Интересно, что же такого он съел в полдень, что сейчас у него так разболелся живот? Теперь уж и не вспомнить. Комиссар снял трубку и позвонил психиатру Рене Веркору-Лори, чтобы условиться о встрече. Секретарша предложила приехать на следующее утро в одиннадцать. Он назвал свое имя: Жан-Батист Адамберг – и двери для него тут же широко распахнулись. Он еще не привык к такой славе. Между тем он уже давно стал известной личностью. Однако у Адамберга сложилось впечатление, будто он не имеет абсолютно ничего общего с тем человеком, каким выглядел в глазax общества, и поэтому ему казалось, что он как бы раздвоился. В детстве он уже ощущал себя раздвоенным, он был, с одной стороны, Жан-Батистом, а с другой – Адамбергом, и последний словно наблюдал со стороны за тем, что делает тот, первый, и, ухмыляясь, ходил за ним по пятам. А вот теперь их стало трое: Жан-Батист, Адамберг и известная публичная личность – Жан-Батист Адамберг. Святая Троица, терзаемая противоречиями. Он встал и отправился за кофе в соседнюю комнату, где стоял автомат, а рядом частенько болтался Маржелон. Оказалось, что там собрались почти все сотрудники, и еще была какая-то женщина, явно взбудоражившая всех до крайности. Кастро терпеливо увещевал ее: «Мадам, послушайте, вам лучше уйти».

Адамберг налил себе кофе и поднял глаза. Женщина говорила хриплым голосом, сильно нервничала и казалась расстроенной. Полицейские ее заметно раздражали. Одета она была во все черное. Адамберг подумал, что таких, как она, можно встретить только в Египте или еще в каком-нибудь краю, где рождаются люди с прекрасными смуглыми, горбоносыми лицами, которые невозможно забыть, – как лицо его любимой девочки.

Тем временем Кастро продолжал:

– Здесь же не справочное бюро, мадам, будьте так любезны, уйдите, пожалуйста.

Женщина была уже немолода, Адамберг прикинул, что ей, должно быть, между сорока пятью и шестьюдесятью. Загорелые сильные руки, ногти коротко подстрижены – руки женщины, много странствовавшей по свету и много чего державшей в своих ладонях.

– А зачем тогда вообще полицейские? – заявила женщина и тряхнула головой, откинув черные, до плеч волосы. – Вам всего-то и нужно, что чуть-чуть потрудиться и дать мне маленький совет. Вы же от этого не умрете! Если я буду сама его искать, у меня на это уйдет лет десять, а вы за один день управитесь!

Теперь уже Кастро окончательно потерял терпение.

– Да отстаньте вы с вашими дурацкими историями! – заорал он. – Тот мужик, о котором вы спрашиваете, он что, числится среди пропавших без вести? Не числится! Ну так и идите отсюда! Мы не обязаны давать частные объявления в газеты! А будете и дальше скандалить, я позову сюда начальство!

Адамберг все так же стоял в глубине комнаты, прислонившись к стене.

– Я – начальство, – произнес он, не трогаясь с места.

Матильда обернулась. Его полуприкрытые глаза смотрели на нее необычайно ласково, из брюк с одной стороны торчала пола небрежно заправленной сорочки, его руки, словно украденные у статуи Родена, и худое лицо, казалось, принадлежали двум разным людям. И тут она вдруг поняла, что теперь все будет хорошо.

Отделившись от стены, Адамберг толкнул дверь в свой кабинет и жестом пригласил ее войти.

– Да, согласна, вы не справочное бюро, – покорно проговорила Матильда и села. – Сегодня день начался для меня неудачно. Впрочем, вчера и позавчера было не лучше. Целый отрезок недели пропал даром. Надеюсь, для вас этот отрезок прошел благополучно.

– Отрезок?

– Согласно моей теории, понедельник, вторник и среда составляют единый отрезок, отрезок первый. То, что происходит в первом отрезке, весьма отличается от того, что происходит во втором.

– То есть в четверг, пятницу и субботу?

– Точно. Если как следует понаблюдать, то можно заметить, что в первом отрезке в общем и целом случается больше неожиданных и серьезных событий, я подчеркиваю – в общем и целом; а вот во втором отрезке всегда больше суеты и развлечений. Все дело в ритме жизни. Такой порядок неизменен, в отличие от порядка парковки автомобилей на некоторых улицах, где полмесяца можно ставить машины, а другие полмесяца – нельзя. Интересно почему? Чтобы улица отдохнула, что ли? Как поле под паром? Вот где загадка. Так или иначе, отрезки недели всегда постоянны. Отрезок первый: человек любознателен, он размышляет и действует. В результате случаются несчастья или творятся чудеса. Отрезок второй: человек пассивен и нелюбопытен, он равнодушен к людям и событиям. Во втором отрезке неведомо кто занимается неведомо чем, и люди частенько напиваются, в то время как в первом отрезке, вне всяких сомнений, важно все, что происходит. Практика показывает, что вторые отрезки обычно не имеют серьезных последствий. С первыми – все наоборот: если в течение первого отрезка устроить какую-нибудь пакость, как было на этой неделе, она не останется безнаказанной. А тут еще вдобавок в меню кафе появилась свиная лопатка с чечевицей. От свиной лопатки с чечевицей у меня становится тоскливо на душе. Она приводит меня в отчаяние. Чтобы такое – и в самом конце первого отрезка! Эта проклятая лопатка – к несчастью!

– А воскресенье?

– Ну, воскресенье – это третий отрезок. Это единственный день, составляющий целый отрезок недели, что свидетельствует о том, насколько он важен. В третьем отрезке все идет вразброд. Если соединить ту свиную лопатку и третий отрезок – останется только лечь и умереть.

– Итак, на чем мы остановились? – спросил Адамберг. Внезапно у него возникло впечатление, что мысли этой женщины сбили его с толку еще больше, нежели его собственные.

– Ни на чем.

– Ах да, конечно, ни на чем.

– Мне это нравится, – произнесла Матильда. – Поскольку мой первый отрезок почти пропал даром, то, когда я шла мимо вашего здания, у меня возникла мысль, что я все же попытаю счастья, несмотря ни на что. Теперь понимаете, какой был соблазн – попытаться спасти хотя бы остаток первого отрезка, впрочем, ничего хорошего из этого все равно выйти не могло. А у вас как прошел первый отрезок?

– Неплохо, – признался Адамберг.

– На прошлой неделе первый отрезок у меня был просто потрясающий, можете мне поверить!

– И что же тогда произошло?

– Я с ходу не смогу вам рассказать, нужно заглянуть в дневник. В конце концов, завтра начнется второй отрезок, и можно будет расслабиться.

– Завтра я встречаюсь с одним психиатром. Это хорошее начало для второго отрезка?

– Господи, вам что, нужна помощь врача? – изумилась Матильда. – Да нет, какая я дура, этого не может быть. Думаю, даже если бы у вас была мания мочиться под каждым фонарем на тротуарах с левой стороны улиц, вы сказали бы себе: «Будь что будет, и да хранит Господь все фонари и левые тротуары», – но не пошли бы выяснять у психиатра, что с вами такое. Черт возьми, что-то я слишком разболталась. Хватит. Я сама от себя устала.

Матильда, попросив разрешения, взяла сигарету и оторвала фильтр.

– Наверное, вы идете к психиатру из-за того типа, что рисует синие круги, – добавила она. – Не смотрите на меня так, вы и сами понимаете, что я ничего здесь не вынюхивала, только вот здесь, под ножкой лампы, у вас лежат вырезки из газет, тут поневоле догадаешься…

– Да, правда, – согласился Адамберг, – из-за него. Зачем вы решили зайти в комиссариат?

– Я ищу одного человека, которого не знаю.

– И почему же в таком случае вы его ищете?

– Потому что я его не знаю, в этом все и дело!

– Конечно, – отозвался Адамберг.

– Я как раз шла по улице за одной женщиной, а потом потеряла ее из виду. Поэтому я зашла посидеть в какое-то кафе, вот там я и познакомилась с одним красивым слепым мужчиной. Просто невероятно, сколько всяких людей ходит по улицам. Тут недолго и растеряться, ведь по-хорошему-то стоило бы понаблюдать за каждым. Мы немного поболтали с тем слепым красавцем, уже не помню, о чем, надо заглянуть в записи. В итоге он мне понравился. Обычно, если мне кто-то понравился, я не особенно беспокоюсь: ведь я абсолютно уверена, что встречу этого человека вновь. Здесь все не так. В прошлом месяце я двадцать восемь раз предпринимала попытки выследить его и девять раз устраивала засады. Я сделала уйму записей, истратив на это две с половиной толстые тетради. Ведь так можно лучше изучить место, где живешь, правда? И что же? У меня ничего не вышло, того слепого и след простыл. С таким поражением трудно смириться. Его зовут Шарль Рейе, и это все, что мне о нем известно. Скажите, вы все время что-то рисуете или мне кажется?

– Так и есть.

– Думаю, взглянуть вы не позволите.

– Разумеется, не позволю.

– Любопытно смотреть на вас, когда вы поворачиваетесь на стуле в разные стороны. Слева ваш профиль выглядит суровым, а справа – мягким. Получается, если вы хотите, чтобы подозреваемый заволновался, вы поворачиваетесь к нему левым боком, а если собираетесь его растрогать – то правым.

Адамберг улыбнулся:

– А если я все время верчусь то в одну сторону, то в другую?

– Тогда человек совсем теряется. Ад и рай.

И Матильда рассмеялась. Потом спохватилась и умолкла.

– Так нельзя, – вновь заговорила она, – я слишком много болтаю. Мне стыдно. «Матильда, ты все время говоришь невпопад», – сказал как-то один мой друг-философ. Я ему ответила: «Да, а как нужно говорить, чтобы все время попадать?»

– Можно мне задать вопрос? – произнес Адамберг. – Вы работаете?

– Вы мне, пожалуй, не поверите. Меня зовут Матильда Форестье.

Адамберг убрал карандаш в карман.

– Матильда Форестье, – повторил он. – Так вы, значит, знаменитый океанограф… Я ведь не ошибся?

– Не ошиблись, но это не значит, что вы должны перестать рисовать. Я-то уже знаю, кто вы, я видела табличку на двери, а ваше имя всем известно. Однако это не помешало мне болтать невесть о чем, да еще в самом конце первого отрезка.

– Если я найду красавца слепого, я вам об этом скажу.

– Почему? Кому вы хотите сделать приятное? – подозрительно осведомилась Матильда. – Мне или знаменитому океанографу, чье имя мелькает в прессе?

– Ни той ни другой. Просто женщине, которую я пригласил войти в свой кабинет.

– Ну что ж, меня это устраивает, – сказала Матильда.

Какое-то время она сидела молча, словно колебалась и никак не могла решиться. Адамберг снова вытащил сигареты и листок бумаги. Он понял, что никогда не сможет забыть эту женщину, крохотную частичку вселенской красоты, готовую вот-вот исчезнуть. Он не сумел угадать, что эта женщина скажет в следующее мгновение.

– Знаете, – вновь заговорила Матильда, – в городе, как и в океане, все важные события происходят с наступлением темноты. Все поднимаются: и те, кто голоден, и те, кому плохо. И те, кто ищет, как вы, Жан-Батист Адамберг, поднимаются тоже.

– Вы думаете, я ищу?

– Несомненно, более того, ищете сразу много всего. Например, человек, рисующий синие круги, выходит из дому, когда голоден. Он рыщет, ждет удобного момента, затем внезапно оставляет след. Я-то его знаю. Я искала его с самого начала, и я его выследила в ночь зажигалки, в ночь кукольной головы, а потом еще вчера, на улице Коленкур.

– Как вам это удалось?

– Я расскажу, это не так уж важно. У меня свои хитрости. Самое забавное вот что: можно подумать, он позволяет мне выслеживать его, словно дает себя приручать, но на расстоянии. Если захотите как-нибудь его увидеть, свяжитесь со мной. Но только посмотреть на него издали, не приближаться и не докучать. Я делюсь тайной не со знаменитым полицейским, а с человеком, впустившим меня в свой кабинет.

– Ну что ж, меня это устраивает, – отозвался Адамберг.

– Но почему именно он, человек, рисующий синие круги? Он же не совершил ничего ужасного. Чем он вас так заинтересовал?

Адамберг поднял голову и посмотрел на Матильду:

– Потому что в один прекрасный день дело примет скверный оборот. Только прошу вас, не спрашивайте, откуда я это знаю, потому что я не знаю, но это неизбежно.

Он тряхнул головой и откинул назад волосы, упавшие ему на глаза.

– Да, дело примет скверный оборот!

Адамберг снял ногу с колена и принялся без особого старания разбирать бумаги на столе.

– Я не могу запретить вам его преследовать, – добавил он. – Однако не советую вам это делать. Будьте осторожны и предельно внимательны. Не забывайте о том, что я вам сказал.

Казалось, ему внезапно стало дурно, словно его собственная убежденность вызвала у него тошноту. Матильда улыбнулась и исчезла за дверью.

Некоторое время спустя Адамберг вышел из кабинета и, взяв Данглара за плечо, тихо сказал:

– Начиная с завтрашнего утра следите, не появился ли за ночь новый круг. Если появится, досконально его изучите. Я вам очень доверяю, Данглар. Я предупредил ту женщину, чтобы она остерегалась: дело обязательно примет скверный оборот. За последний месяц кругов стало гораздо больше. Процесс ускоряется. Есть во всем этом что-то мерзкое, вы не чувствуете?