Будучи в Аргентине, Эйхман в 1956–1957 годах делал заметки и давал интервью (записанные на магнитофон) некоему правому журналисту – вот они как раз и раскрывают его убеждения. Нет такой вещи, как всеобщая мораль, говорил он. На войне мораль своя и убивать врагов естественно. Эйхман заявлял, что “инстинкт самосохранения сильнее любых этических утверждений”, от чего Кант перевернулся бы в гробу. О нацистах, которые сейчас утверждали, что были только исполнителями чужих приказов, Эйхман отзывался презрительно: “дешевая чепуха”. Евреи несли ответственность за войну и поэтому подлежали уничтожению. Концлагеря были истинным полем брани в войне с расовым врагом, и Эйхман полагал, что он заслуживал большего уважения за свою работу со стороны тех, кто воспевал сражения. Что же касается газовых камер, казней и депортаций – он признавал, что порой на это было тяжело смотреть. Впрочем, если он о чем-то и жалел, то лишь о том, что не был достаточно “твердым”, чтобы все довести до конца. “Должен вам признаться, – говорил он интервьюеру, – что если бы мы убили все 10,3 миллиона евреев… я был бы удовлетворен и мог бы сказать, что мы уничтожили врага”. Но, к несчастью, многих спасли “проделки судьбы”.

На суде в Иерусалиме Эйхман сыграл не слишком хорошо. Он был признан виновным в преступлениях против человечности и против еврейского народа по пятнадцати пунктам и повешен 1 июня 1962 года113.

Соблазнительно предположить некий разрыв между “современным” бюрократическим подходом, отмеченным эффективностью и разумностью, и атавистической идеологией, движимой верой и убеждением. Но это будет, говоря словами Макса Вебера, “идеально-типологическое” различие. В действительности многие деятели без труда были и тем, и другим – бюрократами и идеологами, особенно в верхних эшелонах режима. Жизнь Вернера Беста показывает многие из типичных шагов, которые привели поколение высокообразованных профессионалов к тому, чтобы стать нацистскими функционерами114. Именно Бест создал главное управление безопасности рейха, в котором у Эйхмана был свой отдел, и руководил перемещением евреев из Франции в Аушвиц в 1942 году. Бест, родившийся в 1903-м, не успел на Первую мировую (как и Гиммлер, который был на три года старше него), но с лихвой компенсировал это верой в борьбу как сущность жизни. Результатом той войны стал не только национальный позор, но и общественный упадок. Его отец, чиновник почтового ведомства, погибший во Франции в 1914 году, оставил юному Вернеру двойное наследство: наказы заботиться о матери и вернуть Германии достоинство. Политическое унижение было унижением личным. Его матери, дочери мэра, приходилось выживать на крошечную пенсию вдовы. Хуже того, их родной Майнц находился в оккупированной Рейнской области, и половину их дома заняли французские военные.

Будучи ярким и амбициозным, Бест стал лучшим учеником в классе, а затем изучал право во Франкфурте-на-Майне. Он увлекся идеями, однако не идеями Просвещения. Кризис Германии в его глазах был иллюстрацией банкротства либерализма и его идеалов индивидуализма и прогресса. Человечество, как считал Бест, не однородно, а история всегда была конфликтом народов. Индивиды же, не будучи самостоятельными акторами, действовали исходя из естественных интересов своего Volk. В 1926 году Бест написал для студенческого журнала статью под названием “Совесть”, в которой объяснял, что все это не означает безнравственности: “Мы можем уважать тех, против кого сражаемся, быть может – даже тех, кого мы должны уничтожить”. Но судьбу побороть невозможно. Лучшее, что человек может сделать, это отрешиться от “ненависти и грубости” и встать на позиции “трезвой объективности”, чтобы свести к минимуму все издержки борьбы115.

Обращаясь к Volk, Бест одновременно отстранялся от поколения своего отца с его слезливой ностальгией по кайзеру и старым добрым довоенным временам. Volk лучше всего служить посредством самодисциплины и рациональности. Именно эти базовые убеждения руководили им, когда он расширял аппарат полицейского террора. Бест воплощал собой тип нациста-технократа, холодного и эффективного. Он также был убежден, что евреи должны уйти. Он презирал антисемитизм, движимый ненавистью, похотью или завистью. Эмоции только мешали рациональному разрешению еврейского вопроса. Бест гордился тем, что был korrekt. Как у многих в его поколении профессиональных юристов и администраторов, сделавших карьеру при нацистах, нравственный компас Беста съежился до оценки того, как осуществляются действия – объективно, рыцарственно, правильно, то есть “хорошо”, или же страстно и иррационально, то есть “плохо”. При этом суть действий больше не была предметом нравственной оценки. И как могло быть иначе? Коль скоро Volk был высшей ценностью, единственным нравственным императивом было его выживание. Самосохранение сделалось самоцелью.

На низовом уровне массовые убийства по большей части осуществлялись силами СС, но были бы невозможны без автоматического одобрения, логистической поддержки и иногда непосредственного участия регулярной армии. Большинство генералов разделяли мнение о том, что война на востоке – это особая война, требующая применения любых необходимых средств. Нужно подчеркнуть, что это утверждение повторялось, как мантра, еще до начала операции “Барбаросса” и никоим образом не было реакцией на позднейшие потери. Генерал Готхард Хейнрици прибыл на Восточный фронт в июне 1941 года и через несколько месяцев принял командование 4-й армией. Воспитанный в кайзеровской Германии 1880-х годов в аристократической семье офицеров и пасторов, он был уверен, что Веймар – это заговор евреев и большевиков. С самого начала он приказал своим войскам не проявлять “никакого милосердия”116. Фон Манштейн, фельдмаршал, проваливший спасение немецких военных под Сталинградом, сходным образом полагал, что участвует в войне на истребление между конкурирующими идеологиями. 20 ноября 1941 года фон Манштейн издал приказ всем своим войскам, повторявший объявленный месяцем ранее приказ генерала фон Рейхенау по 6-й армии: они ведут “крестовый поход против еврейско-большевистской системы”. Их цель – “искоренение азиатского влияния в цивилизованной Европе”. От каждого солдата требовалось забыть об общепринятых законах войны. Они должны были “отомстить за зверства”, учиненные против немецкого народа, и помнить о необходимости “жесткого, но справедливого возмездия недочеловекам-евреям”. Такие меры, добавлял он, позволят разоблачить диверсии в тылу армии, которые, “как показал опыт, замышляются евреями”117. На Рождество 11-я армия фон Манштейна обеспечила Einsatzgruppen живой силой, оружием и транспортом для того, чтобы убить евреев в Симферополе. После Нового года прошел слух, что партизаны перерезали горло нескольким раненым немецким солдатам. Отряды Манштейна совершили карательный рейд в Восточном Крыму, захватили в Евпатории 1200 случайных мирных жителей и убили их.

На Восточном фронте 90 % армейских частей исполняли Приказ о комиссарах, предписывавший казнить любых советских политработников, попавших в плен118. Когда началось отступление немецкой армии, некоторые части, как, например, 35-я пехотная дивизия, использовали гражданское население в качестве живого щита против Красной армии119. Как мы уже видели, массовые убийства и расправы с мирными жителями были обычным делом как на Восточном фронте, так и на Балканах. Те, кто воевал только во Франции, не совершили ничего, сравнимого с оргией насилия, прокатившейся по Восточной Европе. Хотя и Францию зверства также не миновали: 10 июня 1944 года танковая дивизия СС “Das Reich” уничтожила целую деревню Орадур-сюр-Глан в Верхней Вьенне. Не обошел Францию стороной и антисемитизм, поскольку немецкие офицеры решили смириться с депортациями евреев в обмен на возможность смягчить оккупационную политику по отношению к остальному населению Франции120. Даже некоторые из участников заговора 20 июля 1944 года, замышлявших убийство Гитлера, были запятнаны нацистскими преступлениями. Хеннинг фон Тресков играл ключевую роль в планировании военных операций группы армий “Центр” (Heeresgruppe Mitte). Весной и осенью 1941 года он и его сослуживцы неоднократно получали сведения о кровавых оргиях СС в тылу. Но они закрывали на это глаза и продолжали заниматься своими делами. И лишь когда продвижение войск остановилось и возможность быстрой победы исчезла, тогда бойня 20 октября 1941 года в Борисове, где наряду с мужчинами были убиты тысячи женщин и детей, пробудила совесть фон Трескова121. Тогда он и присоединился к Сопротивлению.

Другой участник “группы 20 июля”, обер-лейтенант Гельмут Штиф, в конце ноября 1941 года писал своей жене из-под Москвы. Он чувствовал, что стал “инструментом деспотической воли к разрушению, поправшей все законы человечности и основные приличия”. “Последние дни, – сообщал он ей неделю спустя, – я машинально отдаю приказы о расстреле великого множества комиссаров или партизан; все просто – или он, или я”. 10 января 1942 года он признавался жене: “На нас лежит такая вина, что мы все несем ответственность. Я чувствую, грядущий Судный день – вполне справедливое наказание за те мерзкие преступления, которые мы, немцы, совершили или которым позволили совершиться за последние годы… Я так устал от этого бесконечного ужаса”122. Вильгельм Шпайдель, служивший на территории Греции, также вступит в движение Сопротивления. Он считал массовые репрессии против гражданского населения вредными, но отдавал соответствующие приказы. Война есть война, успокаивал он свою совесть, и в любом случае “население Германии страдает от американских и английских устрашающих налетов на немецкие города намного сильнее”, как будто одно было связано с другим и могло служить ему оправданием123.

Гитлер и его генералы давали лицензию на убийство, но нажимали на курок солдаты. Массовые убийства не были полностью анонимной бюрократической рутиной. Из 6 миллионов погибших евреев почти 2 миллиона были расстреляны немцами в порядке массовых казней. Таким образом, число непосредственно замешанных в убийства было довольно велико. Вопрос, кем они были и что их на это толкнуло, вызвал ожесточенные споры среди историков. Явились ли они к месту расстрела полными решимости и готовыми на убийство, будучи движимы “истребительным” антисемитизмом, как доказывает Дэниэл Голдхаген? Или были “обычными людьми”, которых сделали убийцами расчеловечивающий опыт войны и социальное давление, как утверждает Кристофер Браунинг в своем исследовании о полицейском батальоне 101?124

Благодаря этой полемике появилось множество работ, исследовавших как отдельные зверства, так и биографии их участников. Авторы намекают, что не стоит искать ответ только в социальной ситуации сражения или в психологической предрасположенности человека. Имеет значение их сочетание, что подтверждает резня, произошедшая 16 августа 1943 года в Коммено, в Восточной Греции. В этой деревне не было нападений на немецких солдат. Но это не остановило 98-й горнопехотный полк от того, чтобы устроить бойню. На рассвете они стали бросать гранаты, а затем врывались в дома мирных жителей и убили 317 человек. Руководил этим лейтенант Вилибальд Рёзер, молодой и фанатичный нацистский офицер. Родившись в 1914 году, он сделал карьеру от члена гитлерюгенда до протеже генерала Фердинанда Шёрнера, фанатика железной дисциплины и жестокости к противнику. В 1942 году на Кавказе Рёзер был назначен командиром 12-го батальона 98-го полка и за свою жестокость получил прозвище Нерон 12/98. По выражению одного из подчиненных, Рёзер был “стапятидесятипроцентным нацистом”. Для нападения на Коммено он вызвал добровольцев. Некоторые сделали шаг вперед, но их было недостаточно, так что Рёзер приказал остальным присоединиться к ним; показательно, что отказался только один солдат. Во время самой бойни некоторые солдаты стреляли в землю и велели местным жителям прятаться в апельсиновых садах. Но большинство бесчеловечно исполняли приказ и убивали детей, стариков и всех, кто попадался на глаза, отпуская при этом шутки и уродуя трупы. Полковой священник потом отмечал, как некоторые из солдат боролись со своей совестью: с одной стороны, убивать женщин и детей нельзя, с другой – нельзя и не повиноваться приказам. Убийства мужчин из числа мирных жителей давно стали нормой. Большая часть солдат одичала на Восточном фронте, остальные – на войне с партизанами в Черногории. В довершение всего Рёзер предоставил им моральное оправдание: убийство женщин и детей было всего лишь возмездием за бомбардировку Кёльна англичанами125.