– Я хочу знать, где нынче твоя стая и что там происходит.

Охотник глядел пристально и зло. Не собирался жалеть. Не хотел сочувствовать.

– Я… – Юноша закашлялся. – Я попробую.

Он зажмурился и напрягся. По его лицу прошла судорога усилия. А через несколько мгновений пленник открыл глаза и сказал:

– Они в Лебяжьих Переходах.

– И что там?

Белян перемялся с ноги на ногу и виновато ответил:

– Не знаю. Просто они там. И всё.

Ему показалось, будто глаза того, кого называли главой, потемнели.

– Сколько их? – последовал новый вопрос.

– Не знаю. – Белян развёл дрожащими руками. – Не знаю, господин. Я вижу очень мало. Очень. Больше может рассказать только тот, кто там был. А я… Я вижу урывками. Вокруг этого места сильная защита. Она не даёт дотянуться.

– Уведи его в мертвецкую и упокой, – равнодушно сказал глава женщине в сером одеянии, которая сидела в дальнем углу и которую пленник до сего момента не замечал.

Незнакомка легко поднялась на ноги.

– Топай, – сказала она, подтолкнув юношу в плечо. – Живее! Ну.

Белян вцепился в запястье охотнице, отряжённой вершить страшный приговор.

– Госпожа, не надо! Не надо! Умоляю! – Он бухнулся женщине в ноги. – Не надо! Я не лгу! Я правда не могу! Не надо!

В отчаянии полонянин обхватил её колени и уткнулся в них носом. Обережница застыла и перевела растерянный взгляд на главу, лицо которого было всё таким же каменным.

– Не ори! – Она дёрнула паренька за волосы. – Вставай!

– Нет! Нет! НЕТ!!! – Он так крепко сжал её ноги, что женщина покачнулась.

– А ну хватит! – Разозлившийся охотник так грохнул ладонью по столу, что с него посыпались берестяные грамотки.

Белян скорчился на полу, подвывая:

– Я всё сделаю. Всё!!!

– Ты бесполезный.

– Нет! Я… Я могу позвать того… Кто всё знает! Могу… Позвать!

Глава подошёл к пленнику.

– Ишь ты…

– Я… я позову моего вожака. Он знает… Только не убивайте!!!

Охотница в сером одеянии передёрнулась то ли от жалости, то ли от отвращения. Белян решил, что она собирается его ударить, и заскулил. Слёзы покатились по щекам.

– Вот же теля глупое! – Женщина покачала головой. – И как тебя угораздило таким стать, а?

Белян плакал, судорожно всхлипывая.

– Зови.

– Нынче? – осипшим голосом спросил пленник.

– Нынче.

Он сызнова зажмурился и стоял так на коленях едва не четверть оборота. Из-под ресниц всё быстрее и быстрее катились слёзы.

– Не слышит. Он меня не слышит! – В глазах Беляна уже не было страха, только глухое смирение. – Я не могу… Оградительная черта на совесть сделана. Не получается.

Охотники переглянулись.

– В мертвецкую, – только и сказал глава.

Приговорённый будто окаменел.

– Я не виноват, – шептал он. – Не виноват.

Как они не понимают? Что он может сделать, коли защита Переходов так сильна? В Цитадели силу веками потоками льют, так ведь и в Переходах дар тратят не менее щедро. Столько осенённых в одном месте!

Клесх наблюдал за пленником: голова опущена, спина сгорблена, в лице ни кровинки, губы перекошены от едва сдерживаемых рыданий, слёзы падают и падают. Не врёт.

Убить его?

Не так уж много у них ходящих в казематах, чтоб раскидываться. А этот к тому же осенённый, мало того, дар видит. А ещё так боится боли и смерти, что согласен на всё. Жизни его лишать глупо. Знай себе пугай. Но слабину давать нельзя: поймёт, что все угрозы зряшные, и тогда уж пользы не жди.

– Хватит рыдать! – оборвал тихие всхлипывания Клесх. – Какой от тебя толк?

Пленник вскинулся и в отчаянии выкрикнул:

– Я знаю ещё одного осенённого! Это он рассказал нашему вожаку про Переходы. Я… я попытаюсь услышать его… Мы не связаны кровью… Он меня не кормил, но он кормил того, кто… кто сделал меня таким. Я попытаюсь.

Клесх усмехнулся.

– Пытайся.

Белян сызнова закрыл глаза.

Женщина в сером одеянии села на лавку и неторопливо раскурила трубку. Пленник почувствовал запах дыма и тут ощутил, как болят разбитые от резкого падения колени, как взмокла спина и как глубоко он презирает самого себя. А ещё подумал, что ежели и теперь ничего не сможет, то эта самая женщина, годящаяся ему в матери, отведёт его в смрадное мёрзлое подземелье и там…

Белян очень-очень старался. Но по лицу главы так и не понял, доволен тот или по-прежнему считает его бесполезным.

Глава 2

– Свет ты мой ясный! – раздался звонкий голосок.

Донатосу захотелось вжать голову в плечи. А выученики, находившиеся в покойницкой, застыли и, кажется, даже перестали дышать.

Колдун тяжело вздохнул.

– Чего тебе, Светла?

– Так поесть принесла, родненький. Ты ж вон опять в трапезную не ходил, – зачастила девка и поставила на стол кособокую корзинку.

Крефф едва заметно повёл бровями. Выучей тут же сдуло.

Донатосовы подлетки скаженную любили от всей души, ибо с её появлением наставник почти всегда либо сам уходил, либо их отсылал. И то и другое было великой благостью. Потому парни дурёху пестовали и опекали. Пару дней назад случилось в Цитадели вовсе неслыханное: за конюшнями вышли стенка на стенку выучи-одногодки – колдуны супротив ратоборцев. Хотя какие там колдуны и ратоборцы? Смех один! Едва по две весны отучиться успели. Но рожи поразбивали друг дружке знатно. А всё из-за кого? Из-за дуры скаженной, которой один из выучей Ольста отвесил пинка за то, что крутилась под ногами. Да ещё и подзатыльником наградил, покуда из сугроба выбиралась. Дескать, нечего тут мельтешить.

Донатос о том не знал. И не узнал бы, ежели б не побоище, из-за которого к нему прибежал один из старших выучей и выпалил с порога:

– Наставник, наши щеглы с Ольстовыми схлестнулись, зубы во все стороны летят! Они там, за конюшнями, того гляди друг друга поубивают. Я уж ихних и наших старших кликнул, чтоб разнимали. А креффа найти не могу.

У наузника глаза полезли на лоб. Отродясь не бывало, чтобы выучи Цитадели выходили друг против друга, как в весях на сшибку.

Когда оба наставника, один злой, как Встрешник, а второй растерянный и оттого ещё сильнее хромающий, примчались к месту побоища, снег за конюшнями был искапан кровью и изрыт, будто там носился табун. Старшие выучи уже раскидали большую часть дебоширов по разным углам двора, но двое всё ещё пытались оттащить Зорана, одного из Донатосовых подлетков, от супротивника. Зоран рвался из рук крепких парней и продолжал вбивать неприятеля кулаками в сугроб.

– А ну встал! – Донатос так рявкнул, что выуч кубарем скатился с неприятеля, да ещё и отпрыгнул.

Краса-а-авец… Губищи расквашены, патлы торчат, морда лоснится от пота, кожух распахнут, рубаха на груди разорвана, от разгорячённого тела валит пар.

Покуда наставники выясняли у перелаивающихся и плюющихся кровью полудурков, что к чему, во двор спустился Клесх. Оглядел место потасовки и невозмутимо спросил:

– Ну и кто кого?

Выучи притихли. Зоран рукавом вытер разбитый рот и ответил:

– Мы. Этих. – Он небрежно кивнул на сгрудившихся вокруг Ольста ребят.

Глава окинул потрёпанную рать задумчивым взглядом и сказал:

– Молодцы.

Те поникли головами. А крефф их, наоборот, вскинулся.

– Глава, они…

– Молодцы, – так же спокойно перебил его Клесх. – Хватило ума дар в ход не пускать. – Он перевёл взгляд на понурившихся послушников Донатоса. – А вы с какой цепи сорвались? О чём думали? Ежели б хоть один из них даром врезал, вас бы тут от стен отскребали.

Парни отводили глаза. Наконец Зоран не выдержал:

– Так то даром. А без дара всё одно мы их уделали!

Ольстовы ребята загудели и единой стеной подались вперёд, тесня наставника.

– Вас больше пришло! А нас только семеро! – зло сказал тот, от которого еле оттащили Зорана.

– Кто мешал ещё привести? – тут же ощетинился выуч колдуна. – Я, что ли? Так и скажи: другие не пошли.

– А ну тихо. – Глава не возвысил голоса, но гомон стих. – Разорались. И тех, и других высечь, а потом попарно сажать казематы караулить. Вот этих двоих первыми. – Он кивнул на Зорана и Ольстова парня, с которым тот перебрёхивался. – В остальном наставники вас сами накажут, как нужным сочтут.

Клесх отправился прочь, но у двери обернулся.

– Так, а из-за чего весь сыр-бор?

Зоран, который, видать, всех и взбаламутил, ответил:

– Ихний упырь Светлу пнул. Я сам видал.

– Что ж не вступился?

– Я вступился! Дак их семеро было, сразу стеной встали, – враждебно ответил парень. – Вот и сказал, чтоб в полдень сюда приходили, коли смелые такие.

– А сам, значит, решил пол-Цитадели привести?

– Никого я не приводил, – буркнул выуч. – Сказал, зачем идём, все и пошли. За этими-то вон никто не увязался.

Клесх покачал головой и усмехнулся. Поглядел на креффа ратоборцев, который от гнева стоял багровый, будто только из бани.

– Ольст, я б их не столько за драку выдрал, сколько за то, что девку обидели, – признался глава. – Драка что… Коли сил много и девать их некуда.

Крефф ратоборцев от этих слов стал ещё пунцовее.

– Донатос, к парню этому присмотрись. – Клесх кивнул на Зорана. – И девку свою… запирай, что ли.

Колдун сделался злее Ольста, а на Зорана метнул такой взгляд, что выуч сразу же слился с неровной стеной.

«Девку свою». Вот уж ярмо так ярмо. И от Клесха помощи не дождёшься. Надо ему больно. Экая потеха: глядеть, как полоумная к нелюдимому креффу льнёт.

Донатос очнулся от мрачных размышлений. А Светла продолжала хлопотать: сдвинула на край стола пилы, ножи и крючья, прикрыла рогожей мёртвое тело с развороченной грудиной, метнулась к рукомойнику сполоснуть руки. После расстелила на освободившемся месте тканку, водворила на неё миску, ложку, хлеб и закутанные в войлок горшки.

– Ты садись, садись, свет мой ясный. Кашки отведай. Сама варила! Покушай, ненаглядный, а то вон как с лица спал, одни глаза остались…

Донатос с безмолвным страданием во взгляде смотрел, как в стоящую перед ним миску Светла наливает жидкую кашу. От увиденного его передёрнуло, и он мученически простонал:

– Молочная?

– Так да. – Скаженная развела руками. – Ты всё воду хлебаешь. А без молока как же? Матрела сказала, завтра петухов резать будут. Дык я тебе похлёбочки куриной сварю. Ты клади, клади маслица-то! Как же кашку, да без маслица…

В миску полетел ярко-жёлтый кусок масла.

Донатос смотрел на морщинистую молочную пенку и мечтал оказаться где угодно: хоть на буевище с мертвяками, хоть с навьими на пепелище, – лишь бы только не есть молочного. С детства терпеть не мог ни томлёное молоко, ни парное. Однако под взглядом широко распахнутых глаз, смотрящих со слепой любовью, колдун отважно зачерпнул ложку и, зажмурившись, пихнул её в рот.

– А на второе я тебе репы с потрошками заячьими принесла. Ты кушай, кушай, миленький. У меня вон и кисель припасён…

Ежели б не полный рот каши, колдун бы выматерился.

Глава 3

– Славен, открывай! Ишь, заперся средь бела дня! Боишься, что украдут, что ли? Ясна? Есть кто живой?

– Иду! Иду! – донёсся из-за забора женский голос. – Не слыхала – кур кормила.

Створка ворот поползла в сторону, впуская гостей.

– Мира в пути, обережники. – Хозяйка подворья посторонилась, пропуская вершников. – Случилось чего?

– Мира в дому, Ясна, – поприветствовал женщину ратоборец.

Он был молод, статен и хорош собой, однако русые волосы и бороду уже тронула седина. Следом въехал на гнедой лошадке колдун. Темноволосый, чернобровый, но с такими светлыми глазами, что они на смуглом лице казались незрячими бельмами. Сторожевики промеж себя звали его Слепом, хотя в миру он был Велешем. Эти двое частенько останавливались тут на ночлег, а потому были свои, почти родные.