Скоро будут обсуждать, кому выпала честь найти синий круг у дверей своего дома, уходя утром на работу. Кто он, рисующий круги: бессовестный шутник или настоящий безумец? Если он жаждет славы, то достиг своей цели. Его подвиги способны отбить у людей охоту всю жизнь добиваться известности: выяснилось, что для того, чтобы стать в 1990 году самой популярной личностью в Париже, достаточно вооружиться синим мелком и немного побродить ночью по городу. Если его поймают, то он, без сомнения, будет приглашен на телевидение для участия в передаче «Необычные явления в культуре конца второго тысячелетия».

Однако наш герой неуловим, словно призрак. Никто еще ни разу не застал его в тот момент, когда он вычерчивал на асфальте большие синие круги. Он занимается этим не каждую ночь и произвольно выбирает то один, то другой квартал Парижа. Будьте уверены: многие из тех, кому не спится по ночам, уже вовсю пытаются выследить загадочного художника. Удачной охоты!

Другая, более любопытная заметка попалась Адамбергу в одной провинциальной газете.

Париж вступил в борьбу с безобидным маньяком.

Всех это только забавляет, но сам факт представляется интересным. В Париже вот уже четыре месяца какой-то неизвестный, вероятнее всего мужчина, по ночам рисует синим мелом круги диаметром около двух метров; этими кругами он очерчивает предметы, лежащие на мостовой. Единственными «жертвами» его мании стали старые, выброшенные за ненадобностью вещи, всякий раз разные; их он и заключает в круг. Те шестьдесят эпизодов, что он уже предложил нашему вниманию, позволяют составить довольно странный список находок: дюжина крышек от пивных бутылок, ящик из-под овощей, четыре скрепки, два ботинка, журнал, кожаная сумка, четыре зажигалки, носовой платок, лапка голубя, стекло от очков, пять блокнотов, косточка от бараньей котлеты, стержень от шариковой ручки, одна серьга, кусок собачьего кала, осколок автомобильной фары, батарейка, бутылка кока-колы, железная проволока, моток шерстяных ниток, брелок для ключей, апельсин, флакон инсектицида, лужа рвоты, шляпа, кучка окурков из автомобильной пепельницы, две книги («Метафизика реальности» и «Готовим без хлопот»), автомобильный номер, разбитое яйцо, значок с надписью «Я люблю Элвиса», пинцет для выщипывания бровей, голова куклы, ветка дерева, мужская майка, фотопленка, ванильный йогурт, свеча, резиновая шапочка для плавания. Перечень скучноват, однако он показывает, сколько сокровищ может неожиданно обнаружить на тротуарах города тот, кто ищет. Поскольку этот случай немедленно заинтересовал психиатра Рене Веркора-Лори и он попытался пролить свет на эту загадку, теперь все обсуждают «предметы, увиденные по-новому», и человек, рисующий круги, становится общей проблемой всех столиц мира, он заставляет предать забвению граффитистов с их гигантскими рисунками на стенах городских домов и легко побеждает в суровой конкурентной борьбе. Все безуспешно пытаются понять, что движет человеком, рисующим синие круги. Больше всего интригует то, что по внешней стороне каждого круга сделана надпись красивым наклонным почерком, принадлежащим, судя по всему, образованному человеку, всегда одна и та же фраза, вызывающая у психологов множество неразрешимых вопросов. Вот эта фраза: «Парень, горек твой удел, лучше б дома ты сидел!»

Текст сопровождался размытой фотографией.

Наконец, третья заметка содержала меньше точной информации и была очень короткой, однако в ней говорилось о находке, имевшей место прошлой ночью на улице Коленкур: снова был обнаружен большой синий крут, в нем – дохлая мышь, а по внешней стороне линии – все та же надпись: «Парень, горек твой удел, лучше б дома ты сидел!»

Адамберг поморщился. Именно это он и предчувствовал.

Он сунул газетные вырезки под ножку настольной лампы и решил, что ему пора бы уже проголодаться, хотя и не знал точно, который теперь час. Он вышел, долго бродил по еще мало знакомым улицам, купил булочку с чем-то, какой-то напиток, пачку сигарет и вернулся в комиссариат. При каждом шаге он слышал, как в кармане его брюк шуршит письмо от Кристианы, полученное утром. Она всегда питала пристрастие к дорогой плотной бумаге, что было крайне неудобно, когда письмо лежало в кармане. Адамбергу такая бумага совсем не нравилась.

Ему следовало бы сообщить ей свой новый адрес. Ей не так уж трудно было бы наведываться к нему, поскольку она работает в Орлеане. Кроме того, в письме она намекала, что подыскивает место в Париже. Из-за него. Он покачал головой. Он подумает об этом после. С тех пор как они познакомились полгода назад, так было всегда: он утешал себя тем, что «подумает об этом после». Кристиана была далеко не глупа, даже, пожалуй, очень сообразительна, только слишком склонна к предрассудкам. Жаль, конечно, но это не страшно, ведь такой недостаток вполне простителен, и не стоит желать невозможного. Невозможное уже было в его жизни однажды, восемь лет назад и носило имя Камилла. Она была блестящей, непредсказуемой, с нежнейшей кожей, ее настроение мгновенно менялось от глубочайшей серьезности до полнейшего легкомыслия; дома у нее жила удивительно глупая обезьянка уистити по имени Ричард Третий. Камилла выводила ее пописать на улицу и всем прохожим, выражавшим неудовольствие, объясняла: «Ричарду Третьему нельзя писать дома».

От обезьянки неведомо почему пахло апельсинами, хотя она их никогда не ела. Время от времени Ричард Третий забирался на Жан-Батиста или Камиллу и делал вид, будто ищет у них блох; на его мордочке появлялось выражение сосредоточенности, а движения лапок были на диво аккуратными и точными. Потом они все втроем почесывались, расправляясь с невидимыми жертвами на своих запястьях. Но однажды его любимая девочка ушла. Он, профессиональный сыщик, конечно, не растерял своих способностей и мог добраться до нее; он искал ее целый год, бесконечно долгий год, а потом сестра ему сказала: «Ты не имеешь права, оставь ее в покое». – «Моя любимая девочка», – повторил Адамберг. «Тебе хотелось бы снова ее увидеть?» – спросила сестра. Только она, младшая из пяти его сестер, осмеливалась говорить с ним о его девочке. Он попытался улыбнуться и сказал: «Да, я всем сердцем хочу побыть с ней хоть один час, а потом и сдохнуть не жалко».

В кабинете Адамберга ждал Адриен Данглар, сжимая в руке пластиковый стакан с белым вином, его лицо выражало смешанные чувства.

– У этого парня, Верну, не хватает пары сапог, комиссар. Коротких сапог с застежками.

Адамберг ничего не ответил. Он не хотел еще больше огорчать и без того расстроенного Данглара.

– Сегодня утром я вовсе не собирался производить на вас впечатление, – сказал комиссар. – Если Верну – убийца, я тут совершенно ни при чем. Вы пытались найти его сапоги?

Данглар поставил на стол пластиковый пакет.

– Вот они, – вздохнул он. – Эксперты уже начали работать, но и невооруженным глазом видно, что на подошвах глина с той самой стройки, такая липкая, что даже поток воды в водостоке не смог ее смыть. Кстати, отличные сапоги. Жалко.

– Они действительно были в канализации?

– Да, немного ниже, в двадцати пяти метрах от канализационного люка, ближайшего к его дому.

– Вы быстро сработали, Данглар.

В кабинете повисло молчание. Адамберг покусывал губы. Он взял сигарету, нащупал в глубине кармана огрызок карандаша и пристроил на колене листок бумаги. Он подумал: «Сейчас этот тип будет толкать речь, ведь он чувствует себя униженным, он потрясен. И зачем я только рассказал ему о глупом слюнявом псе, зачем я говорил ему, что от Патриса Верну так и разит жестокостью, как от того мальчишки из горной деревни?»

Однако никакой речи не последовало. Адамберг поднял глаза на своего коллегу. Длинное вялое тело Данглара, мирно развалившегося на стуле, имело форму бутылки, начавшей плавиться снизу. Он сидел, поставив пластиковый стаканчик на пол рядом с собой и засунув здоровенные ручищи в карманы своего великолепного костюма, а взгляд его блуждал где-то далеко. Даже сейчас Адамберг не мог не заметить, что его коллега чертовски умен. Данглар произнес:

– Поздравляю вас, комиссар.

Потом неторопливо поднялся, точно так же как делал это всегда: сначала подался корпусом вперед, затем оторвал зад от стула и наконец полностью распрямился. Уже почти повернувшись к комиссару спиной, он добавил:

– Мне надо сказать вам еще кое-что. Как вы, наверное, заметили, после четырех часов дня я уже мало на что гожусь. Когда вы захотите поручить мне что-нибудь серьезное, делайте это с утра. Что касается слежки, стрельбы, погони за преступником и прочей ерунды, то это мне и вовсе поручать не стоит: руки у меня трясутся, да и на ногах я стою нетвердо. Правда, в остальных случаях на мои ноги и голову вполне можно рассчитывать. Думаю, с мозгами у меня все в порядке, хотя мне и кажется, что устроены они не так, как ваши. Один мой невероятно доброжелательный коллегa как-то сказал, что при том, сколько я пью, мне посчастливилось удержаться на должности инспектора только благодаря подозрительной снисходительности начальства, да еще тому, что когда-то я совершил подвиг: дважды произвел на свет по двойне, то есть, получается, всего у меня четверо детей, и я теперь воспитываю их один, поскольку моя жена вместе со своим любовником отбыла изучать изваяния на остров Пасхи. Когда я был еще мальчишкой лет так двадцати, я хотел написать что-нибудь на уровне «Замогильных записок» Шатобриана, ни больше ни меньше. Я, наверное, не удивлю вас, если скажу, что все вышло иначе. Ну да ладно. Сапоги эти я у вас забираю и отправляюсь к Патрису Верну и его подружке: они ждут меня тут, рядом.

– Вы мне нравитесь, Данглар, – произнес Адамберг, не поднимая глаз от очередного рисунка.

– Да я вроде бы уже догадался, – ответил Данглар, подбирая с пола стакан.

– Попросите, чтобы фотограф нашел завтра утром время и отправился с вами. Мне нужно описание и точное изображение синего мелового круга, который, вероятно, появится сегодня ночью в одном из районов Парижа.

– Круга? Вы имеете в виду эту историю с крышками от пивных бутылок, обведенными мелом? «Парень, горек твой удел, лучше б дома ты сидел!», так?

– Об этом я и толкую, Данглар. Именно об этом.

– Но это такая глупость. И вообще, зачем…

Адамберг нетерпеливо тряхнул головой:

– Да знаю я, знаю! И все же сделайте это. Я вас очень прошу. И никому пока об этом не говорите.

Вскоре Адамберг закончил рисунок, так долго лежавший у него на колене. Из соседнего кабинета доносились громкие голоса. У подружки Верну сдали нервы. Совершенно очевидно, что она была непричастна к убийству старика коммерсанта. Единственной ее серьезной ошибкой, из-за которой дело зашло слишком далеко, была излишняя любовь – или излишняя покладистость, – заставлявшая ее покрывать ложь своего друга. Хуже всего для нее было не то, что ей предстояло явиться в суд, а то, что сейчас, именно в эту минуту, ей открылась жестокость ее любовника.