоки на землю, я засматриваюсь: вид с холма открывается чудесный, вот только неизменный, набивший оскомину. С южной стороны сада располагаются невысокие землистые холмы, поросшие травой и кустарниками, а если обернуться к северу, можно полюбоваться высокими горами. Отсюда не видать, но где-то там, за отрогами, стоит деревня. Я точно знаю, ведь именно оттуда к нам однажды пожаловал Лукиан.

То утро было таким же – спокойным и тихим, мы смотрели на холмы, и вдруг на одном из них появился человек. Мужчина.

Мой взгляд блуждал по окоему^[4], а в голове сменялись воспоминания одно за другим: людской облик верхом на коне все приближался, и никто из нас не решался запеть. То было впервые, когда человек, завидев крылатых дев, не ринулся назад. Мы ждали завороженно, с предвкушением молодца, что храбро двигался к нам. Тогда мы и совершили свою главную ошибку – поверили человеку, впустив его в сад. Нам надобно было спеть, отогнать чужака, как и полагалось, а вместо этого мы не просто дозволили приблизиться к саду, а допустили немыслимое – он нашими же руками украл самое ценное, что должно было охранять. Молодильное яблочко.

Я мотаю головой, прогоняя дурные отголоски прошлого, и вдруг замираю: воспоминание почему-то никуда не уходит. Человек, сидя на черном коне, поднимается вверх по холму, направляясь прямо ко мне. Это может быть сильным наваждением, однако здравый смысл берет верх – у Лукиана же не было коня, он пришел к нам пеше, а сейчас навстречу идет совершенно другой мужчина. Страх тут же заполняет голову, лишая способности думать, а щеки обдает жаром стыда: я оказалась слишком беспечна. Открываю было рот, чтобы запеть, но незнакомец вскидывает руки и выкрикивает:

– Постой!

Мое дыхание застывает в груди, и голос, уже готовый сорваться в смертоносную песню, вязнет в горле.

Мужчина соскакивает с животного и, приказывая, мягким движением отгоняет коня. Затем решительно идет ко мне, не сводя глаз с моих белоснежных крыльев. И я будто околдована – внимаю пронзительному блеску его взгляда, зеленого, живого.

Он останавливается совсем близко. Пора бы петь. Белесые пряди его волос, рассыпавшиеся по лбу, мягко треплет ветер. Рука иноземца неуверенно поднимается, желая коснуться моих перьев; я не отшатываюсь, хотя сердце бьется в такт нарастающей тревоге. Мне чудится, что сам он охвачен не меньшим трепетом.

В этот миг за моей спиной раздается встревоженный голос:

– Веста? – Оборачиваюсь на зов Милы, выныривая из плена чужих глаз и прогоняя наваждение. Сестры стоят на открытой местности, их улыбки уже потускнели. Бажена застыла, прикрывая рот рукой в тихом изумлении.

Мужчина одергивает руку, насторожившись, а я шагаю назад, словно только что не позволяла человеку дотронуться до себя.

Отточенная стрела воспоминаний пронзает Милу, оставляя болезненный след. Долг стеречь сад непреклонен – следовало усвоить это еще тогда. Мила первее выходит из общего ступора и поднимает голову, тут же из ее губ разливается напев, полный чар и силы. Ее голос проникает в глубины разума, окутывая вторженца мягкими волнами звука. Мужчина тут же трет глаза, пытаясь рассеять наваждение, но веки его становятся все тяжелее, а тело теряет равновесие. Он пытается отойти, но ноги не слушаются. Песнь сильнее его воли. Незнакомец медленно опускается на землю, до последнего борясь, но неизбежно погружаясь в обволакивающий голос Милы, пока не валится совсем без чувств.

Глава 2

Из летописей:

Птица Алконост – чаровница с голосом, что манит душу в сладкий плен снов. Ее песня обвивает сердце счастьем и покоем, усыпляя тревоги и страхи. Но за этой мелодией скрывается рок: слушатель, забывая действительность, погружается в бездну безумия, где покой становится вечной мукой.

Незваный гость лежит без сознания на земле, его грудь едва поднимается и опускается, выдавая слабое дыхание. Мы с Милой стоим рядом, оценивая обстоятельства. Тихий шелест листьев, обычно умиротворяющий, теперь кажется гнетущим.

– Зачем… – Я с трудом сглатываю, и гнев полыхает во мне, словно пущенная без предупреждения стрела. – Зачем ты это сделала?!

– А что мне надобно было сделать, скажи на милость?! Стоять как камень? Ты уже сделала это за меня, нужно было что-то другое, – возмущенно отвечает Мила, складывая руки на груди. – Мы не можем просто оставить его здесь.

Я опускаюсь на колени у незнакомца и бережно поворачиваю его лицо к себе. Скулы у него точеные, ровно высеченные, под глазами тени усталости. Светлые волосы, бережно подстриженные, отливают серебром на солнце, обрамляя высокие скулы и выразительные черты лица. Тонкие губы выглядят напряженными. Мне неловко так открыто разглядывать чужеземца, но обжигающий стыд перебивает раздраженное шиканье Милы:

– Позволь уточнить, – шипит сестра где-то над моим ухом, – что за Леший тебя укусил? Почему не запела, завидев его? Ведь любой человек опасен для нас!

Журит по делу. Расправив плечи, я отстраняюсь от мужчины.

– Я не хотела, чтобы кто-то из нас пострадал, – произношу, стараясь не выдать сумятицы в душе. Встаю, отряхиваю колени и продолжаю: – Просто… задумалась, а он слишком быстро приблизился.

Мне хочется провалиться под землю. Внутри стучит тяжелый ком вины: кажется, что взгляд незнакомца был скорее любопытным и искренним, чем злым – и в ту краткую долю мгновения я ответила на это. Подпустив его к себе, я, должно быть, совершила большую ошибку, но даже после слов Милы об этом не жалею.

– Нам в любом случае нужно что-то сделать, – говорю я, быстро скользя взглядом по бледному лицу чужака. Есть в нем что-то притягательное, но эту мысль я отгоняю прочь. – Перенесем его ближе к западной части сада, подальше от… сами знаете от чего.

Затихаю на полуслове, подумав о том, что мужчина мог очнуться и слышать нас, не открывая глаз. Тогда точно придется оборвать его жизнь.

– Прости, мне не послышалось? Ты, верно, шутишь?! – в недоумении восклицает Мила, всплеснув руками. – Мы не спустим его с холма или не сбросим с утеса там, на северной стороне сада? Очнись, у него меч на поясе!

– Я достаточно громко и четко выразилась, Мила, – твердо возражаю я, скрещивая руки на груди. Возможно, я не права. Вероятнее всего, очень сильно не права. – Мы перенесем человека, дождемся, пока он очнется, и ты споешь снова. Так, чтобы он ушел, а не плашмя свалился.

Бажена молча наблюдает за перепалкой, не решаясь нас прерывать. Мила хочет возразить, но быстро тушуется:

– Поступай как знаешь. Я в этом участвовать не буду, – делано небрежным тоном отрезает она, прежде чем улететь.

Мы с Баженой в молчании тащим мужчину за руки к западному склону холма – сестры давно привыкли к тишине сада, но теперь она кажется натянутой, словно тетива лука. Убедившись, что незнакомец не очнется немедля, мы опускаем его на траву и, прислушиваясь к каждому вздоху, сами устраиваемся неподалеку. Проходит несколько томительных минут, прежде чем он шевелится и веки его подрагивают, а сам он открывает глаза. Взгляд кажется затуманенным, но постепенно в нем появляется осознание.

– Где я?.. – тихо спрашивает он, пытаясь опереться на локоть. Сначала в его взгляде лишь смутная боль и растерянность, но вскоре глаза, зеленые, как только проклюнувшаяся листва, начинают лихорадочно бегать по сторонам. Задержавшись на нас с Баженой, он преодолевает мгновенный ужас и хмурится.

– Кто ты и почему пришел сюда? – нетерпеливо бросаю вопрос. Уверенно выпрямляю спину, вперив суровый взгляд в незнакомца.

– Почему я все еще жив?.. – густо и низко вопрошает он, выглядя пораженным. Мы с Баженой растерянно переглядываемся: кажется, целая вечность прошла с тех пор, как человеческая речь проникала в эти места. Тишина повисает между нами, пока я не решаюсь заговорить первой. Хмуря темные брови, незнакомец изучающе глядит на нас, ожидая то ли ответа, то ли подвоха. Но ничего из этого не следует: я замираю, очарованная неизведанной жизнью, что скрывается за темной зеленью его радужек. – Это морок или колдовство? Я наслышан от жителей окрестных деревень о том, что в сей яблоневый сад никто носу не сует – боятся.

– Коль пришел один – не боишься, – строгим тоном говорю я. – Для чего пожаловал? Советую отвечать быстро и прямо, иначе пощады не жди.

Слышу короткий смешок от Бажены. Шикаю, приказывая ей замолчать, а мужчина тем временем не отводит пристального, бесстыжего взгляда от наших крыльев. Когда он приподнимается с земли, солнечный луч скользит по его шее и вдруг вспыхивает в зеленом самоцвете, который я замечаю только теперь. На миг меня отвлекает этот холодный отблеск, и я ловлю себя на том, что невольно любуюсь игрой света. Еще миг – и я снова вспоминаю, что передо мной может быть враг. С кожаного пояса свисают ножны и фляга.

– Говори, человек. Зачем ты проник в наш сад? Питаешь воровские помыслы, не иначе?

От его взгляда у меня странно теплеют щеки. Злилась бы я, да только чувствую: в нем замешано не одно лишь любопытство. Но незнакомец не глуп – он быстро надевает личину безразличия и твердым голосом отвечает:

– По яблоки пришел в ваш сад, в округе лето жаркое, сухое, неурожай в деревнях. Плодами разжиться хотел. – Его речь четкая и ровная, слова подобраны заранее, думается мне. – Уж знал, что местные в это место не захаживают, но не думал, что с самой окраины меня встретит опасность.

– Не дури меня, человек, – не выдержав очевидной лжи, неосознанно повышаю голос и продолжаю сурово: – При тебе меч, но ни лукошка, ни корзины. Сколько же яблок ты хотел унести?