– Эта лохматая в жару мечется, всё тебя зовёт. Я и прибёг! Дя-а-адька, больно ж!

Донатос отпустил Русаево ухо и встряхнул мальца, словно пыльное одеяло.

– Нечего ночами шастать!

Он бы добавил ещё что-нибудь, да позабористей, но в дверь сызнова заколотили.

– Отворяйтесь! Поймали! – раздался густой голос Дарена.

Сызнова отодвинули стол, открыли.

– Чего там стряслось? – спросил Лашта. – Как он вызверился? Я ж ему сам науз плёл…

– Да будто спятил, – ответил ратоборец. – Хорошо ещё парень Ольстов не растерялся. Но досталось ему знатно: бок подран, голова разбита.

– Ихтор с Рустой где? – спросил Донатос, направляясь к выходу.

Вой махнул рукой.

– Там. В башне. Храбреца нашего припарками пользуют.

Наузник обернулся к всклокоченному Зорану.

– К целителям бегом! – После этого перевёл глаза на Руську, распухшее ухо которого заметно оттопырилось и горело, словно головня. – А ты идём. Невесту глядеть.

Светла и впрямь металась в жару. Губы пересохли, вокруг глаз залегли тёмные круги. Горячие пальцы лихорадочно дёргали ворот рубахи, будто та сдавливала горло, заставляла задыхаться.

– Что ж за наказанье… – Донатос взял дуру на руки и велел Руське: – Сапожки её возьми, полушубок, да за мной ступай.

Мальчонок сгрёб всё, что велели, в охапку и побежал впереди: отворять двери. По счастью, пройти в башню целителей можно было, не выходя во двор, но в каменных переходах стоял такой холод, что пришлось остановиться и закутать Светлу.

Когда колдун со своей ношей на руках и Русаем в сопутчиках пришёл в лекарскую, Ихтор и Руста уже заканчивали перевязывать Ильгара. Тот ещё был заметно бледен, но не испуган, скорее раздосадован.

– А с этой-то чего опять? – не скрывая недовольства, спросил Руста. – Без неё будто дел нынче мало. Зачем приволок?

– Да уж не тебе похвастаться, – огрызнулся Донатос. – Горит вон вся, задыхается. Иль, может, ты сам к ней хотел прибежать?

Руста дёрнул плечом, всем видом показывая, что бегать к дуре не собирается.

– На лавку положи, – спокойно сказал Ихтор, щупавший багровый кровоподтёк на боку Ильгара. – Туда, к окну. Я посмотрю её. Руста, Зораном займись.

Донатосов выуч сидел на лавке и смирно ждал своего череда. Потрёпан он был не сильно, но лекарь всё одно ощупал его сверху донизу, напоил какой-то гадостью, а щёку намазал жирной вонючей мазью.

Колдун тем временем выпростал свою ношу из полушубка, устроил на лавке и потрогал лоб. Горит. Горит, клятая. Как печь пышет. И воздух губами ловит, будто мало ей его.

С подоконника спрыгнула рыжая кошка, прошла по краю скамьи. Донатос хотел её согнать, но она зашипела и, вместо того чтоб уйти, легла на грудь без того задыхающейся Светле, замурчала…

Крефф протянул руку, чтоб сбросить блохастую. Но Светла вдруг рвано вздохнула и открыла глаза. Взгляд у неё был отрешённый, обращённый в никуда, но горячая рука нашарила ладонь колдуна.

– Родненький, – прошептала скаженная, стискивая его ледяные пальцы. – Замаяла я тебя… Ты уж прости… Хоть ел… нынче? Или опять… позабыл?

Она слепо смотрела мимо него.

– Ел, – глухо ответил Донатос, чтоб прекратить жалобное лепетание. – Ежели узнаю, что опять без полушубка во двор…

Дурочка слабо улыбнулась.

– Нет, свет мой… какой уж теперь двор? – Она ласково погладила его запястье. – Устал… Тебе бы поспать… Ты иди… иди… отдохни… Я утром… кашки принесу…

Её голос угасал. Веки тяжелели и медленно опускались.

Подошёл Ихтор, согнал кошку, ощупал девку, оттянул веко, потрогал за ушами, под подбородком и растерянно сказал:

– Не пойму, что с ней… Не настыла уж точно. Надо лучше глядеть. Раздевай.

Донатос поймал себя на том, что едва не начал пятиться к двери. Хранители, за что?! Может, ему ещё и припарками её обкладывать?

– Ну? – Ихтор повернулся от стола, на котором смешивал какое-то питье. – Служки спят все. Раздевай.

– Иди за дверью постой, – приказал Донатос Руське, который присел на низенькую скамеечку и развесил уши. – А ты отвернись, – сказал уже Зорану.

Парень покраснел и спешно отвёл глаза.

Крефф колдунов приподнял бесчувственную Светлу и взялся неловко стаскивать с неё исподнюю рубаху. Отчего-то ему сделалось муторно от мысли, что нагую дурочку будет смотреть сторонний мужик, трогать, крутить то так, то эдак.

Рыжая кошка сызнова устроилась на подоконнике и оттуда внимательно наблюдала за мужчинами.

Ихтор подсел к скаженной, на которой из всей одёжи остались только шерстяные носки, взялся водить руками повдоль тела, где-то мягко нажимая, где-то осторожно щупая. Искорки дара сыпались с пальцев, просачивались под кожу. В движениях целителя не было ни сластолюбия, ни глумления, лишь заученная отточенность. Он делал то, что следовало, не обращая внимания, кто перед ним.

Но Донатос всё одно скрипнул зубами и уставился в окно. Прибывающая луна торжественно сияла, будто ухмыляясь со своей высоты.

– Чудно́… – послышался голос целителя. – Здорова девка. Отчего у неё жар, не пойму… Ты её не донимал ли? Может, обидел как? Бывает с ними такое…

– Какое? – разозлился колдун. – Уж не первый день то полыхает, то скачет как коза. Нынче вон совсем плоха. Ты лекарь или нет? Чего делать скажешь? Колыбельными мне её пользовать, что ли?

– Оставляй тут, – велел Ихтор. – Пусть будет под приглядом. Я к ней выуча приставлю следить, малиной поить, мёдом потчевать. Глядишь, и пройдёт всё. Ну и ты… помягче с ней.

– Я её сюда на руках принёс, уложил, раздел, – начал перечислять Донатос. – Куда уж мягче-то, а?

Ихтор задумчиво кивнул. И впрямь, всё совершённое было для колдуна сродни подвигу нежности.

Донатос тем временем поглядел на раздетую дурочку и не удержался, прикрыл её отрезом чистой холстины, лежавшим на одной из полок.

– Пойду спать. Завтра утром загляну.

Целитель кивнул и снял с подоконника кошку. Погладил между ушами, отчего Рыжка довольно зажмурилась.

– Иди. Ежели что, я за тобой пришлю.

Колдун мученически вздохнул.

Спать.

Небось с утра Клесх соберёт всех, будет пряники раздавать за Беляна. Лишь теперь Донатос понял, что ни у кого так и не спросил ни про побег кровососа, ни про его дальнейшую судьбу. Ни про что. Весь отдался хлопотам о своей дуре. Обережник даже не заметил, что впервые, пусть и лишь в мыслях, но назвал Светлу своей.

Глава 13

Лют дрых, распластавшись на лавке, когда дверь его узилища распахнулась. На пороге возникла Лесана, прошла в каморку и положила на край стола стопку одёжи.

– Одевайся.

Оборотень в ответ буркнул что-то невнятное и отвернулся к стене.

– Эй! – громче позвала обережница. – Тебя глава хочет видеть.

Волколак в ответ зевнул и спросил:

– Чего ему на меня глядеть? Соскучился, что ли?

– Одевайся, – повторила Лесана.

– Вот есть же злобные девки! – сердито выдохнул пленник. – И главе-то вашему не спится! Утро ведь ещё…

Он бубнил и бубнил, но всё-таки взял одёжу и начал собираться. Обережница в темноте толком не разглядела, зажила его спина или нет, но двигался Лют легко. Стало быть, раны не донимали.

– Я ж говорил, что на волках всё заживает быстрее, чем на собаках, – весело сказал оборотень.

Вот как он догадался, о чём она думает? Лесана угрюмо промолчала.

– Так что там глава хочет-то? – спросил по-прежнему беспечный Лют.

– Да небось узнать, почто ты его дочь на задний двор заманивал, – ответила Лесана.

Волколак замер, аж забыл одеваться дальше: голову в ворот рубахи продел, а рукава так и остались болтаться. Он медленно повернулся к собеседнице и переспросил:

– Кого?

– Дочь. Клёну, – ответила обережница, в душе радуясь, что он наконец-то растратил самообладание и привычную насмешливость.

Просчиталась. Вместо того чтоб напугаться, смутиться или растеряться, Лют вдруг заливисто расхохотался. Лесана никогда прежде не слышала столь беззастенчивого, а самое главное – заразительного смеха. С одной стороны, ей тоже стало почему-то смешно, с другой – захотелось дать пленнику подзатыльник, чтоб успокоился. Чай не о безделице говорят – о дочери главы! Да и просто… не привыкла она к тому, что мужчина может без повода заходиться, словно жеребец. От обережников слова зряшного не дождёшься, не то что улыбки. А этот чуть чего – покатывается. Смотреть противно.

– Что ты гогочешь? – Девушка поморщилась. – Что тут смешного?

Лют успокоился и совершенно серьёзно ответил:

– Клёна вашему главе не дочь. Можешь его расстроить. Ну или обрадовать.

– С чего ты взял? – удивилась Лесана.

А сама, к стыду своему, подумала: нешто Клёна говорила этому прохвосту что-то плохое о Клесхе? Да нет, не могла. Не водилось за ней привычки к злословию.

– Она им не пахнет, – пояснил Лют. – Значит, не кровная. Как ты или я.

– Она его падчерица, – сухо произнесла Лесана. – Единственная выжила из всей семьи. Сына родного Серый загрыз. Жена непраздная умерла всего месяц тому. Он и попрощаться не успел с ней – по надобям ездил.

Обережница говорила негромко и ровно. Не обвиняла, не гневалась. Однако становилось понятно, что в этот миг Лют ей глубоко неприятен. Словно именно он убил и замучил всех тех, про кого она вспомнила.

Волколака это не пристыдило. Он лишь развёл руками и вздел-таки болтавшуюся на шее рубаху.

– Не повезло. А на меня ты почто сердишься?

Лесана сама не понимала почто, потому огрызнулась:

– Да все вы – семя про́клятое.

Лют хохотнул и взялся вязать обмотки.

– Ничего не проклятое. Ты просто глядишь через злобу. А я, например, буду хорошим мужем.

– Чего? – Обережница даже растерялась от такой дерзости.

– А что? Сама посуди: днём я сплю и жену не донимаю. Ночью, когда мужик всего нужнее, я в самой силе. Опять же, места в избе мне много не надо: могу и в конуре спать. А ежели на цепь пристёгивать, так и гулять не стану. Буду и верным, и рядом всегда. В мороз об меня греться можно. А коли вычёсывать, так ещё и носков навяжешь. Я – подарок, Лесана. С какой стороны ни взгляни. Ну и ещё ко всему, со мной ночью ходить можно и ничего не страшно. Ав тебе просто злость говорит. Или зависть.

Он подмигнул собеседнице, а та насмешливо ответила:

– Чему завидовать-то? Что ты однажды жене голову откусишь, не удержавшись?

Оборотень посмотрел на неё укоризненно.

– Зачем же мне жене голову откусывать? Что я, припадочный? Лесана выразительно пожала плечами.

– Припадочный или нет, а главе любопытно, зачем ты его дочь обхаживал.

Пленник покачал головой.

– Уж вы меня и в чулан заперли, и ошейник нацепили, и заклинаньями по рукам и ногам сковали, а всё одно подвоха ждёте. Вот он я, весь ваш. Спросит – отвечу. А дочь я его не заманивал и не обхаживал. Первый раз она заблудилась и случайно во двор вышла. А что ж мне не поговорить с красивой девкой? Второй раз, правда, сама пришла, да и то через день. Видать, от скуки. А третий – с подружками прибежала, когда от Беляна спасалась. Ну и чего я сделал не так? Надо было её в первый раз прогнать? Сказать с порога, что я волк? Чтоб она на всю Цитадель голосила? Это бы главе твоему понравилось?

– Надо было сказать правду, – ответила обережница. – Ане смущать девочку. Ей и без того несладко.

– Ладно, – легко согласился Лют. – Правду так правду. Я пленник. Делаю, что велят.

Почему-то Лесана почувствовала подвох в этих его словах.

– Гляди, не вздумай на жалость давить. Ты зверина дикая, она человек. Так что нечего тут похохатывать и зубы ей заговаривать. Ишь выискался.

Ходящий посмотрел на неё долгим задумчивым взглядом.

– Не буду. Чего ты хочешь? Как велишь, так и сделаю.

– Прекрати девочке голову дурить, – сказала обережница.

– Я не дурил.

Лесана тяжело вздохнула и произнесла раздельно:

– Скажи. Ей. Правду.

Лют рассердился: