По прибытии Григория Сергеевича назначили командиром пулемётного дивизиона погранзаставы, одной из четырёх на этом участке, что находилась в ведении пограничной комендатуры Тираспольского укрепрайона. Теперь у него много подчинённых! И большая ответственность. Теорию и практику пограничной службы Григорий изучил серьёзно, да и продолжает самообучение.

Тонечка писала:

«Читает, когда может урвать время. Стал такой серьёзный, озабоченный!»

Ещё Тонечка с гордостью сообщала, что Гришу уважают, он на хорошем счету, и у него везде порядок. Вот он какой, муж её дорогой!

Застава эта была – не чета сахалинской. Всё обустроено. И большой город недалеко. Можно иногда туда съездить. Семьи пограничников снимали жильё у местных жителей. Тонечка познакомилась и подружилась с женщиной. У неё и остановились. Сняли полдома с отдельным входом.

Так и жили.

Григорий дни и ночи проводил на службе.

Тонечка же день-деньской была с детьми.

Лизочка и правда была полной противоположностью бедовой Веры. Была она беленькой, угловатой, тихой. Росла привязчивой и нежной, но страшно обидчивой и ревнивой.

За мамино внимание дочери воевали на равных, истово и постоянно. Когда ночами Гриша был на службе, Тонечке приходилось всё время спать на спине, чтобы дочери, лежавшие по обе стороны от неё, не ревели от соперничества и не дрались.

Верочка же была большая выдумщица и шкодница. Чтобы маленькая Лизочка не увязывалась за ней и не мешала играть с «большими» подружками, Вера накладывала брезгливой малышке в сандалики гусиного помёта. Та рыдала, Вера удирала. А однажды пятилетняя Верочка сделала парашют из газет, затащила трёхлетнюю сестричку на шкаф (благо – невысокий) и спустила вниз в затяжном прыжке с парашютом… Лиза на всю жизнь осталась с горбинкой на носу. Ох и доставалось же Вере от отца! Но Тонечка всегда говорила мужу:

– Смотри, Гриша, она вся в тебя характером! Вспыльчивая и шумная, но правдивая, отходчивая и добрая!

Закончился 1937 год. В РККА среди командиров разных уровней шли аресты.

Офицеров.

Членов семей.

Затронуло и пограничников. В погранвойсках велась кампания за усиление дисциплины и исполнительности.

Органами НКВД проводились активные мероприятия по «беспощадному выкорчёвыванию из армейской среды троцкистско-бухаринских и буржуазно-националистических элементов». Как-то получилось, что в одночасье освободилось много командных должностей.

Григорий Сергеевич, приходя со службы, предупреждал Тонечку:

– Ты теперь вот этого фамилию нигде не упоминай. Он оказался врагом.

Тонечка, бледнея, кивала. Она вовсе не болтлива была, а теперь и совсем примолкла.

В январе 1938 года и саму Тонечку вдруг обвинили в дворянском происхождении! Да так вышло серьёзно, что ей пришлось доказывать всю беспочвенность этих обвинений.

Ох и натерпелись они с Гришей страху!

Потом вдруг откуда-то всплыл другой навет – о том, что она дочь священника. И опять Тонечке удалось отбиться.

Чудом каким-то!

Посылали запрос во Владивосток, выяснили, что вся семья матери была в красных партизанах, а отец, Степан, хоть и из казаков, против советской власти не воевал, ни в чём предосудительном не участвовал. Да и родился он до того, как дед Тони получил личное дворянство, в метриках его это не отразилось никак. А вот смертельно опасный факт этого дворянства деда Антонины по счастливому случаю не всплыл совсем. А оба Тониных брата были на хорошем счету в Приморье и имели отличную партийную характеристику. Григорий несколько месяцев, пока шло разбирательство, спал на полу у порога. Спал, положив рядом собранный узелок. Так он сам решил… на всякий случай, чтобы, если «придут», не будили семью, девочек.

Но как-то обошлось.

С конца 1938 года в личном деле офицера Красной армии Григория Сергеевича Мусенкова появилась запись «начальник маневренной группы». Он пояснял дома:

– Понимаешь, Тося, маневренная группа – это резерв пограничного отряда для наших четырёх застав. Понимаешь? Это важно, особенно в настоящее время. Я ещё буду обучать младший начсостав. У нас теперь школу учредили.

Григорий умалчивал, что под его командованием теперь было 42 пограничника, вооружение. Два станковых пулемёта, четыре ручных, винтовки и 2 грузовика.

Два следующих года прошли относительно безоблачно. Относительно. Насколько это возможно на границе в такое время.

Теперь и Тонечка была одета не хуже других.

И живут они в доме, не в бараке.

Своя кухня даже есть. Тонечка каждый день готовит обед и радуется.

Смотрите, у них всё как у людей!

Праздники встречают все вместе, всей заставой. Музыка, флаги, девочки веселятся, прыгают вокруг Тони.

Она и тут стала председателем женсовета, и хлопот у неё теперь довольно. Всё организовать, разрешить хозяйственные и бытовые вопросы, которые перед ней ставят её подруги, жёны пограничников.

– Идите, доченьки, поиграйте с детьми. Мама с тётями поговорит.

Девочки подрастали. Радовали родителей. Скоро Верочке уже идти в школу.

10. Бессарабия. Комдив Котовский

Летом 1939 года Григорий Сергеевич согласовал выезд от места службы в Тирасполь. Поехали всей семьёй. Тоня всегда с радостью бывала в городе. Правда, очень редко удавалось. Сам город Тонечке нравился. По пути туда она разглядывала бесконечные поля и каналы оросительной системы. Молдавская автономная советская республика была чистенькой, уютной. Утопала в зелени садов, в бескрайности полей. Солнце золотым яичком каталось по лазурному блюдцу небосвода. Тонечка – такой счастливый характер – веселилась чуть не больше своих девочек.

– Гриша, ой, как много каналов!

– Тут же дождей не столько, как в Приморье, поливать нужно.

– А полей-то, полей сколько! Куда ни глянь!

– Так, Тося, тут же республика «заготовок на зиму», – смеялся Григорий Сергеевич. – Представь нашу страну – как семью, вот здесь «хозяйка» выращивает ягоды и овощи и «закатывает их на зиму».

– Ты шутишь?

– Ну да… А если серьёзнее, то сюда в 1925–1930-х годах из скудного бюджета нашего советского государства было направлено такое огромное количество денег, ты не поверишь! Как раз восстанавливать сельское хозяйство и местную промышленность. И что? Восстановили, и так скоро.

– Местную? Это как?

– Ну, сахарные заводы, спиртоочистительные, консервные. Здесь выращивают, здесь и перерабатывают. Сама видишь, сады, сады, поля с сахарной свёклой, виноградники кругом. Нам лектор сказал, что в этом, 1940-м году тут рекордный урожай овощей – 91 центнер с гектара. Это выше, чем в сопредельной Бессарабии в три раза! Кстати, зря ты местных «бессарабами» зовёшь, давно хотел тебе сказать. Зови их молдаванами.

– А кто же они, как не бессарабы, – заупрямилась Тонечка. – Гриш, а они все тут по колхозам! Мне хозяйка рассказывала. Поголовно все в колхозах!

– Так уж и все! Тут и заводы тоже есть: чугунолитейный, известковые… да мало ли. Так что и рабочих тут хватает. Не только колхозники.

– Знаешь, Гриш, а я вот удивляюсь, тут все грамотные. Прямо все! Не то что у нас на Сахалине…

– У нас в школе младшего начсостава один преподаватель истории говорит, что в 1937 году, ну когда мы сюда приехали, только три процента людей оставалось неграмотными. Он говорит, тут открыто более 500 школ, есть и пединститут в Тирасполе. Если у нас всё пойдёт хорошо…

– Да, Гриш, я бы поучилась. На учителя… младших классов… Очень хочу…

– Тось, если всё будет хорошо… конечно!

Девочки устали сидеть и вертелись. Им хотелось побегать. Они уже привыкли к молдавской вольнице.

А вот и приехали.

Город весело шумел скверами и садами. Кругом в центре высились красивые, даже величественные здания постройки последних десяти лет. Особенно хорош был театр. Наскоро пробежав по магазинам, сколько позволяли их небольшие средства, Мусенковы решили просто погулять.

Старый город был похож на село. Маленькие мазанки с тростниковыми крышами и сады, сады. Улицы земляные, без тротуаров, иногда есть деревянные мостки через рытвины или древние лужи. Тоня решила, что под лужами бьют родники, не дают тем высохнуть.

А вот – белёные старинные торговые ряды с крытыми многочисленными арками, а вот – древние винные погреба. Возле них штабелями лежат бочки.

По современным улицам беззастенчиво передвигаются крепкие крытые телеги-фургоны селян. Такие, какие ездили тут и сто лет назад.

– Гриша, смотри, цыгане… «Цыгане шумною толпою по Бессарабии кочуют…», – смеялась Тонечка. – Пушкин же говорил «бессарабы», а ты ругаешься.

Цыганки побоялись подойти к семье командира в синей форме. Зато хватали других прохожих за руку, звенели монистами, браслетами на загорелых руках, от их ярких юбок рябило в глазах. Тут же шныряли страшно грязные и оборванные цыганята. Они с весёлой наглостью блестели чёрными глазками, выпрашивали что-то.

Пообедали всей семьёй в столовой с открытыми настежь окнами.

За соседним столом оживлённо беседовали. До Мусенковых доносились слова «Котовский», «конники», «Париж».

Григорий Сергеевич обернулся и вежливо поинтересовался:

– Простите, товарищи, тут правда комдив Котовский жил?

– Всё верно, товарищ командир, тут рядом старое здание бывшей гостиницы «Париж» – да его все знают! Вот там и был штаб его кавалерийской дивизии, и сам он там же жил. Даже, говорят, свадьбу там играл. Ох же и огневой человек был! Герой настоящий! Тут его все уважают и гордятся им.

– Это когда было?

– Да году в 20–21-м.

– Спасибо, товарищи.

Вышли, посмотрели, стоит углом кирпичное здание.

Интересно. Да, Котовский – легендарный красный командир – фигура незабываемая. То ли великий герой, то ли… преступник, что ли…

У здания толпились дети. Молодой человек с бледным и одухотворённым лицом читал им какие-то стихи.

– Гриша, подойдём?

Не дожидаясь ответа мужа, Тоня подошла поближе, прислушалась, странно заныло сердечко её…

А учитель нараспев произносил удивительно влекущие строчки. Звенел в них и вольный бег коней, и колыхание жнивья, и пыль дорог, и кровь, и сеча. Стихи хватали за душу, как давешняя цыганка за руку, не отпускали от себя.

…Где широкая дорога,
Вольный плёс днестровский,
Кличет у Попова лога
Командир Котовский,
Он долину озирает
Командирским взглядом,
Жеребец под ним сверкает
Белым рафинадом.
Жеребец подымет ногу,
Опустит другую,
Будто пробует дорогу,
Дорогу степную.
А по каменному склону
Из Попова лога
Вылетают эскадроны
Прямо на дорогу…
От приварка рожи гладки,
Поступь удалая,
Амуниция в порядке,
Как при Николае.
Головами крутят кони,
Хвост по ветру стелют:
За Махной идет погоня
Аккурат неделю.

Не шумит над берегами
Молодое жито —
За чумацкими возами
Прячутся бандиты.
Там, за жбаном самогона,
В палатке дерюжной,
С атаманом забубённым
Толкует бунчужный:
– Надобно с большевиками
Нам принять сраженье —
Покрутись перед полками,
Дай распоряженье!..
Как батько с размаху двинул
По столу рукою,
Как батько с размаху грянул
По земле ногою:
– Ну-ка, выдай перед боем
Пожирнее пищу,
Ну-ка, выбей перед боем
Ты из бочек днища!
Чтобы руки к пулемётам
Сами прикипели,
Чтобы хлопцы из-под шапок
Коршуньём глядели!
Чтобы порох задымился
Над водой днестровской,
Чтобы с горя удавился
Командир Котовский!..

Прыщут стрелами зарницы,
Мгла ползёт в ухабы,
Брешут рыжие лисицы
На чумацкий табор.
За широким рёвом бычьим —
Смутно изголовье;
Див сулит полночным кличем
Гибель Приднестровью.
А за тёмными возами,
За чумацкой сонью,
За ковыльными чубами,
За крылом вороньим,
Омываясь горькой тенью,
Встало над землею
Солнце нового сраженья —
Солнце боевое…