– Глава, мира в дому. Вот тот, кого ты приказал доставить. – Лесана кивнула на Славена.

Обережник оторвался от берестяных завитков и устало сказал:

– Мира. У Радая что ни грамота, то будто сорока набродила: ничего не разобрать. Садитесь.

Девушка садиться не стала, подошла к очагу, бросила несколько поленьев, подула на поседевшие угли и спросила просто, хоть и не к месту:

– Ты сегодня в трапезной был?

– Нет. – Хозяин покоев потёр лицо и обратился к тому, кого она привела: – А ты, значит, Славен?

– Значит, да, – ответил мужчина, глядя в уставшее лицо главы Цитадели.

Славен был удивлён. Он ожидал увидеть либо убелённого сединами старца, либо могучего головореза, а напротив сидел человек одних с ним вёсен, вовсе не богатырского сложения. Нешто он держит крепость?

– Есть хочешь? – спросил тем временем обережник.

Растерянный и сбитый с толку, Славен медленно кивнул. Он приготовился, что с ним сызнова будут говорить, как со скотиной, обольют презрением, а вышло иначе. Может, подвох? Пока он лихорадочно над этим размышлял, хлопнула дверь. Это Лесана вышла из горницы.

Колдун по имени Тамир сидел в углу и сверлил ходящего глазами.

– Как вы про меня узнали? – задал Славен самый важный для себя вопрос.

– Мальчишка из ваших указал. Лесана его поймала по осени в одной из разорённых весей. Он трусоват и толком ничего не знает. Вспомнил лишь про тебя, подсказал, где искать. А я отправил сторожевиков из ближайшей тройки. Мне надо поговорить с кем-нибудь, кто в ясном разуме.

– Понятно. – Славен вздохнул. – О чём же ты хочешь поговорить?

– О Лебяжьих Переходах. О тех, кто там живёт. О таких, как ты. Хочу понять. Как ты умудрился столько вёсен прожить с женщиной и не загрызть её? Способны ли на это остальные? Много ли таких? Что у вас думают о Сером?

Славен растерялся. Этот человек вёл себя слишком просто, говорил с ним как с равным. Но вопросов задал слишком много и просил о немыслимом – рассказать про стаю… Да, глава Цитадели казался обычным мужиком, уставшим от усобиц и потерь, забывающим поесть или выспаться. Но Славен понимал: думать так – ошибка. Потому что вот эти пальцы, перебирающие тонкие завитки берестяных грамоток, запросто могут озариться мертвенным сиянием дара. И тогда – смерть.

Опять хлопнула дверь. Вернулась Лесана с корзиной в руках, подошла к столу, согнала сердито застрекотавшую сороку, постелила чистую холстину, взялась доставать горшки, миски, хлеб.

Глава задумчиво отложил прочитанную берестяную грамотку и уже собрался взять следующую, но девушка, словно этого и ждала, тут же вложила в его освободившуюся руку ложку. Видать, опасалась, что, ежели этого не сделать, он так и не поест. Обережник усмехнулся, а потом кивнул Славену.

– Садись ближе. – И добавил, обращаясь к Лесане и её спутнику: – А вы ступайте.

Они вышли. Едва спину перестал прожигать взгляд колдуна, дышать сделалось легче.

Славен, будто во сне, взял ломоть хлеба и спросил:

– Как тебя называть?

– Клесхом, – спокойно ответил глава.

– Диковинное имя… – растерянно произнёс собеседник.

– Северное. Я вырос у Злого моря.

Происходящее казалось вымыслом. Они сидели рядом и ели. Славен даже не разобрал, что именно: слишком уж чудной была сама трапеза.

– Как думаешь, что скажет твоя жена, коли узнает, с кем жила все эти годы? – спросил вдруг Клесх.

Вот оно! Славен напрягся. Отложил ложку, посмотрел исподлобья на человека.

– Не знаю. Хотел бы узнать – рассказал бы. – А потом глухо добавил: – Она бы не поняла. И никто бы не понял.

– Почему? Я вот сижу, ем с тобой, разговариваю. И мне всё равно, что ты ходящий.

Мужчина усмехнулся.

– Тебе оттого всё равно, что ты обережник. Ежели дёрнусь, ты тот же миг даром меня приложишь. Или вовсе убьёшь.

– А ты дёрнешься? – спросил Клесх с удивлением.

– Нет. – Собеседник покачал головой и добавил: – Пока в разуме, нет. Но луна подойдёт, рассудок начнёт мутиться.

– И как же ты держался рядом с человеком живым?

– Уходил. Говорил, что на охоту.

Глава усмехнулся.

– Даже не врал. А как же в дни, когда охоты нет? Когда непогода и из дому не сунешься?

Славен уронил взгляд в пол.

– Ты кусал жену, – понял обережник.

Ответом ему сызнова стала тишина.

Какое-то время мужчины безмолвствовали. Есть Славен больше не мог: кусок в горло не лез. Да и человек, сидящий напротив, тоже, видать, забыл про трапезу.

Наконец глава отодвинул в сторону горшки и произнёс:

– Скажи своей жене, кто ты.

Славен вздрогнул и медленно поднялся со скамьи.

– Зря я вам доверился. Надо было бежать. Всё одно остался бы ни с чем: без жены, без дома. Да понадеялся, дурак, что поймёте…

Клесх смотрел на него снизу вверх, словно не замечая зарождающегося в тёмных глазах гнева.

– Твоя жена тебя любит. Знает много вёсен. Но от неё понимания ты не ждёшь. А от меня и других обережников очень его хочешь. Мы должны видеть в тебе человека, относиться как к себе подобному. А она?

Взгляд Славена стал колючим и злым.

– Ты взаправду разницы не понимаешь? Или насмехаешься?

– Я объясняю, почему в вас, ходящих, не замечают людского. И не будут замечать, покуда сами не принудите. Скажи жене, кто ты. В казематах узников у меня в достатке. Тебя я туда сажать не хочу. Нет надобности вроде. Но ежели ты хочешь жить как человек, то и веди себя по-людски.

– Да что вы все пристали к моей жене? – рявкнул Славен и врезал кулаком себе по бедру, не зная, как ещё выместить гнев, страх и ярость.

Обережник спокойно убрал в корзину миски и горшки, бросил туда же холстину и заметил:

– Насколько я понимаю, таких, как ты, много. Вы же не хотите умирать, верно? А я не хочу, чтоб гибли люди. Значит, нам надо учиться жить бок о бок. Мне бы поговорить с кем-нибудь из ваших вожаков. Они ведь тоже не любят Серого. И нам, и вам он как кость в горле.

Славен задумался. В словах главы Цитадели была истина. Стая Серого действительно приносила лесу и его обитателям слишком много хлопот. Ежели б не оборотни, то Славен и дальше жил на своей заимке, никем не раскрытый, а люди по-прежнему ничего не знали о Лебяжьих Переходах. Вот только помощь обережникам может выйти боком: вдруг, убив Серого, они примутся за остальных? С другой стороны, не поможешь, так Цитадель рано или поздно сама справится, и уж тогда кровью умоются все. Обережникам гибнуть не привыкать, по ним и не заплачет никто. А у Звана в стае ребятишки, бабы, старики… И всех под нож?

Славен молчал долго.

– Серого тебе Зван сам отдаст, – сказал он наконец. – Эта скотина безумная всем уж опротивела. Но я не поведу тебя к Лебяжьим Переходам. Я недостаточно тебе верю.

Клесх спокойно кивнул.

– Я тебе тоже недостаточно верю. Но я хочу с вами договориться. А это вряд ли получится, коли мы будем сидеть по норам и осторожничать. Серый в силу с каждым днём входит. И опасен он нам одинаково.

Славен выслушал, но потом всё одно помотал головой и упрямо повторил:

– Не поведу тебя к нашим осенённым.

Клесх досадливо хлопнул себя по колену.

– Да нешто я такой страшный? Меня к ним не поведёшь, они в Цитадель тоже вряд ли припожалуют. И чего? Мне к вам сватов засылать, что ли? Значит, так: я тебя отпускаю, иди на все четыре стороны. Без жены. Могу даже сопутчиком снабдить. Всё одно в каземате томится и слёзы льёт целыми днями. Прикажу – вас выведут. И ступайте себе. Всё, что мне от вас надо, – узнать, как Серого обложить, сколько волков у него, насколько они сильны. И чем быстрее, тем лучше.

Славен изумлённо хлопнул глазами, не веря, что его и впрямь готовы отпустить. Лишь потом дошло: без Ясны. Она тут останется. Клесх не дурак.

– Я вернусь и всё расскажу, – ответил Славен. – Всё, что узнаю. Обещай ничего не говорить моей жене.

Обережник пожал плечами.

– Мне от её слёз никакой пользы.

Славен задумчиво потёр подбородок и осторожно спросил:

– А кого ты мне в сопутчики дать вознамерился?

Глава Цитадели на мгновение задумался и ответил:

– Никого. Он мне тут пригодится. Иначе как я узнаю, что ты дошёл, куда отправляли? Но я вас познакомлю.

Глава 4

Уже несколько дней Клёна почти не выходила из своего покойчика. Цитадель её пугала. Да ещё постоянно снились кошмары. Первые ночи девушка провела в комнате отчима. Засыпала на соседней лавке, прижимая к лицу старую шаль, которая ещё пахла мамой.

Слёзы катились, катились, катились. Биение сердца глухими ударами отдавалось в затылке, темени, висках. Голова сразу же начинала болеть. Главное – не всхлипывать, не то Клесх проснётся. Спит он крепко, но рыдания его будят. А отчим без того не высыпается и лицом чёрен. Почти не ест. Седины в волосах добавилось. Складка между бровями залегла глубже.

Клёне было жалко его, молчаливого и окаменевшего. В нём будто жизнь остановилась и замерла. Как и в ней.

– Ты что такая бледная? – спросил Клесх как-то вечером.

– Голова болит, – виновато ответила девушка.

– А чего ж молчишь? Идём.

Он повёл её в соседнее крыло. Там пахло травами и воском. В одном из покоев, где с потолка свисали пучки сушенины, а на полках стояли ряды горшков и корча́жек^[2], мужчина с изуродованным лицом готовил на маленькой печурке духмяное варево. Варево весело булькало, источая запах девятильника и мёда.

Клесх подтолкнул падчерицу.

– Ихтор, погляди, чего с ней. Белая вся. Говорит, голова болит.

Клёна сробела и, отводя взгляд, чтоб не смотреть на развороченную пустую глазницу целителя, опустилась на краешек скамьи. Из-под стола выглянула рыжая кошка, зевнула во всю пасть, неспешно направилась к гостье, запрыгнула на колени и боднула ладонь: гладь, мол. Девушка провела пальцами вдоль рыжей спины. Прикрыв янтарные глаза, кошка довольно заурчала. Хорошо ей: ни тревог, ни забот.

Тем временем на затылок Клёне легли тяжёлые руки. Под кожей будто рассыпались горячие искорки. Девушка хихикнула. Щекотно! Но головная боль отступила.

– Она очень сильно ударилась, Клесх. – Послышался сверху голос лекаря. – Кость треснула вот тут. Теперь уже ничего, не страшно. Видать, Орд поработал, но дара излечить её совсем у него не хватило. Ежели б раньше она ко мне попала… В ушах шумит у тебя? – спросил он у Клёны.

Та кивнула и сказала виновато:

– И ухо одно слышать хуже стало. Правое.

Ихтор покачал головой.

– Эк тебя. Могу только…

Неожиданно он так крепко обхватил голову Клёны, что девушка испуганно пискнула. Горячие ладони стиснули затылок и лоб, обжигающие токи хлынули в кровь. Перед глазами всё смерклось. Показалось, будто кости под кожей шевельнулись, даже челюсть повело. Тут же накатила дурнота, а потом наступило облегчение.

– Лучше? – спросил целитель. – Голова не кружится?

– Нет…

Клёне и впрямь стало лучше: в ухе больше не шумело, боль почти исчезла.

– Завтра ещё придёшь. Хоть немного полегче будет.

Клесх, который всё это время стоял, привалившись к косяку, мрачно спросил:

– Это что ж, навсегда теперь?

– Головные боли притупятся, но совсем не пройдут, – ответил целитель. – Поздно спохватились. Может, Майрико и смогла бы излечить. А мне не по силам. Да ты не горюй, красавица. – Обережник потрепал Клёну по макушке. – У нас в этом году хорошего мальчишку из Любян привезли. Подучится, глядишь, и не такое сможет исцелить. А пока ко мне приходи. Дорогу запомнила?

Она кивнула, по-прежнему глядя в пол. Смотреть на лекаря ей всё ещё было страшно. И стыдно этого страха.

– Ну, ступай.