Молодёжь в школе не задерживалась. При Романе в коллективе был лишь один педагог моложе тридцати – учительница английского Марина Зорькина, с которой у Гончаренко даже случился непродолжительный роман. Ну как роман – рассказ скорее… Она ушла на третий год, найдя вакансию переводчика в крупной компании.

После четырёх лет работы в школе Гончаренко тоже стал задумываться о том, чтобы сменить занятие. Разместил резюме на сайтах по поиску вакансий, но после того как за три месяца предложений не поступило, принялся изучать вопрос пристальнее.

Вакансия на «Фабрике снов» мимо Романа пройти, конечно, не могла. Но и осмелиться подать заявление в крупную корпорацию он долго не решался. С одной стороны, всем требованиям он удовлетворял, благо было их немного: широкий кругозор, хорошее здоровье, отсутствие серьёзных проблем с законом в прошлом. Тестирование на онейрогномику. Приветствовались творческие задатки. Обещали уютный офис в зелёной зоне Москвы, бесплатный кофе и дружный молодой коллектив. Это как везде, так что Гончаренко тут особых иллюзий не питал. А вот зарплата стояла в несколько раз больше, чем получал молодой педагог, и значительно выше, чем в среднем по стране, пребывающей в перманентном экономическом кризисе. «Конкурс бешеный, наверно», – думал Роман, но всё же отправил резюме и туда. Ответ с приглашением на собеседование пришёл через две недели. Как раз начались летние каникулы, так что отпроситься с работы особых проблем не составило.

Здание «Фабрики снов» парня впечатлило. В столице, конечно, всё больше, чем в его деревне под Воронежем, но это здание, точнее целый ком-плекс, было сравнимо, пожалуй, с заводской промзоной. Только с поправкой на чистоту, обилие зелени, пластика и сочетания блестящего и матового металла. Основной офис угадывался сразу: огромное, метров пятьдесят в высоту здание с овальным куполом и логотипом компании – стилизованным сонником. Когда-то сонники называли ловцами снов, но сейчас, к середине XXI века, всё чаще так зовут выдающихся сновидцев, а приборчики для трансляции сновидений, сохранившие лишь форму своего индейского прародителя, постепенно стали именоваться сонниками. Изначальное значение, связанное с толкованием снов, практически ушло из обихода с распространением синтетических, с определённым сценарием, сновидений.

Перед входом был разбит небольшой круглый сквер, обрамлённый невысокими деревцами, под которыми уютно расположились лавочки. В центре стоял памятник Мирону Циолковскому и Давиду Рогову – основателям «Фабрики», к нынешнему времени уже покинувшим бренный мир. Ходившие в среде технической интеллигенции слухи приписывали основные научные достижения этого дуэта Рогову. Однако имя его тускнело в тени блеска Циолковского, который, безусловно, воспринимался всеми лидером этого дуумвирата: именно он непосредственно руководил «Фабрикой» и был лицом компании. Широкой публике имя Давида Рогова и вовсе было практически неизвестно, а бремя славы первооткрывателя, выдвинувшего идею коммерческого использования синтетических снов, нёс исключительно Мирон Циолковский. Не в последнюю очередь благодаря известной каждому звучной фамилии, хоть он и не был при этом потомком «того самого» Циолковского. В одном из ранних интервью Мирон удачно отшутился, заявив, что, возможно, с Константином Эдуардовичем они имеют общего предка, но впоследствии он поддерживал атмосферу таинственности в этом вопросе, говоря лишь, что известная фамилия сама по себе не делает научных открытий.

Роман сидел в сквере около часа, пока на телефоне не сработал будильник, высветив на экране «9:50», – десять минут до встречи. На проходной усатый вахтёр бегло проверил его документы и, поскольку его визит отображался на информационном экране проходной, направил Гончаренко на второй этаж, в кабинет 212.

Эйчар оказалась деловой женщиной лет сорока, выглядевшей так, как он себе примерно и представлял столичного менеджера: светлый брючный костюм, очки, длинные и прямые чёрные волосы, сильный загар, слегка скорректированные губы. Лариса Владимировна задавала стандартные вопросы про наркотики и криминал, а когда услышала о художке, сделала пометку в блокноте, что Романа несколько обнадёжило, – он принялся уверять, что таких работников, как он, ещё поискать, что готов вкалывать как папа Карло, сверхурочно и по выходным, уважать начальство и коллег, быть примером молодым и опо-рой старшим. Лариса Владимировна улыбнулась и предложила пройти в соседний кабинет.

Помещение напомнило Роману кабинет стоматолога. Посреди комнаты стояло кресло, предназначенное скорее для лежания, чем для сидения. Ровное освещение, белизна, по стенам – шкафчики с папками, какие-то непонятные инструменты. Рядом с креслом – вертикальная тумба с кнопками, экранами и проводами. Сверху, как лампа в операционной, висел полуметровый пластиковый сонник. Если домашние сонники, традиционной, пришедшей из глубины веков формы, часто оформляли деревом, перьями и прочими природными материалами – для ощущения уюта, то этот прибор всем своим видом говорил о том, что он здесь только по работе. Тот же диск с тремя ведущими вниз трубками был выполнен из белого пластика с вкраплениями металла, светящиеся диодные полоски в швах цветом своего свечения сигнализировали оператору о режиме работы. Строго, минималистично, функционально, эргономично. Хозяин кабинета, впрочем, напоминал скорее не стоматолога, а айтишника – молодой, ровесник Романа, причёска на грани допустимого для солидной организации. И, Роман был готов поклясться, через белую рубашку на предплечье слегка проглядывала татуировка, из тех, что были когда-то в моде у старшего поколения.

Сотрудник и Лариса Владимировна перекинулись парой слов, после чего парень жестом пригласил соискателя занять кресло.

– Выпейте и подождите пару минут. – «Айтишник» вручил Роману стакан бесцветной жидкости.

Вкуса у напитка тоже не было. Гончаренко изучал потолок, ища закономерность в линиях панелей, когда заметил, что на него неудержимо наваливается сонливость. Понятно, что выпил он снотворное, но почему ему об этом никто не сказал? А что, если нет? Что, если ему дали попить воды, а он сейчас отрубится прямо на собеседовании, ради которого приехал за пятьсот километров в Москву, оставив Винта, своего верного пса, маме в Воронеже, от чего ни мама, ни Винт, надо сказать, вовсе не были в восторге? Сопротивляться навалившемуся сну, разумеется, было невозможно, и окончание мысли мозг Романа додумывал уже без участия сознания.

3

Я на мосту, как в каком-то фантастическом фильме. Прозрачный мост из квадратных панелей метра два шириной. Под ним пропасть безо всяких намёков на дно. Неба как такового тоже нет, всё, что дальше двадцати, а может, пятидесяти метров, окутано чёрной, с красноватым отливом, пеленой.

«Туман войны».

Когда именно мне стало понятно, что я сплю, – этого в памяти не отложилось. В какой-то момент разум принял это как само собой разумеющееся, что немного успокоило. Значит, я не просто так уснул на собеседовании. Сон явно искусственный, причём не похож на те, что доводилось видеть раньше.

«Полигон для новобранцев?»

Словно подтверждая мою догадку, плиты пришли в движение. Показался край пропасти, но квадраты выстроились причудливым лабиринтом, который, очевидно, соискатель вакансии должен пройти.

«Интересно, а пролететь не получится?»

Я пробую. Увы, обычные прыжки. Хотя ног не чувствую. Логично, я же прыгаю силой мысли, а не икроножных мышц.

«Хм, интересно, а как здесь выглядит моё тело?»

Гляжу туда, где должны находиться поднятые руки. Окружающая картинка будто стала немного резче, но ничего не вижу – как в древних компьютерных играх, где действие идёт от первого лица, но анимация рук не предусмотрена. Я не увидел ничего или почти ничего? Смутные образы, призраки, словно застрявшие в другом измерении. Нет, рук определённо не видно. Думаю, идти будет сложнее, чем наяву. Окидываю предстоящий путь взглядом ещё раз. Между некоторыми плитами промежуток, не больше метра. Но прыгать, не видя ног, непривычно.

«С запасом. И всё получится».

Путь оказывается совсем несложным. На небольшой площадке так же пусто, лишь в нескольких метрах – тёмный цилиндр. На «столешнице» прямоугольник с текстом. Читать текст во сне то ещё приключение. У символов как будто нет точного размера, буквы пляшут и норовят изменить первоначальный смысл. Сосредотачиваюсь, пытаясь отогнать посторонние мысли. Понимаю, что становится только сложнее, и намеренно ослабляю внимание. Текст теперь чуть смазан, но буквы и строчки ровные:

«…На ночь я почти всегда читаю Пушкина. Потом принимаю снотворное и опять читаю, потому что снотворное не действует. Я опять принимаю снотворное и думаю о Пушкине. Если бы я его встретила, сказала бы ему, какой он замечательный, как мы все его помним, как я живу им всю свою долгую жизнь…Потом я засыпаю, и мне снится Пушкин. Он идёт с тростью по Тверскому бульвару. Я бегу к нему, кричу. Он остановился, посмотрел, поклонился и сказал: “Оставь меня в покое, старая б… Как ты надоела мне со своей любовью”».

Улыбаюсь. С ребятами, которые вставили в официальный тест цитату Раневской, я бы наверняка нашёл общий язык. Осталось только работу получить. А для этого нужно постараться здесь.

Текст исчезает, и вся площадка погружается во мрак, тогда как панели над пропастью выстраиваются в ровную линию. Вдалеке слегка подсвечен голубоватым светом противоположный край. Я, словно мотылёк, уверенно направляюсь к свету, но на этот раз панели теряют устойчивость, каждая из них держится как будто на перпендикулярной общему направлению оси. Приходится бежать, ступая точно на центр панелей. И тут, когда до цели остаётся лишь около десятка панелей, мост рушится. Допрыгнуть до края невозможно, я чувствую, как медленно, значительно медленнее, чем наяву, падаю вслед за давно улетевшими в чёрную бездну квадратными панелями. Летя спиной вниз, я вижу над собой лестницу, подсвеченную, как и край пропасти, холодным светом, и люк наверху, куда эта лестница ведёт. До крайней перекладины лестницы лишь около метра, но все точки опоры, от чего можно оттолкнуться, уже рухнули вниз.

«Тест на способность летать во сне?»

Я изо всех сил тянусь к перекладине рукой, но расстояние лишь увеличивается с каждым мгновением. Я падаю. По телу бежит дрожь, снизу всё быстрее мелькают чёрные и серые неровные линии, словно тени деревьев в ночном окне поезда. Картинка окончательно теряет цвета, становится чёрно-белой. Я открываю глаза и вижу дружелюбно улыбающегося сотрудника «Фабрики снов».

4

Роман удивлённо уставился на своего тестировщика. Причиной удивления был вовсе не сон, в который Гончаренко был погружен (почти на полчаса – Роман успел взглянуть на часы, прежде чем заснуть), что-то подобное он и предполагал. Это был другой сотрудник. Вместо слегка неформального парня с предположительной татухой на руке перед ним стоял высокий солидный брюнет, на вид старше тридцати. На бейджике надпись: «Я. Н. Зотов». За полуоткрытой дверью кому-то звонила Лариса Владимировна, явно по его вопросу: до него донеслось «прочитал целиком», «смотрел на руки», «не дотянулся». В порядке уменьшения радости от произнесённого. Впрочем, Роман решил, что с тестом справился неплохо, наивно было думать, что он смог бы пройти его на сто процентов. Новый тестировщик с минуту смотрел на мониторы, после чего огласил сидящему в кресле Гончаренко вердикт:

– Неплохо. Даже очень хорошо.

Он одобрительно кивнул Роману. Учтивость, плавные движения… Официантом, что ли, работал раньше? Обычная история, если приезжий. Или студентом мог подрабатывать.

– Твёрдая пятёрка.

– Это много или мало? – спросил Роман.

– Этого более чем достаточно для должности, на которую вы претендуете. Онейрогномика на пять баллов означает, что вы можете видеть сны, создаваемые нашей корпорацией, осознавая, что спите. Причём тратя на это значительно меньше усилий и лучше контролируя своё поведение, чем те, у кого три или четыре балла. Но и с тремя баллами сновидцы у нас тоже работают.