Примерно в это время немцы, которым было не все равно, начали шептаться об убийстве газом и о судьбе, ожидавшей евреев после депортации. “Ужасные слухи ходят о судьбе эвакуированных, – записывала в своем дневнике в декабре 1942 года Рут Андреас-Фридрих, – о массовых казнях и голоде, пытках и убийстве газом”90. Лагеря уничтожения – Аушвиц, Треблинка и другие – были на востоке, но признаки насилия стали распространяться все шире по территории старого рейха еще до маршей смерти последних месяцев войны. Например, в мае 1942 года гестапо организовало публичное повешение девятнадцати польских заключенных из концлагеря Бухенвальд на поле в Тюрингии на глазах нескольких сотен любопытных зрителей, включая женщин и девочек; это было местью за убийство немецкого полицейского и два предположительных случая связи между заключенными и немками91. Депортации 1941–1943 годов осуществлялись у всех на глазах. К этому времени Германия была густо покрыта сетью лагерей-спутников; при одном только Бухенвальде было 139 вспомогательных лагерей. Во многих городах присутствие заключенных было повсеместным, их использовали на самых опасных работах, таких как расчистка разбомбленных кварталов. Немногих счастливцев, которым, подобно Клемпереру, удалось избежать депортации, заставляли выполнять тяжелую работу на немецких предприятиях, и их ухудшающееся состояние не было секретом ни для “арийского” начальства, ни для коллег. С лета 1944 года венгерских евреев направляли из Аушвица в рейх для работы в военной промышленности.

Среди “арийцев” мало кто оплакивал судьбу своих соотечественников-евреев. Это говорит о многом. Исчезновение сочувствия демонстрировало как молчаливое признание причастности, так и страх расплаты.

Если люди проявляли какую-либо реакцию, это был стыд. Когда в сентябре 1941 года ввели ношение еврейской звезды, Андреас-Фридрих заметила, что дети на берлинских улицах открыто издеваются над евреями. Ее партнер поймал двоих из насмешников и надрал им уши: “Вам должно быть стыдно”. Свидетели одобрительно улыбались. “Почти все, кого мы встретили, – писала она, – недовольны новой мерой: им стыдно, как и нам”92. Но круг ее друзей и критиков вряд ли отражал общество в целом.

В своей первой листовке, распространенной в июне 1942 года, брат и сестра Ганс и София Шолль и их друзья-студенты, члены группы Сопротивления “Белая роза”, взывали к чувству стыда соотечественников, чтобы вывести их из “апатии”. “Каждый честный немец сегодня стыдится своего правительства”, – писали они. Они цитировали Шиллера, критиковавшего обычаи Спарты за то, что люди рассматривались как средство, а не цель, и заканчивали гётевским призывом “Свобода!”. Их христианская вера была для них так же важна, как гуманизм и кантовский разум. Стыд был связан с нравственным долгом защищать человеческое достоинство и свободу против “атеистического государства” нацистов. Борьба против нацистов, писали они, должна дойти до “метафизических” причин войны. “За всеми объективными логическими доводами проскальзывает иррациональный элемент, то есть борьба с демоном, с посланниками Антихриста”. “Гитлер, – писали они в более поздней листовке, выпущенной в январе 1943 года, – не может выиграть войну, он может только распространить ее”. Чувство вины и страх перед возмездием заняли теперь место стыда как средства вывести немцев из апатии. “Немцы! Хотите ли вы и ваши дети той же судьбы, что выпала на долю евреев?” – спрашивали они. Немцы должны пробудиться от глубокого сна, выступить против нацистов и вредить им, если не хотят, чтобы их судили вместе с их лидерами. Студенты верили в “свободу и честь” и в будущее союзное государство, которое сможет гарантировать свободу слова и совести и защищать граждан от преступного насилия. Больше всего они надеялись на духовное обновление. 18 февраля 1943 года Ганс и Софи Шолль были задержаны университетским вахтером во время раздачи экземпляров своей шестой листовки. Их передали в руки гестапо, приговорили к смерти и через четыре дня обезглавили93.

Андреас-Фридрих и студенты из “Белой розы” показали, что сочувствие было возможно даже в апогее власти нацистов, но их кружки Сопротивления были очень малочисленны. Заботой большинства немцев была война и то, как она на них влияет, а вовсе не судьба евреев. Начиная с 1960-х годов холокост считался центральным событием войны. Во время войны это было не так. Разговоры военнопленных, тайно записывавшиеся союзниками, показывают, что многие солдаты знали о массовых убийствах, даже если и не участвовали в них, но эта тема их попросту не интересовала94. Сейчас это нас шокирует, но с исторической точки зрения это понятно: шаг за шагом евреи все дальше выводились за пределы “народного сообщества”, пока им и вовсе не отказали в принадлежности к человеческому роду.

В лагере военнопленных Форт Хант в Виргинии американская разведка прослушивала разговоры немецких пленных. Записи показывают, что знания о зверствах были широко распространены, и демонстрируют нам срез идеологических предрассудков немецких солдат и те психологические стратегии, к которым они прибегали, чтобы примирить убийства евреев и прочих гражданских лиц с верой в то, что сами они ведут справедливую войну. Один из первых случаев обсуждения этой темы был записан 13 июня 1943 года в разговоре между Дрехселем, Майссле и Шульцем – тремя молодыми подводниками, взятыми в плен в Северной Атлантике. Дрехсель начал рассказывать о евреях из Литвы и Польши:

Д.: …Они опасные люди. Я казнил там евреев.

М.: Почему казнил?

Д.: Каждый немецкий солдат… (шепотом), с помощью немецкой полиции…

М.: Есть свиньи среди немцев, как и среди евреев, но есть же и хорошие евреи…

Д.: Уверен, что иностранцы тоже знают, сколько евреев было убито… шестнадцати-, семнадцати-, восемнадцатилетних. Их заставляли раздеваться до исподнего… а потом расстреливали. Они даже не знали, почему их расстреливали…

Д. (шепотом о лагере для интернированных евреев): Там была, мальчик мой, двадцатитрехлетняя беременная женщина, и ее тоже погнали на тяжелые работы. И четырнадцатилетних детей тоже.

М.: Скольких они расстреляли?

Д.: Это было невероятное число, и шестьдесят процентов – из Германии…

М.: Это несправедливо. Если мы проиграем войну, евреи заставят нас расплачиваться… В моем городе [Феринген в Швабии] евреев выкидывали из их лавок, брили еврейкам головы и водили в таком виде по улицам. Русские – нелюди, но и среди нас есть настоящие звери.

С.: Нас заставят заплатить за то, что мы сделали. Убили сотни и тысячи невинных людей, в том числе женщин и детей.

Д.: Что мы могли с этим поделать, дорогой?

С.: Были ли евреи виноваты в том, что их убили?

Д.: Нет, и это печальнее всего.

С.: Да, печально… [Но] Германия не по своей воле начала войну.

Д.: На нас напали коммунисты.

М.: Зачем?

С.: Ну, причин было много, и поэтому мы начали войну. У каждого великого народа должно быть право защищаться; если другие увидят, что кто-то не может дать им отпор, то они его уничтожат95.

Когда эти три подводника разговаривали, они, как и многие их товарищи, еще могли думать, что Германия в силах не проиграть. На заключительных этапах войны, когда вероятность поражения возросла, возросла и обеспокоенность по поводу возмездия за то, что немцы сделали с евреями. В разговорах между заключенными Форта Хант тема массовых казней возникала очень редко, но когда все же возникала, то инстинктивной реакцией на нее было отвращение, смешанное со стыдом и страхом. “Было ли это по-человечески?” – спрашивал один из них в начале апреля 1945 года, вспоминая, как женщины и дети копали себе могилы. “Тьфу, немцем быть стыдно! – добавил его товарищ. – Как это может сочетаться с Kultur – женщин! раздевать!” Другой признавался: “Мне было их жалко”. Но когда их сокамерник, верующий католик, заметил, что все они были соучастниками преступления, он ответил: “Никто не может в одиночку плыть против течения”96.

Если и случались проявления стыда, а порой и жалости, эти чувства заглушались страхом возмездия. Генрих Фойгтель был сыном протестантского пастора, выросшим в либерально-националистической среде в Тюрингии. В октябре 1944 года ему было двадцать восемь, и он после пребывания во Франции и России воевал на Апеннинах. В дневнике он записывал, как изменялось настроение в армии. Еще оставались отдельные фанатики, верившие в победу. Однако все больше и больше солдат было охвачено страхом за свои семьи и за то, что с ними произойдет, когда коммунистические банды начнут опустошать их родину. “Еще сильнее, – записывал он, – их страх перед евреями и поляками. Сейчас, перед лицом их экзистенциального страха, бремя прошлой несправедливости поднимается на вершины их сознания”. Отношение к евреям и полякам было “не только фатальной политической ошибкой, но человеческой несправедливостью, которая все сильнее отягощает национальное сознание”. Теперь Фойгтель постоянно слышал заявления вроде “коль скоро руки у них развязаны, они кое с кем рассчитаются” и “мы перегнули палку, это уже было не по-человечески” даже от членов нацистской партии, которые не осмелились бы произнести что-то подобное годом раньше97.

Несколько тысяч немецких евреев, сумевших избежать депортации, преимущественно пожилых, все больше зависели от маленьких групп акторов: жестоких нацистов с одной стороны и подпольной сети помощников – с другой. На следующий день после неудачного покушения на Гитлера 20 июля 1944 года в Берлине встретились электрик и водопроводчик и решили отомстить за покушение. Один из них был членом НСДАП с 1932 года, другой – вступил в СС в 1937-м. Руководитель их группы отказался в этом участвовать, но они решили действовать на свой страх и риск. Они явились к еврейскому портному Ф. и насильно привели его на мост через реку Панке, где кто-то нарисовал советскую звезду. Ф. приказали стереть граффити, сперва голыми руками, затем – камнем. На глазах у зевак они тушили сигареты о его спину, толкали его к перилам и били его кулаками и палками. Измученный Ф. в конце концов потерял сознание, и его сбросили в реку. Водопроводчик спустился к Панке и стал его топить. Благодаря авианалету Ф. избежал смерти и был помещен в еврейский госпиталь. Его так сильно избили, что жена едва смогла его узнать. Несколько дней спустя он умер. После войны, в 1953 году, двоих нападавших приговорят к десятилетнему тюремному сроку98.

Получить руку помощи удавалось немногим счастливчикам. Во время Второй мировой войны от 10 до 15 тысяч немецких евреев оказались в подполье или, по выражению того времени, “на подводной лодке” (“U-Boote”). Выжило около 4 тысяч99. Часто убежище предоставляли смешанные “арийско”-еврейские пары, но подпольная сеть распространялась и на друзей-“арийцев”, бывших сослуживцев и представителей криминальных кругов; так, в феврале 1942 года, во время Fabrikaktion (облавы на последних евреев), теми, кто предупреждал евреев о грядущей депортации и убеждал их скрыться, были соседи, работодатели и иногда даже полицейские. Думая об их опыте, мы прежде всего вспоминаем судьбу Анны Франк, которая два года скрывалась в одной и той же пристройке на Принсенграхт, 263, в Амстердаме, пока ее не обнаружили и не отправили в Аушвиц. Тем не менее это был нетипичный случай. Для большинства подполье представляло собой вращающийся диван. Для того, чтобы ускользнуть от нацистов, большинству “подводников” приходилось быть готовыми быстро перемещаться из одного убежища в другое. В среднем каждый еврей зависел от десяти помощников – ничтожное меньшинство немецкой популяции. Нужно было не только убежище, но и пища, одежда и лекарства. Жилища евреев тоже попадали под бомбежки. В Берлине Андреас-Фридрих и ее друзья из группы Сопротивления “Эмиль” подделывали продуктовые карточки и документы для евреев, оставшихся без крова, с помощью украденной нацистской печати100.

Число помощников было невелико, но они происходили из всех кругов, и среди них попадались как уборщицы, так и врачи, бизнесмены и коммунисты. Через много лет после окончания войны в автобиографиях и интервью эти помощники пытались раскрыть мотивы, которыми руководствовались. Некоторые из них вообще не помнили каких бы то ни было тяжких размышлений относительно своего выбора, когда решились действовать. Они чувствовали, что обязаны оказать помощь, движимые не столько сочувствием к евреям, сколько собственной самооценкой. Они ощущали себя “приличными” немцами, в отличие от варваров-нацистов. “Отвернуться от евреев, – писала философ Кристен Ренвик Монро, – значило отвернуться от самих себя”101.