Сталинград спровоцировал противоречивые эмоции. Урсула фон Кардорф была журналисткой, пишущей фельетоны для Deutsche Allgemeine Zeitung в Берлине. Будучи представительницей образованной аристократии, она сперва поддерживала Гитлера как спасителя Германии от левых, но затем прониклась отвращением к бесчеловечности режима. За ней числились антисемитские статьи, однако в ее глазах нацисты зашли слишком далеко. В конце 1942 года ее младший брат Юрген воевал в танковой части на территории Восточной Украины. 31 января она записала в дневнике: “Я в отчаянии. Все слушаю и слушаю пластинку Баха «O Schmerz, wie zittert das gequälte Herz» [ «О, боль! На сердце трепет прежних мук»]”. Речи, звучавшие днем ранее, вызвали ее саркастический комментарий: “Как прекрасно, что фюрер спас их от гибели, евреев и большевиков. С другой стороны – Сталинград… отступление армии на Кавказе. Депортации евреев. Возможно ли еще молиться? Я больше не могу”11. Через несколько дней пришла весть о гибели ее брата. На первых этапах войны газетные некрологи обычно говорили о смерти за “Führer, Volk und Vaterland”. Сейчас же в заметке о гибели Юргена фон Кардорфа говорилось, что он “умер так же, как и жил – храбрым человеком и верным христианином”. В течение 1943 года таких сообщений будет появляться все больше. Многие семьи предпочитали простые слова “умер вдали от родины”. Среди живых “до свидания” теперь иногда заменяло “хайль Гитлер”12.

Как на все это реагировали немцы, вступившие в нацистскую партию после 1933 года? Дневник Рудольфа Тьядена, школьного учителя из Ольденбурга, показывает, как он воспринимал перемены в судьбе Германии. Он был одним из немногих выживших в битве при Лангемарке в ноябре 1914 года, которую Геринг упоминал в своей речи среди мифических образцов самопожертвования. В веймарские годы Рудольф Тьяден был членом Немецкой демократической партии (DDP) и Немецкого общества мира (DFG). Как многие госслужащие, он вступил в НСДАП весной 1933 года, вскоре после того, как Гитлер захватил власть в государстве. Первые победы в блицкриге привели Тьядена в состояние, близкое к безумию. Наконец-то Германия может исправить “несправедливость” 1918 года. 15 августа 1941 года он писал коллеге-учителю, воевавшему на востоке, о том, каким “невероятно искусным” был фюрер! Его “умная политика” побеждала врагов одного за другим13. Он надеялся, что осенью этого года восточная кампания завершится. Когда наступила весна 1942 года, Тьяден начал беспокоиться: может ли случиться, что Германия снова побеждает саму себя до смерти (totsiegen)? Примерно в это время он стал работать информатором (V – Mann) на Sicherheitsdienst СС и каждую ночь писал доклады о настроениях местных.

В августе 1942 года его старший сын, восемнадцатилетний Энно, отправился на Восточный фронт. Месяцем позже Тьяден узнал, что война забрала жизнь первого из одноклассников сына – под Сталинградом. К ноябрю его собственный сын достиг Сталинграда. После трех операций его танк был подбит. С 23 декабря Энно жил в землянке. В письмах он рассказывал родителям о голоде и отчаянии: “Я совершенно не понимаю, как все это может закончиться”. Теперь его родители всерьез испугались. 22 января 1943 года Тьяден начал “воображать худшее”. Он принимал снотворное лишь для того, чтобы проснуться от ужаса через несколько часов. “Ах, как все это ужасно и бесконечно грустно! Почему это безумие должно забрать у нас нашего мальчика – любимого, красивого, чистого? Неужели смысл войны в том, чтобы лучшие умерли ради того, чтобы жил всякий сброд?” 30 января Тьяден был среди слушателей речи Геринга. Совершенно ясно, заключал он, что солдат “сознательно принесли в жертву! И нашего Энно среди них!” Почему, спрашивал он себя. Причин могло быть две: “некомпетентность или безрассудное руководство”14.

В тот же день Тьяден слушал по радио, как Геббельс зачитывал воззвание фюрера, в котором тот призывал к тотальной войне. Возможно, думал Тьяден, сейчас в самом деле шла битва, решавшая для каждого немца вопрос “быть или не быть”. “Но кто в ответе за то, что дошло до этого? – размышлял он. – Виноват ли в этом фюрер с его «натиском на восток» или Сталин с идеей мирового господства большевиков?”15

Тьяден не возжелал немедленного мира и уж тем более не вступил в ряды Сопротивления, но он потерял веру в нацистское руководство. Погиб ли Энно или, может быть, жив в плену у русских? Тьяден предполагал, что он погиб. Агнес, его жена, желала сыну скорее смерти, чем плена. Порой горе Тьядена искало ответа в “безумии, которое правит миром и которым его заразили наши так называемые вожди [Führer]”. Это было рецидивом его либеральных настроений 1920-х годов. 1 февраля 1943 года он записал, что “многие сейчас смотрят в будущее с ужасом. Как же мы сможем победить?” Его жена стала публично выражать недовольство “коричневыми рубашками” за то, что они “баламутят молодежь и посылают ее на фронт, а сами отсиживаются дома”. Если война на востоке продолжится так, как она шла до сих пор, с наступлением летом и отступлением зимой, то немцы, как опасался Тьяден, попросту истекут кровью. Это означало власть большевиков. Что же случится с Карлом, их младшим? Если все, что люди говорят о Советах, – правда, тогда и жить не стоит.

Патриотизм и страх перед большевиками заставляли Тьядена поддерживать продолжение войны, но он начал различать “справедливую” войну и войну нацистов. И одновременно дистанцироваться от нацистов в повседневной жизни. В феврале он перестал носить значок нацистской партии. 20 апреля 1943 года, в день рождения Гитлера, Тьяден решил, что больше не поднимет флаг со свастикой, раз его сын пропал без вести на фронте. Двумя неделями позже он отказался работать на Sicherheitsdienst СС. К сентябрю 1944-го он убедил себя, что всегда относился к внешней политике Гитлера “с величайшим недоверием”, а отношение фюрера к евреям вызывало у него “величайшее отвращение”. Ради того, чтобы удержаться у власти еще несколько дней, нацисты готовы пожертвовать всей нацией. И ему не хотелось жертвовать собой ради этой банды. Он стер из своей памяти то время, когда он восхищался Гитлером и писал доносы в тайную полицию. Он, как и все прочие немцы, был жертвой нацистов, а не коллаборантом16.

Едва ли в Германии нашлась бы семья, где бы не знали кого-то погибшего или пропавшего без вести под Сталинградом. Это не было единичным трагическим событием, которое, раз случившись, остается в прошлом. Но битва изменила взгляд целого поколения на настоящее и будущее. Когда 12 мая 1943 года пал Тунис, люди заговорили о “Тунисграде”. В этот раз в плен попало четверть миллиона немецких и итальянских солдат, и эта битва стала решительным поражением стран “оси” в Северной Африке. С ухудшением положения на фронтах только немецкий черный юмор становился все лучше. Через день после Туниса Тьяден записал популярную шутку. Сосед спрашивает жену: “Знаешь, какая шутка самая короткая? – Wir siegen (Мы побеждаем)”17.

Реакцией нацистов на Сталинград было переключить внимание на евреев и открыто потребовать их уничтожения. 18 февраля 1943 года Геббельс в своем страстном призыве к тотальной войне предъявил немецкому народу радикальный диагноз ситуации и столь же радикальные ответные меры. Он говорил толпам, собравшимся в берлинском Sportpalast, что Сталинградская битва выявила то, что они давно знали: “Большевизм обратил 200 миллионов человек в орудие «еврейского террора», готовое наброситься на Европу”. У большевизма одна цель – “мировая еврейская революция”. Евреи же распространят свою “капиталистическую тиранию” на весь мир. Это будет означать обращение в рабство всех немцев и конец западной цивилизации. Евреи – это “заразная болезнь”. В порыве страсти Геббельс призвал к их “полному и радикальному истреб… [vollkommener und radikalster Ausrott…]”, но поправился и произнес слово “устранение” (schaltung)18. Фюрер, сказал он, был совершенно прав в том, что эта война разделит всех “не на победителей и побежденных, но на выживших и тех, кто будет истреблен”. “Время требует тотальной войны”. Пора “снять перчатки и сжать кулаки”. Толпа, согласно официальным сообщениям, отвечала “громовыми аплодисментами”. Десять дней спустя нацисты арестовали остававшихся в Берлине несколько тысяч евреев, включая большинство тех, кто состоял в смешанном браке. Их немецкие мужья и жены вышли протестовать на Розенштрассе, где они содержались, и добились того, что 2 тысячи были освобождены. Однако 7 тысяч все-таки отправили в Аушвиц19. В лагере Бреендонк в Бельгии охранники СС бросили восемнадцать евреев и двух заключенных-“арийцев” в воду и избивали их до тех пор, пока те не утонули – в качестве наказания за Сталинград20.

Еще до речи Геббельса слухи о зверствах уже были широко распространены, однако они не подтверждались официально. Своей оговоркой об истреблении евреев Геббельс сделал всех немцев открытыми соучастниками убийства21. В отличие от некоторых своих современников, Тьяден ничего не говорил о депортации евреев из Германии, которая всерьез началась осенью 1941 года. Сам он впервые услышал о массовых убийствах в 1942-м. В июне этого года его бывшая ученица Гретель прибыла из Украины. Она рассказывала, что там было “уничтожено” 6 тысяч евреев. “Проклятое время!” – записал в дневнике Тьяден и спросил себя, что сказал бы Бог об “истреблении еврейской расы”. Два месяца спустя его сын Энно писал из Лемберга по пути на Восточный фронт: “Я рад, что не несу ответственности за все, что здесь произошло” – скрытый намек на массовое убийство детей и депортацию 40 тысяч евреев в Белжец. Новость не нашла комментария в дневнике отца.

25 февраля 1943 года, в годовщину создания НСДАП, Тьяден включил радио и услышал выступление Гитлера, призывавшего к “уничтожению мирового еврейства”. “Почему он не может помолчать о таких вещах! – взорвался Тьяден. – Как будто он не нажил себе достаточно врагов, и в то самое время, когда он не может спасти от уничтожения свой собственный народ… И ради подобного нам надо жертвовать сыновьями!”

Раздражение Тьядена показывает начавший тогда развиваться вид моральных рассуждений. Объявив всему миру о своем стремлении уничтожить всех евреев, Гитлер вынудил союзников в отместку сражаться еще отчаяннее. Тьяден знал, что массовые убийства были и до Сталинграда. Но после Сталинграда они стали угрожать жизням самих немцев.

Нацистский миф о солдатах Сталинграда как о героях, которые предпочли смерть пленению, препятствовал распространению любых сведений, противоречивших такой картине. В информационном вакууме роились слухи о судьбе оставшихся в живых. Может быть, не все солдаты погибли или покончили с собой, но кто-то попал в плен? Может быть, их советские тюремщики не были воплощением зла? Немногие письма из Советского Союза сумели миновать сети нацистской цензуры. Родители получали послания с крупицами сведений о своих сыновьях от их товарищей, которым удалось эвакуироваться. (Находились и мошенники, распространявшие лживые свидетельства о своих якобы однополчанах.) Родители пытались добыть хоть какую-то информацию через Турцию, Японию и Швейцарию.

Многие чувствовали в тираде Геббельса естественный выход своему горю: они жаждали мести. Коль скоро евреи стояли за спиной большевиков, всех евреев, находившихся у немцев в руках, нужно было убить. Или, по крайней мере, немцы должны были угрожать убить всех евреев, если немецким пленным причинят какой-то вред.