Позднейшие интервью – трудный исторический источник. В конечном счете они говорят нам о самоощущении участников исторических событий, сложившемся задним числом, а не о том, что они ощущали в моменте. При нацистах было множество немцев, которые отвернулись от евреев, не подвергая опасности свою самооценку. Да и среди “невоспетых героев” не все были гуманистами. Мотивы были разными. Антифашизм мог сочетаться со стремлением к наживе, соседская солидарность – со своекорыстным расчетом, поскольку чем ближе было поражение, тем выгоднее было иметь друга-еврея, который мог бы за тебя поручиться после войны. Помощники подвергали себя опасности и порой заканчивали тем, что доносили на евреев из страха за собственную жизнь. Другие, пользуясь уязвимостью евреев, старались присвоить немногие активы, которыми те еще располагали. В некоторых случаях убежище евреям предоставляли члены нацистской партии. Например, мюнхенского юриста Бенно Шюляйна прятала сеть друзей-неевреев, среди которых был Отто Йордан, коммерсант и член нацистской партии с 1933 года. Йордан хотел помочь, но он также и получал выгоду от этого. Помощь редко бывала бескорыстной. Подпольные группы полагались на оппортунизм в той же мере, как и на смелость и сочувствие. Кухарка Йордана не могла не знать, сколько человек она кормит. Шюляйн выжил в том числе и потому, что она согласилась молчать вместо того, чтобы выдать его своему другу из СС. В обмен на это ее хозяин не замечал, когда она воровала продукты, полотно и другие ценности102. В Ленгрисе доктор София Майер выжила благодаря местному комиссару полиции, делившемуся с ней продуктовыми карточками своей семьи. Она жила у них в гостиной. Да, говорила она на трибунале по денацификации в 1946 году, он состоял в партии, но был при этом “хорошим и смелым человеком, которого вынудили носить партийный значок”. “Они всегда утешали и подбадривали меня”103.

Мораль, твердая и чистая

Если нацистский режим и пользовался широкой поддержкой народа, то его цели и методы опирались на широкую систему насилия. В ее центре были СС, олицетворявшие смерть: форму членов организации украшали черепа. Но у нее было множество помощников. В конечном счете смертоносность нацистского режима заключалась в его способности завербовать примерно 200 тысяч преступников, активно участвовавших в массовых убийствах104.

Под руководством рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера Schutzstaffel, бывшие первоначально не более чем личной охраной Гитлера, выросли в большую парамилитаристскую организацию, насчитывавшую миллион человек, настоящее государство в государстве, поглотившее секретную полицию и силы безопасности. СС терроризировали политических оппонентов режима и пораженцев, набирали внушавшие ужас Einsatzgruppen, осуществлявшие массовые казни на востоке, и содержали концлагеря. Болезненный Гиммлер, бывший агрономом по образованию, стал центром механизма террора. Где бы он ни оказывался, уровень насилия возрастал. Он вступил в СС в 1925 году под номером 168. В 1929-м он СС возглавил. После захвата нацистами власти в 1933-м Гиммлер организовал концлагеря, чтобы подавлять политических оппонентов и затыкать им рты. В 1938-м, после аннексии Австрии, были учреждены Einsatzgruppen, начавшие деятельность в Судетах. В октябре 1939 года Гиммлер получил задание надзирать за расовыми перемещениями на востоке. На этой стадии основным инструментом расовой политики нацистов еще оставалось насильственное переселение, а не уничтожение. С нападением на Советский Союз в июне 1941 года это изменится. В начале августа, после визита Гиммлера на Восточный фронт, СС получили приказ казнить не только евреев-мужчин, но и всех евреев Советского Союза вообще, а евреек загонять в “болота”105. К концу года Einsatzgruppen успели убить несколько сот тысяч евреев.

Массовые убийства были не просто следствием приказов Гиммлера. Нацистский режим представлял собой мешанину конкурирующих партийных и государственных структур с питающим отвращение к действию фюрером в центре. Это привело к тому, что историк Ханс Моммзен называл “кумулятивной радикализацией”, с рьяными офицерами и служащими внизу и вождями и бюрократами наверху, подталкивающими друг друга на пути к истреблению106. 20 января 1942 года на Ванзейской конференции нацистские лидеры решили депортировать всех польских и восточноевропейских евреев в лагеря, замучить их непосильным трудом и убить, вместо того чтобы переселять после победы в Россию.

Через полгода, в июле 1942-го, именно Гиммлер приказал очистить все гетто и отправить всех евреев из оккупированной Польши в новые лагеря уничтожения Белжец, Собибор и Треблинку; до постройки газовых камер СС использовали передвижные газовые фургоны – технологию убийства, позаимствованную из программы эвтаназии. В декабре Гиммлер приказал отправить в Аушвиц тысячи цыган. В апреле 1943-го он объяснял, как должны отступать немецкие войска, чтобы нанести максимальный урон наступающей русской армии: каждый населенный пункт, из которого уходили немцы, нужно было очистить от людей – их либо убивали, либо обращали в рабство. Летом 1943 года Гиммлер включил в свою империю насилия также министерство внутренних дел. Число смертных приговоров пораженцам немедленно выросло107.

Гиммлер не считал безнравственным ни себя, ни своих эсэсовцев. Как раз напротив. Это может нас шокировать, действия и ценности Гиммлера отрицают наши основные представления о нравственности. Однако стоит понять, что у нацистов был свой моральный кодекс. 4 октября 1943 года Гиммлер выступил перед лидерами СС в Позене с двухчасовой мотивирующей речью, в которой смешивал анализ военных действий с идеологической риторикой и апелляциями к ценностям СС. Он подчеркивал, что для членов СС один принцип должен был сохранять абсолютную ценность: “Мы должны быть честными, порядочными, верными и дружелюбными только с представителями нашего рода и ни с кем другим”. Они не должны быть “грубыми или бессердечными, когда в этом нет необходимости”. Но, говорил он, “живут ли другие народы в довольстве или умирают от голода, меня это волнует лишь постольку, поскольку мы можем их использовать как рабов для нашей Kultur”. В любом случае русские были не полноценными людьми, а Menschentiere, зверями в человеческом облике. Гиммлера не занимало, что 10 тысяч русских женщин умрут, копая противотанковые рвы, коль скоро это делалось на благо Германии. Сетовать на бесчеловечное отношение к другим – “преступление против нашего рода”. Если вы это делаете, вы оказываетесь “убийцей собственного рода”. Далее Гиммлер перешел к “уничтожению еврейского народа”, “очень тяжелой теме”, как он сам признавал. Большинство эсэсовцев знали, каково оставить после себя пятьсот или тысячу трупов. Он хвалил этих солдат за то, что они прошли через казни, за то, что были “твердыми”, но “порядочными”, не опускаясь до сантиментов. Он уверял, что они вписали новую славную страницу в немецкую историю, ибо спасли нацию от опасного врага и секретного агента, который предал их в Первую мировую войну. Все в СС должны были помнить основной принцип: “кровь, отбор, твердость”. Они следовали закону природы: “хорошо то, что твердо; хорошо то, что сильно; что побеждает в борьбе за существование физически, по силе воли и этически, то и хорошо”. Добродетелями члена СС были, соответственно: верность, долг, смелость, честность, справедливость, уважение к собственности, искренность, прямота. Все должны были действовать как товарищи, быть ответственными и избегать алкоголя108.

Конечно же, сказать такое значило выдавать желаемое за действительное. Пьянство, разложение и садизм в СС процветали109. Тем не менее Гиммлер описал тот образ, который нацисты и эсэсовцы могли принять ради нравственного оправдания безнравственных действий. Добродетельный немец был воином – твердым, но “чистым” и расово, и этически. Сущностью жизни была борьба, а не комфорт, и выживали только сильнейшие110. Коль скоро расовое неравенство естественно, было бы неправильно проверять и исправлять его. Соответственно, девизом было “Каждому – свое”, написанное на воротах концлагеря Бухенвальд. Евреи жили вне сферы моральных смыслов. Они были буржуазными, искали комфорта и были движимы завистью и себялюбием. Для нацистов корни нравственности были в действии, а не в размышлении или сочувствии. В этом заключалось решающее отличие от либерального гуманизма, который предполагает, что моральные суждения можно тренировать и развивать посредством критического размышления. С точки зрения нацистов, мораль была укоренена в природе, а современность ей угрожала; “хороший” немец действовал, исходя из природных законов. В любом случае критическое мышление не требовалось, поскольку фюрер знал, как лучше. Отдельные жизни были лишь средством для высшей цели – выживания Volk. Нацисты не отбросили буржуазные добродетели полностью; честность, бережливость, трудолюбие, приличие, ответственность и самопожертвование были по-прежнему важны. Но теперь они оказывались подчинены выживанию немецкой расы. Пятая заповедь утратила абсолютный характер. Немцы могли – и даже были должны – убивать врагов Volk. Они оставались “чистыми” и “приличными”, пока были аккуратными убийцами, а не звероподобными садистами. В мае 1943 года член СС был осужден на десять лет тюрьмы за то, что уничтожал евреев без приказа, позволив своим подчиненным опуститься до “подлого звероподобия” и делать “бесстыдные и отвратительные” фотографии111. Одной из причин того, что лидеры СС решили перейти к использованию газовых камер, было сознание того, что массовые расстрелы слишком расшатывают психику их подчиненных.

В некотором смысле нацисты перевернули золотое правило. Вместо предписания “относиться к другим так, как ты хочешь, чтобы они относились к тебе”, они избрали девизом: делай с другими расами то, что ты не позволишь им сделать со своей. Убийства евреев и других “врагов” получали моральное оправдание как превентивный акт расовой самозащиты.

Уничтожение миллионов человек требует не только идеологического фанатизма, но и логистики. Это была специальность Адольфа Эйхмана, с 1939 года руководившего организацией массовых депортаций. Эйхман работал в главном управлении безопасности рейха и не занимался политикой. Его задачей было следить за тем, чтобы все работало. Благодаря его драматичному похищению в Аргентине в 1960 году и последовавшему за этим суду перед телекамерами в Иерусалиме Эйхман стал лицом холокоста. До сих пор он воплощает ту самую “банальность зла”, о которой писала философ Ханна Арендт в своем знаменитом отчете очевидца об этом процессе. Эйхман, говорила она, был именно таким деятелем, в котором нуждались нацисты для того, чтобы осуществить свой план геноцида: сознательный, но нерассуждающий; добросовестный и верный, но не фанатик; семьянин, желавший мира и покоя и счастливо обманывавший себя, утверждая, что он в конечном счете лишь исполнял приказы112. Он был тем, что немцы называют Schreibtischtäter, распорядитель смерти, подписывавший расстрельные списки, не поднимая головы от стола. Арендт была оригинальным мыслителем и блестяще писала о человеческой обусловленности и природе тоталитаризма, но в своем изображении Эйхмана пала жертвой обмана. Эйхман был не только гением логистики, но и талантливым актером, а суд в Иерусалиме был его сценой. Пытаясь спасти свою шкуру, Эйхман играл на публику и изображал интеллигентного, но не затронутого идеологией бюрократа, единственным долгом которого было делать свое дело и который после 1945 года изменился. Ему даже хватило духа процитировать Канта. Все это было ради спектакля.