– Под девяносто, надо полагать. Более того, все это в целом будут вполне себе посиделки кембриджских выпускников. Вэгстафф тоже собирается, само собой.

На миг показалось, что Эндрю не намерен уточнять, кто такой Вэгстафф. Он, казалось, оставил попытки следовать за потоками воспоминаний. Но чувство долга все-таки взяло над ним верх, и он спросил:

– Тоже кто-то из ваших друзей?

– Едва ли друзей, – отозвалась Джоанна. – Ужасный человек. Даже я его терпеть не могла.

– Не очень-то по-христиански с твоей стороны, – с озорным ехидством заметил ее муж.

– Роджера Вэгстаффа не любил никто.

– Не считая Ребекки, – поставил ей на вид Кристофер.

– Ребекка! Господи, я вообще о ней забыла. Бедная же бедняжечка!

При этом упоминании еще одного неведомого персонажа из прошлого терпение у Эндрю наконец исчерпалось.

– Кто, к чертям, такая эта Ребекка? – проговорил он. – И почему она бедняжечка?

– Совершенно незачем злиться, дорогой, – сказала Джоанна, глядя на него с уязвленным недоумением. – Эта девушка жила со мной на одной лестничной площадке, вот и все. Она была… ой, ну не знаю, как тебе ее описать.

– Такая, что ли, немного тихоня, – обтекаемо предложил Кристофер.

– Да, наверное, так. Ничего плохого в ней не было совсем, миленькая такая по-своему, но никакой сексуальной притягательности, а потому никто из мужчин на нее даже взгляда не бросит, пусть женщин в Кембридже в те дни было не то чтобы пруд пруди. Ну да все равно они бы с ней только зря теряли время, потому что ей только Роджера подавай и больше никого.

– Знаешь, меня всегда поражает, – сказал Кристофер, – что ты нашла свое призвание как своего рода пастырь душ человеческих, но при этом понимания человеческой природы в тебе, кажется, нет вообще никакого. Или же ты просто упрямо настроена видеть в людях лучшее. Никакого богатства воображения не хватит, чтобы описать Ребекку Вуд как “по-своему миленькую”. В ней был стержень из абсолютной стали, у женщины этой, и на Роджера она запала, потому что они были родня по духу. Гнусная она была штучка.

– Понятия не имею, откуда ты это берешь.

– Ты в курсе, что она по-прежнему работает его личной помощницей – все эти сорок лет? Какого пошиба человеком надо быть, чтобы сделать это жизненной задачей? Эта женщина ради Роджера Вэгстаффа готова на что угодно.

– Ой, да ради всего святого, – проговорила Джоанна теперь уже раздраженно. – Не станешь же ты опять обсуждать того несчастного молодого человека, а? Который упал с лестницы? Случайно.

– Ребекка находилась в том же здании в то же время. И никто так и не смог объяснить почему.

Блуждавшее внимание Эндрю, казалось, вновь сосредоточилось.

– Так, вот это уже вроде поинтересней. Оно тоже в Кембридже произошло?

– Нет, – ответил Кристофер. – Это случилось много лет спустя.

– Ничего так и не доказали, – напомнила ему Джоанна.

– Я знаю, что ничего не доказали. Но Роджеру совершенно точно ничем не повредило, что человека того убрали с дороги. Убрали того, кто мог стать серьезным препятствием его успехам. А они неостановимо умножаются, кстати говоря. Если верить моим источникам, всего через несколько месяцев он окажется в палате лордов.

Джоанна поцокала языком.

– Что ж, вот это как раз позорище. Хотя, полагаю, удивляться особо нечему.

– О да, этому суждено было случиться рано или поздно, – сказал Кристофер. – Возведенный во дворянство за деятельность, направленную на то, чтобы делать богатых еще богаче, а бедных еще беднее, и в целом старавшегося поднасрать стране изо всех доступных ему сил.

Джоанна нахмурилась из-за употребленного грубого слова и сказала:

– Интересно, что об успехах своего протеже думает Эмерик.

– Догадываюсь, что отношение у него неоднозначное. Вероятно, чувствует, что Роджер его изрядно использовал. В конце концов, в далекие 80-е именно к Эмерику вечно прислушивалась миссис Тэтчер. Я вполне уверен в том, что он был ее советником по внутренней политике. И еще, полагаю, Джон Мэйджор. Но в последние примерно десять лет у меня такое впечатление, что его выдавили. Теперь это у Вэгстаффа полкабинета министров на быстром вызове. Отсюда и приглашение к лордам. А когда тори продолжат свой крен вправо и в понедельник выберут себе нового вожака, сомнений никаких, что Вэгстафф сделается влиятельным как никогда.

Прим задумчиво слушала, потягивая вино, но тут вдруг выпрямилась и сказала:

– Простите, но как по мне, так это дичь какая-то, мы живем в современной развитой стране в 2022 году, а люди по-прежнему называют друг друга лордами, баронами и дамами и чем там еще и набирают себе этих дутых титулов за сослуженные службы, вообще никак этого не скрывая. В смысле, разве такое происходит где-то еще в мире или исключительно мы такие испорченные и чудны́е?

Кристофер выдал горестную улыбку.

– Британия – страна исключительная во всех возможных смыслах.

– Что, вероятно, – сказала Джоанна, – и делает ее такой колоритной.

Несомненно, эта реплика задумывалась как беспечная, однако досадила она Прим мощно. Бездеятельность, успокоительный юмор, пожать плечами и согласиться – вот приемы, какие ее мать в эти дни применяла, казалось, чтобы вырулить из любого положения. Все это начинало действовать Прим на нервы.

Эндрю, судя по всему, этот разговор тоже надоел.

– Может, кино посмотрим? – предложил он.

После некоторого обсуждения выбор был сделан. Джоанна попросила чего-нибудь “посовременнее, чем обычно”, что, как оказалось, означает “цветной фильм” и желательно не старше шестидесяти лет. Прим наложила вето на “А теперь не смотри” (триллер о скорбящей супружеской чете, которая, находясь в Венеции, сталкивается со смертоносной фигурой, облаченной в красное)^[8] на том основании, что ее слишком много раз уже принуждали это смотреть. В итоге сошлись на “Влюбленных женщинах” в версии Кена Расселла^[9]. К собственному удивлению, Прим осознала, что фильм ей, в общем, нравится – особенно сцена с гомоэротической борьбой нагишом, – но она вместе с тем очень устала от длинной рабочей смены и уснула на диване задолго до финала.

Назавтра она проснулась поздно и с удовольствием осознала, что у нее выходной. Спустилась примерно в одиннадцать и обнаружила Кристофера в кухне одного – он там пил чай и читал воскресные газеты. Сперва он не заметил ее, поскольку слушал музыку в шумоподавляющих наушниках. А когда осознал, что не один, и снял наушники, Прим удивилась, обнаружив, что Кристофер слушает джаз-фанк 1970-х, – подумать только.

Матери дома не было, она вела утреннюю службу, отец наверняка был в церкви с ней, обеспечивая моральную поддержку (вопреки своему атеизму). Прим заварила себе кофе и съела плошку кукурузных хлопьев. После чего Кристофер предложил прогуляться вместе.

Они пересекли унылый лоскут парковки между домом священника и центральной площадью и вскоре двинулись вдоль главной улицы Грайтёрна. Городок никогда не был обаятельным, а за то время, что Прим провела в университете, изменился к худшему. Оба паба, “Колокол” и “Белая лошадь”, стояли заколоченные. Лавка мясника Эйбелмена – неотъемлемая часть ее семейного мира почти два десятилетия – закрылась в этом году, как закрылись и почтовое отделение, и единственный банк на всей главной улице, и некогда процветавшая книжная лавка. Единственное предприятие, возникшее за последние несколько месяцев, – доставка пиццы, и обосновалась она там, где прежде была почта, витрины все еще завешены газетами, к фасаду приколочена временная вывеска. Впрочем, примерно в полутора милях отсюда, на окраине города, недавно возник новый торговый центр, а в нем два супермаркета, оптовый магазин домашней утвари, магазин со сниженными ценами и кофейня – все принадлежат большим британским сетям. Вот сюда-то жители Грайтёрна стекались каждый день, оставляя свои автомобили на бескрайних парковках этого торгового центра и прочесывая магазины в поисках доступных предметов, считая тем не менее пять фунтов малой ценой за чашку кофе, если это позволяло им бесплатно пользоваться вайфаем и укрываться в тепле сколь угодно долго. Тем временем главная улица оставалась безлюдной и заброшенной.

– Ты посмотри, как все изменилось, – сказал Кристофер. – Совсем не так было, когда я приезжал в последний раз. – Он остановился и сосредоточенно нахмурился, пытаясь вспомнить что-то. А затем продекламировал: – “Где вы, луга, цветущий рай? Где игры поселян, весельем оживленных?”^[10] – Глянул на Прим, очевидно ожидая, что та узнает цитату. – Ну же, – подбодрил ее он. – У тебя английский в универе был, верно? Должна знать, откуда это.

Она покачала головой.

– “Погибель той стране конечная готова, где злато множится и вянет цвет людей!” Нет? Вообще не откликается?

– Боюсь, нет.

Он вздохнул.

– Видимо, это показывает, до чего я стар. Я как бы по умолчанию считал, что стихотворения вроде “Опустевшей деревни” все еще есть в учебной программе. Оливер Голдсмит – слышала о таком? “Векфильдский священник”^[11].

Прим не слышала.

– Я из-за вас чувствую себя ужасно невежественной, – сказала она.

– Ах, что ж. – Он улыбнулся. – С тех пор, как я сам был студентом, все изменилось, я отдаю себе в этом отчет. Вы теперь читаете всякую интересную всячину, какую в Кембридже в 1980-е и взглядом-то не удостоили. А все равно – хорошие стихи, если решишь-таки прикоснуться. Не сомневаюсь, у твоего отца экземпляр Голдсмита где-нибудь да завалялся. Они, по сути, о том, как капитализм разрушает общины.

– Отец никогда о нем не заикался, – сказала Прим. – Но отец вообще о книгах говорит мало. Как и о политике. Как и… да вообще о чем бы то ни было.

Они шли мимо цирюльни, маникюрной забегаловки и салона красоты, и Кристофер говорил:

– Надо полагать, это для тебя непросто – вернуться к родителям после трех лет в универе?

Прим пожала плечами.

– Сперва ничего было. А теперь начинает понемногу доставать.

– Работа у тебя есть все равно.

– О да, за полночь и на минималке. Делаю что могу, лишь бы машина капитализма тикала исправно.

Кристофер взял сказанное на заметку и задумался о разговоре за вчерашним ужином.

– Ты говорила довольно-таки циничные вещи, – сказал он.

– Да не особо. Просто у моего поколения нет иллюзий насчет положения, в котором нас бросили.

– Понимаю. – Они остановились возле бывшего банка, и Кристофер воззрился на брешь в стене, где прежде был банкомат. – Вопиющая стыдобища. Я писал об этом не раз и не два, между прочим.

– Ах да, – сказала Прим, когда они продолжили прогулку, – кажется, я парочку ваших постов читала.

– О! – отозвался Кристофер, не утруждаясь скрывать ни удивление, ни удовольствие. – Ты заходила в блог?

Досадуя на себя за то, что проговорилась, Прим сказала:

– Раз-другой.

На том и умолкла – пока. Возможно, получилось бы бестактно, скажи она ему, что написанное им, очевидно, продиктовано благими намерениями, однако нечто снисходительное сквозило в том, что человек, которому за шестьдесят, бравирует своим сочувствием к тяжкой доле молодежи, начинающей свой путь в большом мире. А затем она поспешно перескочила к его более недавним постам.

– Я видела, вы писали о конференции, которая на следующей неделе.

– А, да. “ИстКон”. Ну и странное же ожидается сборище.

– Собираетесь участвовать?

– Собираюсь. Обрадуются мне не больше, чем обострению триппера, конечно, однако мероприятие публичное. Я зарегистрировался и заплатил, как и все остальные. А потому возбранить мне участие у них не получится.

– Кто эти люди? – поинтересовалась Прим.