Спускались всё вниз и вниз, миновали несколько переходов. Темнотища! Только кое-где в стенах факелы чадили. И душно было, как в бане. Потом завернули в какой-то кут, в дверь постучались. А за дверью – бабка. Ну чисто шиши́га^[3]! Зубов всего два – сверху да снизу. Сама скрюченная, из-под платка патлы седые торчат. Бр-р-р…

Карга прищурилась.

– Лесанка, ты, что ль?

– Я, бабушка. Погляди-ка, кого привела. – Лесана вытолкнула братца вперёд.

Мальчишка сробел. Ничего себе «бабушка»! Этакая во сне привидится, как бы под себя не сходить.

– Батюшки! – Старуха всплеснула руками. – Совсем твой упырь меченый с ума посходил! Ребёнка приволок! Ой, нелюдь, ой, нелюдь… А ты иди-ко, дитятко, сюда. Иди, иди. Меня, что ль, напужался?

Как же, «напужался». Не пугливые мы. Просто… просто к шишигам не приученные.

Хрычовка, заметив замешательство Руськи, хихикнула.

– Обережник будущий старую каргу боится? Да подойди, не съем. Я уж сытая. Матрела меня нынче щами потчевала.

Услышав имя стряпухи, мальчишка приободрился и шагнул к бабке.

– Ой, горе мне с вами, горе… Лесанка, ножни подай, патлы состригу хоть ему. Да не крутись ты! Вот же веретено! Гляди, уши-то обкорнаю!

Руська с тревогой посмотрел на старуху. Мало ли, вдруг и правда ухо оттяпает? А Лесана-то вон стоит да знай себе посмеивается. Видать, можно не бояться.

– Да не трясись, не трясись! Нужны мне твои уши, как нашему Койре молодуха.

Мальчик и сам не заметил, как оказался сидящим на низкой скамеечке.

– Кто ж учить-то его будет? – продолжила расспросы карга. – Клесх, что ли? Али сама?

Бабка залязгала ножнями.

– Глава сказал, мол, пусть до весны обживётся да пообвыкнется, а там уж как новых выучей привезут, так с ними и станут вразумлять. Кто ж посередь года науку ему давать будет? Первогодки уж далеко ушли, ему не догнать, да и старше они. Покуда Матреле помогает да на ратный двор наведывается. Хоть не шкодит…

Руська недовольно шмыгнул носом. Не шкодит! Совсем уж его тут за дитё неразумное держат. Чай понимает, куда попал.

– Ну, коли он пока не первогодок, так одёжу не дам, неча трепать попусту.

Закончив стричь мальчишку, старушонка уселась на большой ларь, будто боялась, что Лесана попытается самовольно захватить добро.

Впрочем, та покушаться на барахло не собиралась. Знай себе сметала состриженные волосы в совок.

– Вон там-то тоже махни. Иль не видишь? – скомандовала карга и зачем-то сызнова повторила: – А одёжу не дам, так и знай.

– Нурлиса, вы с Койрой не родня, а? – спросила обережница, посмеиваясь. – У него тоже снега зимой не допросишься.

По морщинистому лицу пробежала лёгкая тень.

– Не родня, дитятко, – негромко ответила старуха. – Просто жизнью мы битые. И я, и дурак этот плешивый, и все тут. Ты, что ль, думаешь, другая?

Лесана, держа в одной руке совок, в другой – веник, с удивлением посмотрела на бабку. Впрочем, Нурлиса моргнула и шикнула:

– Ну чего растопырилась? Мети давай! Понаберут лентяев!..

Девушка лишь головой покачала.

А Руська стоял в стороне, щупал вихрастую голову и только глазищами лупал.

– Лесанка, аты правда, что ль, волколака в казематы приволокла? А? Судачат, дескать, в разуме он… – полюбопытствовала тем временем Нурлиса, поправив на голове платок. – Это у нас теперь два ходящих? А он, случаем, не осенённый ли, как тот кровосос?

Обережница ссыпала содержимое совка в печь, ответила:

– Нет. Обыкновенный. Но в разуме. Сидит, на луну воет.

– Молодой? – живо поинтересовалась старуха.

– Меня чуть постарше.

– Хоть бы поглядеть свела! – обиделась карга.

– А чего на него глядеть? – удивилась обережница. – Сидит, зубоскалит да мечтает, чтоб девку привели повалять.

Бабка хихикнула.

– Ишь какой! И что, Лесанка, прям-таки с хвостом?

Девушка растерялась.

– Да нет, мужик как мужик… трепливый только. И всё просится, чтоб из клетки выпустили, делом каким заняли, мол, тошно сидеть. А куда его? Он ведь света дневного боится.

Бабка едко усмехнулась и сказала:

– А то в Цитадели тёмных углов мало! Схожу к главе, в ноженьки упаду, авось не обнесёт милостью. У меня вон дров на истоп почитай не осталось. Пущай зверина ваша колет. Воды опять же натаскает. Чего на него харч переводить, коли пользы никакой? Да и мне будет с кем словом перемолвиться…

Лесана едва не рассмеялась, представив, как вредная бабка станет гонять острого на язык Люта по коридорам Цитадели. Пожалуй, на вторую седмицу взмолится наглец о пощаде…

Девушка вовсе забыла про брата. А тот стоял, развесив уши и разинув рот: в казематах Цитадели сидит настоящий кровосос! Дане простой, а осенённый! Волколак-то ладно! Чай с ним он седмицу в санях ехал, даже привык. Но кровосос! Говорят, у них зубы длиной с медвежий коготь…

* * *

Лесанка упала дрыхнуть. Казалось, ноги ещё с полу на лавку не закинула, а к подушке летит и уж сны видит. Но хоть не ревёт, ито ладно.

Русай выждал, покуда дыхание сестры выровняется, станет тихим и плавным. Авось теперь не проснётся. Спит-то она, конечно, крепко, но слух остёр.

Мальчик осторожно сел, стараясь не шуршать. Вздел порты и рубаху. Потом нащупал ногами сапоги, подхватил их и, как был босой, по студёному полу прокрался к двери. Два раза глубоко вдохнул-выдохнул, потянул створку. Уф! Не заскрипела. Накануне он её нарочно смазал тряпицей, смоченной в масле. Благо на поварне масла этого стояли полны кувшины.

В коридоре было тихо и темно. Привалившись к стене, Руська быстро повязал обмотки, всунул ноги в обувку и шмыгнул на нижние ярусы. Лишь бы не налететь на кого, а то ведь за ухо обратно сведут. Потому бежал он во весь дух.

Вот и всход. Теперь вниз. Та-а-ак… Он озадаченно замер перед расходящимися в две стороны коридорами. Налево или направо? Направо темно. Налево – вроде свет брезжит. Значит, налево. Ходящие ж вроде огня пугаются. Стало быть, там, где факела чадят, и искать надо.

Когда мальчонок вылетел из-за угла, то увидел забранную надёжной решёткой дверь, возле которой на скамье сидели двое послушников, читавших при свете лучины свитки. Чего сидят? Кого высиживают?

– Опа! А ты как сюда попал? – не дав Руське и рта открыть, спросил крепкий парень вёсен девятнадцати.

– Да это… – Мальчик развёл руками. – Заплутал.

– Зоран. – Выуч кивнул приятелю. – Сведи его наверх.

Зоран, придержав пальцем строку, на которой прервал чтение, бросил угрюмый взгляд на товарища.

– Сам дойдёт. – И добавил, повернувшись к мальчику: – Ступай прямо, а потом два раза налево и по всходу наверх. Гляди только в другую сторону не потащись. Там мертвецкие. Оттуда наверх не выйдешь. Чеши, чеши.

Пришлось, повесив голову, брести назад.

Сходил, называется… Поглядел на кровососа. Тьфу.

Хотя…

Направо мертвецкие? Там все дохлые, конечно, но хоть одним глазком-то поглядеть можно. Любопытно ж! И Руська заторопился по полутёмному коридору вперёд. Однако бежал недолго, потому что налетел с размаху на кого-то, вынырнувшего некстати из-за угла.

* * *

Донатос шёл в мертвецкую. Он едва отвязался от Светлы, усадив её перебирать сушёный горох. Сказал дуре, будто хочет каши. Вот она теперь и перекладывала из миски в миску отборные горошины. Пусть забавляется, а то спасу нет.

Обережник уже спустился с первого яруса, когда из-за поворота навстречу ему вылетел привезённый Лесаной мальчишка ростом от горшка два вершка. И врезался рослому обережнику в живот.

– Чтоб тебя Встрешник три дня по болотам гонял! – выругался колдун, ловко цапнув мальца за ухо. – Ты чего тут шныряешь, а?

Даже в тусклом свете догорающего факела было видно, какой отчаянной краской залился паренёк.

– Дя-я-ядька, – заканючил он. – Я ж плохого не делаю. Почто ругаешься? Заплутал просто.

– Заплутал… – передразнил Донатос. – Иди отсюда, пока по заднице не отходил. Давай-давай шевели копытами.

Он отпихнул мальчишку.

Тот шмыгнул носом и побрёл прочь.

– Стой! – Колдуну вдруг стало любопытно. – А куда это ты пёрся на ночь глядя?

Мальчишка зыркнул исподлобья и буркнул:

– Хотел на кровососа живого поглядеть.

Донатос хмыкнул.

– Нет тут живых. Только мёртвые. Топай.

Паренёк нахохлился и спросил угрюмо:

– А мёртвых нельзя глядеть, что ли?

Колдун пожал плечами.

– Отчего ж нельзя? Можно. Только я не пущу. Все вы сперва люты́е. А потом блюёте по углам. Тебе ж такое видеть и вовсе не по вёснам. Ещё в порты надуешь.

– Чего это я надую? Чай ты не дуешь, – обиделся мальчик.

Донатос усмехнулся и привалился плечом к стене.

– Чай я постарше буду. Не боюсь.

Паренёк вздёрнул подбородок.

– А я, можно подумать, боюсь.

– А то нет? – спросил обережник, мысленно посмеиваясь.

– Чего их бояться? Они ж мёртвые.

Колдун вздел бровь.

– Они ходящие. Ну и воняют ещё.

– Конечно, воняют, раз дохлые. Ну дай посмотреть. Жалко, что ли?

Донатос подошёл к пареньку, вгляделся в синие глазищи и сказал задумчиво:

– Не жалко… Идём, коли смелый такой.

Детское лицо просияло на все казематы.

– Дядька, а тебя как звать-то? – Пацанёнок понял, что его не гонят, и осмелел.

Обережник удивлённо оглянулся и ответил:

– Звать меня креффом. Всё ясно?

– Дык, а по имени?

– Соплив ты ещё – по имени меня звать, – беззлобно сказал Донатос и распахнул дверь. – Заходи.

Мальчонок, не задумываясь и не задавая вопросов, смело шагнул в просторную залу с низким потолком. Здесь ярко горели факелы, освещая стоящие рядами длинные столы.

В зале оказалось полным-полно сгрудившихся вокруг своего наставника выучей в серых одёжах. Завидев Русая, все они недоуменно смолкли. Один даже шагнул к незваному гостю, чтоб вывести, но замер, увидев входящего следом Донатоса.

Крефф подтолкнул Русая в спину.

– Иди, иди. Чего застыл?

Тот обернулся сердитый.

– Так куда идти-то? Столов вон как много.

– К тому, который больше нравится, и иди. Гляди, сколько всего.

Руська огляделся. Краем глаза заметил, что незнакомый крефф глядит на него и стоящего позади обережника с таким же интересом, что и послушники.

Ишь, вылупились. Больше не обращая ни на кого внимания, мальчик медленно двинулся вдоль столов.

На первом лежала здоровенная волчица с окровавленным боком. Русай сунулся поближе. Потрогал безжизненно висящий хвост. Шерсть на нём свалялась. Некрасиво. Длинные когти на лапах оказались чёрные, крепкие. Пострашнее собачьих. А может, и медвежьих.

– Здоровая какая! – восхитился Руська. – А это вон чё?

Он кивнул на что-то, торчащее из меха.

– Это? – Крефф подхватил со стола щипцы и с хрустом вытащил из туши измазанный в чёрной крови наконечник. – Это стрела.

– А-а-а… – протянул с пониманием паренёк и сызнова двинулся вперёд. – А это?

Обережник посмотрел туда, куда уставился мальчик.

– Не видишь, что ли? Голова.

– Чья? – Русай обернулся.

Крефф наклонился и за волосы выдернул голову из деревянной лохани.

– Упыриная. Гляди, зубы какие.

– Да уж не дурак. Вижу, что не человечья. Фу, воняет.

Руська поморщился, глядя на мёртвое бородатое лицо, распухшее и синее. Но продолжил с любопытством таращиться на безвольно отвалившуюся челюсть. А после двинулся дальше. Незнакомый обережник, невысокий и кривоногий, стоял рядом со своими послушниками, сложив руки на груди, и с явным интересом наблюдал за Руськой. Выучи молчали.

– А этот нож для чего? – Тем временем кивнул мальчик на здоровенный тесак.

– Кости перерубать, – спокойно ответил его провожатый.

– А этот?

– И этот.

– А тот?

– Ты на ножи пришёл любоваться или на ходящих?

– На ходящих! – Русай двинулся дальше.

Выучи расступились, пропуская его к столу, на котором лежало принесённое с ледника обнажённое мужское тело с развороченной грудиной.