– Одно, – сглотнув, отвечает мужчина, погодя натянув улыбку. На гладкой щеке проступает маленькая ямочка. – Лжец и вор из меня никудышный.

Сложив руки на груди, я снисходительно и победно ухмыляюсь. Вертеть, всю жизнь находясь с младшими сестрами, я научилась искусно. Мужчина выпрямляется на руках и, неуклюже присев, продолжает сосредоточенно смотреть на меня.

– Буду к тебе милостива, если скажешь правду, – произношу я ровно, хотя сердце учащенно бьется. – Откуда тебе ведомо о нашем Древе и что ты надеешься от него получить?

Из уст мужчины вырывается короткий смешок. Его лицо не доброе и не злое, скорее пустое, он тщательно скрывает истинные чувства. Его лицо настораживает меня своей холодной красотой и одной-единственной теплой ямочкой на щеке.

– Яблоко – для умирающего отца, – стихает голос, надломившийся от горя. – Раньше о саде ходили лишь крестьянские страшилки, дескать, здесь обитают чудища. Но те, кто не верил слухам, домой не возвращались. Я же прочел о волшебных яблонях в княжеской библиотеке.

– Верно, в саду есть яблоки, за которыми охотятся люди, отличающие россказни и небылицы от искаженной правды, – говорю я рассеянно, но внутри вдруг что-то щелкает. Будто искра проскочила в сознании, мгновенно выхватывая новую мысль. Всего миг назад я была поглощена разговором, а теперь мир вокруг замирает.

Он сказал: «Летописи…» Значит, где-то там, в ином краю, есть место, где собирают и хранят знания. Библиотека. Слово гулко отдается у меня в голове. А вдруг там есть сведения не только о волшебных плодах, но и о нас, моих сестрах? О том, кто мы и как обрели этот проклятый долг. Старая мысль: «А что, если нам пора узнать правду?» – вспыхивает с неожиданной силой.

– Согласен, что искаженной. – Мужской голос возвращает меня в действительность. Улыбка трогает уста незнакомца и взгляд скользит по нам с сестрой. – Чудовищ я здесь не нашел.

Широко распахиваю глаза от изумления и такой откровенной дерзости. Бажена рядом зарделась. Все время оставаясь немым свидетелем разговора, она наконец решает подать голос, глядя на меня:

– Он не должен помнить, как найти нас или что видел здесь, – негромко напоминает сестра, зная, что я не смогу ни свести его с ума, ни убить, коли причина его прихода столь бескорыстна. – Значит, без Милы все равно не обойтись.

– Знаю, – отвечаю, оборачиваясь к сестре, взгляд которой прикован к незнакомцу, – и надеюсь, он будет благодарен, что ему сохранили жизнь.

– Он будет еще благодарнее и не станет сиротой, если вы его выслушаете, – внезапно говорит он, вставая напротив нас. Теперь я замечаю, что он выше меня почти на голову, широк в плечах. – Я готов принять любую участь, но прошу дать мне миг – доказать, что ни мне, ни моему отцу не суждена смерть по вашей воле.

Оборачиваюсь к Бажене в немом вопросе, не вправе принимать такое решение в одиночку. Не успевает она ответить, как мужчина, заметив колебания, продолжает:

– Меня зовут Иларион, но дома меня чаще зовут Рион. Я средний сын в семье. Старший брат ищет лекарей за морем, младший не отходит от отца. Болезнь берет свое – он стар и слаб. Я думал, если отец станет моложе хоть на несколько лет, у него будет шанс побороть хворь.

Его речь сбивчива, он выпаливает ее на одном дыхании и замолкает. Вокруг снова воцаряется тишина, но я готова поклясться, будто слышу буйное биение мужского сердца. Не отрываю взгляда от Риона, а он смотрит на меня с мольбой.

– Мне жаль, Иларион, – произносит Бажена с мягким состраданием и, поднявшись, робко шагает к нему. – Но ты знал о возможных преградах. Мила так или иначе заставит тебя забыть дорогу сюда. Проведи время с отцом, пока можешь.

Время уединения, прожитое в саду, смягчило мое сердце. Лукиан однажды выкрал яблоко, и ничего не произошло. Верно, что мы стережем сад, но там, за его пределами, умирает человек. Чья-то жизнь угасает, пока на Древе растут десятки чудотворных плодов.

Гляжу на Риона, и что-то в его глазах, полных отчаяния и надежды, заставляет меня задуматься. Тот стоит прямо, непоколебимо, но сжатые кулаки выдают смятение. Он прикусывает край обветренной губы, где красуется маленькая впадинка – зажившая ранка.

– Древо не опустеет от одного яблока. – Сама себе не верю: неужели действительно произнесла это вслух? Тишина, которая следует за словами, кажется бесконечной, будто сам воздух затаил дыхание. – Что скажешь, сестра?

– Ты серьезно? – неверяще выдыхает Бажена, не сводя с меня круглых глаз. Кровь приливает к моим щекам то ли от гнева, то ли от досады. Все так, как Рион и сказал: чудища стерегут яблоневый сад. Самая настоящая, равнодушная к человеческой жизни нечисть. – Если возьмет яблоко он, возьмут и другие. Представляешь, что будет тогда, когда последний волшебный плод сорвут? Ты не знаешь, чем это может обернуться. Однажды уже был в саду плут…

– Да, я знаю. – Возвожу глаза к небу. – Для одного дня слишком много ему чести. Но сейчас все иначе: мы вправе решить самостоятельно, помочь этому человеку или нет.

Взмахиваю рукой в сторону Риона, молча ожидающего решения. От меня не укрывается, как быстро он оправился – вспомнить Лукиана, так тот очнулся лишь тогда, когда холодной водой из реки окатили. Новый знакомый же, гордо вздернув подбородок, держится уверенно, смело, и это обескураживает.

Рион пришел за яблоком для родного, близкого человека и, столкнувшись лицом к лицу с крылатым неизвестным отродьем, он не пошел на попятную. Принял удар, а после все равно сумел подняться. Он давно мог вынуть покоящийся меч из ножен, но даже не притронулся к ним. Рион наверняка осознает, что, раз клинок не отняли, значит, воспользоваться он им не успеет – волшебным голосом его уничтожат раньше. И это все сбивало с толку еще больше.

– Не жаль ли вам одного плода для сына умирающего отца? – вмешавшись в разговор, спрашивает Рион звенящим от отчаяния голосом.

– Сынов, мечтавших спасти родных, мы видели и прежде, – отвечаю я, стараясь не выдать сочувствия. Бажена, видимо, ощущает вину за то, что Мила не здесь, и принимается разглаживать несуществующие складки, проводя ладонями по платью.

– Я не могу говорить за других, но за себя ручаюсь, – упорно настаивает он. – Если нужно время на раздумья, я подожду здесь, у опушки. Мой конь стоит где-то в стороне холма и не двинется без меня – обучен.

Шорох из глубины сада заставляет нас всех обернуться.

– И речи быть не может, – встревает вернувшаяся Мила в разговор. Быстрым шагом она подходит ближе, встав почти вплотную к Риону, и выплевывает: – Никому из людей здесь не рады. А о яблоках и подавно речи нет! Спускайся с холма, пока ноги несут, а не то снова валяться на земле будешь!

«Или в земле…» – подмечаю про себя, хорошо зная сестру.

Гость хмурит брови, глядя на настырную, упрямую Милу сверху вниз. Я приближаюсь к сестре и беру ее под локоть, оттянув от мужчины. Рион скользит по Миле взглядом и лениво приподнимает уголки губ:

– Спасибо за великодушие, но, смею заверить, я не так беззащитен. Смогу справиться с девушкой. И даже с двумя.

Услышав явную браваду, я ошарашенно гляжу то на него, то на Милу, чьи глаза полны презрения. Лицо Риона вновь ставится безразличным и непроницаемым – отличный навык для того, кто смеется возможной гибели в глаза.

– Не это хотел сказать, – нарочито серьезно подмечает Рион, увидев наше замешательство. – Я не спал двое суток в седле, и меня мутит после того, как вы спели. Не то чтобы у вас тошнотворно-головокружительные песни, но чувствую я себя именно так.

Сквозь пелену притворного холода снова мелькает озорная полуулыбка. Не удержавшись, улыбаюсь в ответ. Мила тут же одергивает меня, а Рион, кашлем прочистив горло, продолжает:

– Я хотел сказать, что устал с дороги. Мне бы очень хотелось рассказать вам об отце и убедить в том, что этот чудесный человек, самый добрый из всех мне известных, достоин помощи. И если до рассвета у меня не выйдет, я уйду.

Мила сжимает губы, собираясь возразить, но я незаметно щипаю ее за локоть, призывая к терпению. Стоящая сбоку от нас Бажена не подает голоса, устав от споров. Миле ничего не остается, кроме как пойти на уступки. Она глубоко вздыхает, покачав головой, и говорит осипшим голосом:

– Я против, и ты это знаешь. – Сестра разочарованно качает головой. – Но вижу, что вас всех не смогу переубедить. Надеюсь, это не аукнется нам бедой.

– И что с ней не так? – спрашивает Рион, уклонившись от очередной замахнувшейся на него ветви. Он следует за мной, стараясь не отставать и не сбавлять шага. Я юрко спешу первой, прижимая крылья к телу, чтобы не цеплять ветви. Рион шипит, когда редкие прутья, которые я отодвигаю, с силой прилетают ему в лицо.

– С Милой все в порядке, – недовольно отвечаю я, с укором оглядываясь на спутника. – У людей всегда принято оскорблять чужих сестер или только у воров?

Условившись, что Рион отдохнет, наберется сил в дорогу и отбудет, я вызвалась проводить его к реке, напоить да набрать воды в путь.

– Я не вор и никого не оскорблял, – пожимает плечами Рион, не отставая. Я уверенно шагаю босыми стопами по протоптанной тропинке, двигаясь к реке. Он срывает яблоко с ближайшей ветки, с хрустом надкусывая его. – Понимаю, мне здесь не рады. Вот только будь ее воля, я бы уже мертвым валялся где-то под холмом.

Резко останавливаюсь на месте, и Рион, то смотревший под ноги, то ловящий ветки, чуть ли не врезается в меня. Вперив руки в бока, я оборачиваюсь к чужеземцу, нахмурившись и выпятив подбородок вперед:

– Тебе не кажется, что в твоем нынешнем положении дерзости не уместны? Ты хоть понимаешь, перед кем стоишь? – Еле сдерживаюсь, чтобы не добавить: «Таких, как я, боятся все». Впервые в жизни ощущаю, как неприятно сосет под ложечкой осознание собственных сил и превосходства. Никогда не хотела вызывать страх.

– Из летописей знаю, что вы не просто девушки. Вас трое: Сирин, Алконост и Гамаюн. Алконост заставляет людей бредить, а значит, твоя любезная сестричка – именно она. Выходит, ты или Гамаюн, предсказывающая будущее, или Сирин, единственная, кому под силу убить меня почти сразу. Ты либо убьешь меня, либо расскажешь, сколько у меня будет детей.

– Ты или безумен, – почти с презрением отвечаю я, искоса глядя на мужчину, – или попросту глуп.

Мне претит сама мысль о том, что, зная о нас столько, Рион все равно пожаловал в сад. Ума не хватило, так сумасбродство сделало свое дело: не просто за яблоком явился, но и шутки шутит.

– Или храбр, – вновь веселясь, добавляет Рион. И только когда я отворачиваюсь, продолжив путь, он решается добавить: – Или так отчаян, что искал последний способ помочь отцу.

Выйдя к реке, останавливаюсь и блаженно прикрываю глаза, шумно втянув носом влажный воздух. На берегу, у деревьев, я часто нахожу покой и одиночество, когда опускаю босые ступни в прохладную воду и наслаждаюсь тенью. Не открывая глаз, я шагаю вперед, а затем еще, по щиколотки оказываясь в неглубоком потоке – течение приятно ласкает кожу. Мягкое журчание успокаивает, унося тревогу, пока неприятный всасывающий звук не доносится до ушей. Искоса глядя на его источник, я вижу Риона, согнувшегося в три погибели и пьющего пригоршней из реки. Заметив мой небрежный прищуренный взгляд, он уточняет:

– Что-то не так?

Вместо ответа я хмыкаю, презрительно закатывая глаза. Выхожу из реки и направляюсь к одному из крупных камней, чтобы присесть. Корка высохшей глины на берегу покрывается влажными босыми следами.

– Набирай воду, я подожду здесь. Затем вернемся на опушку, отдохнешь и двинешься в путь, куда тебе нужно.

– В Златоград, – вдоволь напившись, уточняет Рион. Вытянув ноги, он откидывается на руки, лениво запрокидывая голову так, что редкие солнечные лучи целуют молодое лицо. – Столица Единого государства, если тебе любопытно.