В темноте скрипнуло. Васька развернулся и ахнул: в отблесках света замаячила грозная фигура. Но он не успел толком испугаться.

– Тише-тише, Вася, – сказала фигура. – Я это.

– Батюшка? – обрадовался Васька. Отец Григорий прихрамывал, да по белому лицу с редкой бородкой тянулась тёмная царапина. Но в остальном священник выглядел здоровым.

– Тише, Вася, – повторил отец Григорий. – Где Петро?

– Стрелец там, – указал Васька. – Деда Харитона сторожит.

– Харитон живой?

– Жив. Его кромешник чуть не утащил.

– Кромешник? – нахмурился отец Григорий. – Чудишь ты. Медведь то был.

– Нет. Стрелец тоже так помыслил, – с жаром возразил Васька. – Но я сам видел.

– И… каков кромешник?

– Как человек. На ногах стоит. Одежда как у людей. Чёрный только весь.

– Ага. – Отец Григорий немного успокоился.

Тут Васька вспомнил, что Стрелец говорил.

– Батюшка. А пошто ты в часовню не пошёл?

– Как я уйду? – удивился тот. – Не могу я тебя да Петра оставить. У кромешника-то сила бесовская…

Бах! В месте, где затаился Стрелец, вспыхнуло, и грохот выстрела прокатился по лесу.

– Стрелец! – воскликнул Васька и бросился на помощь.

– Стой! – крикнул вослед отец Григорий. – Опасно там, отроче.

Но Васька его не слушал. Впереди слышны были вперемешку звуки борьбы и тяжёлые ругательства.

– Я счас! Счас!

Рядом с лежащим дедом Харитоном стоял мрачный Стрелец.

– Убёг, – сообщил он, ловко насыпая порох из подсумка. – Быстрый, зараза.

– И что теперь?

– Ничего. Наше время кончилось.

Васька и сам чувствовал, что пора. Неведомая сила уже стучалась под сердцем.

– Знашь, где Харитон живёт? – спросил Стрелец.

– Да.

– Как рассветёт, беги к нему. Бог даст, оклемается.

– Хорошо, дядька.

– А ты что тут делашь? – недобро спросил Стрелец, глядя поверх головы Васьки.

Это отец Григорий дошёл до них.

– Истинно говорю, бес среди нас, – забормотал священник, подходя. – Добрый ты воин, Петро Стрелец. Поостерёгся бы. Честным крестом бесы побеждаются, а не пищалью.

– Знашь что? – грубо прервал его Стрелец. – Про кромешника-то?

– Откуда мне?

– А на меня пошто упал? Тварь на Харитона бежит, а ты на меня валишься?

– Так споткнулся я, Петро. Спужался и споткнулся.

– Смотри, – погрозил Стрелец кулаком. – Хоть ты из духовных, но взгрею хорошенько!

Отец Григорий замолчал, тревожно поглядывая то на Стрельца, то на лес.

– Зря ты так, Петро. Помочь я хотел.

Стрелец не успел ответить. За пределами освещённого круга раздался истошный вопль.

– Свету дай! – гаркнул Стрелец.

Васька вздёрнул жагру кверху. Тьма немного отодвинулась назад.

– Нападать будет, – предупредил Стрелец, целясь в лес из пищали. – Ишь воет.

Словно отвечая Стрельцу, вопль повторился. Ваське показалось, что кричат повсюду. Он крепче схватился за жагру и прижался поближе к Стрельцу.

– Ну где ты, где, – бормотал Стрелец, прикусывая в азарте губы. – Да сядь ты, отче!

Отец Григорий, нервически оглядывающийся вокруг, послушался и опустился ниже. Васька невольно посмотрел на него и вдруг вскрикнул:

– Дед Харитон исчезает!

И вправду, тело словно окуталось лунным серебром, теряя плотность. Сквозь него смутно виднелся примятый мох. Не доводилось ещё Ваське это со стороны зреть. Если не сопротивляться зову, то сейчас с ним произойдёт то же самое. Мир затуманится, и откроются его глаза в ночном домашнем тепле ровно месяц назад. Ваське на миг почудился материн голос – она окликала его, ворочающегося после возвращения.

И в этот момент кромешник напал. Опомнившийся Васька развернулся с огнём навстречу рвавшейся к людям тени с кровавыми глазами. Стрелец всем телом обратился к кромешнику, но выстрелить не успел.

– Не пали! – Отец Григорий сбил Стрельца с ног.

Кромешник вновь завопил и бросился к Ваське. Злобные горящие глаза завораживали. Васька выставил перед собой жагру.

– Боиш-ш-шься! – прошипела тварь.

– Нет!

– Боиш-ш-шься!

Страшный взгляд завораживал, лишал воли. Васька медленно опускал жагру.

– Мальца не трожь! – крикнул священник. – Старик твой! Скорее!

Кровавые глаза моргнули, обращаясь к серебристому телу деда Харитона. Будто повинуясь взгляду, тело перестало таять. Кромешник потянулся к добыче.

– Стой! – заорал Васька. От испуга он потерял осторожность и вцепился в голову кромешнику. Рука враз заледенела, но и капюшон сполз с головы. Тварь отпрянула, и в лунном свете Васька явственно увидел полное злобы женское лицо.

Отец Григорий хотел ещё что-то сказать, но вместо этого болезненно вскрикнул от удара. Над ним горой подымался рассвирепевший Стрелец.

– Ведьма!

Кромешница зашипела, но бежать не посмела. Чуяла, видимо, что не успеет от пули скрыться.

– Не трожь её, Петро! – взмолился отец Григорий. – Не кромешник это!

– А кто ещё? – Стрелец с омерзением рассматривал застывшую перед ним женщину.

– Болезная она, Петро. Бегает, людей пугает. Кликуша она.

– Знашь её?

– Знаю, Петро. Знаю. Попадья то моя болезная.

– Людей губит твоя попадья!

Батюшка не ответил и вдруг горько зарыдал.

– За что?.. За что… – слышалось сквозь рыдания. – Я грешник, но она-то?.. За что?..

Кромешница тихонько подвывала.

– Ты ей человеков подманивал? – презрительно спросил Стрелец.

– Стариков, – ответил отец Григорий, сглатывая слёзы. – Они уж пожили, а она молодка совсем. Не жила ещё. Пожалей ты её, Петро. Не губи.

Заколебался было Стрелец, но отец Григорий, себе на беду, продолжил:

– Она как наестся, как прежде становится, в разум входит. Петро!

Стрелец выстрелил. Кромешница завопила так, что заложило уши. В её чёрном одеянии прорезалась кровавая рана. Но кромешница устояла и двинулась на обидчика.

– Аннушка! – Отец Григорий вскочил было, но Стрелец пинком отбросил его назад. То ли удар оказался слишком сильным, то ли силы священника оставили, но отец Григорий рухнул и, подобно деду Харитону, засеребрившись, растаял.

Кромешница завизжала. Движения у неё оставались быстрыми, но уже лишёнными неуловимости. Стрелец вынул топор из-за пояса.

– Огня! – заорал он.

Васька схватился за догорающую жагру, но не успел. Стрелец рубанул, кромешница, сделав рывок в сторону, ушла от удара, а потерявший равновесие Стрелец зашатался. Но на землю он не упал: потерявшийся на миг разум не удержался, и Стрелец последовал путём отца Григория.

Кромешница, озираясь, заковыляла к телу деда Харитона.

– Ух-х-ходи! – прошипела она Ваське. – Он мой!

Васька замотал головой. С ним что-то произошло – невидимая сила, желающая отправить его обратно в начало августа, затихла.

– Ух-х-ходи!

Кромешница приблизилась. Багровые голодные глаза пожирали деда Харитона. Она потеряла много сил, а на пути стоял лишь одинокий мальчишка с факельным огарком.

– Вы-ы-ыпью-ю-ю!!! – заголосила она, бросаясь на Ваську.

Он ткнул огнём прямо во впалую чёрную грудь. Зашипело, закричало так, что не поймёшь – то ли кромешница вопит, то ли огонь в телесах гаснет. Не давая ей опомниться, Васька вцепился свободной рукой в развевающиеся космы. Леденящий холод охватил его, ослабляя, заставляя броситься опрометью бежать. Но он лишь крепче сжимал пальцы. Странный водоворот затягивал его, окружающий лес терялся в тумане, глухо шипела кромешница. Ваське захотелось заснуть, намертво смежить веки, но неведомая сила вдруг проснулась в нём. Он явственно увидел перед собой и чёрный провал безгубого рта, заходящийся в крике, и лютый страх в гаснущих бесовских глазах, и материнский кров, где ему надлежало воспрять, и совсем уж вдалеке – отцовый карбас, качающийся на лунной белёной дорожке. Мир закружился, засверкал мириадами искорок, и Васька полетел куда-то в неведомый звёздный край.

Я живу в октябре (I)

Я – хомо новус. Согласитесь, так звучит гораздо лучше, чем просто «новый человек». О создании новых людей человечество мечтало едва ли не на каждом этапе своей истории. Но название «хомо новус» не всем из нас нравится. Мой дотошный приятель из Филадельфии предлагает использовать формулировку «хомо хронос». Дядя Кеша на это кривится и обзывается хомо хренусом. Вдобавок просит уточнить координаты этой самой Филадельфии. Дядя Кеша у нас майор РВСН – Иннокентий Павлович Коршунов. Мы с ним встречаемся вечерами 5 ноября, когда он возвращается с дежурства, и напиваемся. А что ещё делать? За водкой легче и беседу вести, и песню спеть.

– Почему ты не уволишься? – спрашиваю его в очередной раз. – Зачем ты личное время тратишь? Всё же однотипно. Раз за разом ходишь в одно и то же здание, видишь одних и тех же людей, которые говорят одинаковые слова.

– Но я-то говорю разные, – искренне удивляется Коршунов. – И потом, что мне дома делать? Книжки читать? Скучно это. Да и мало ли что случится. Я же дежурный.

– Ты наперёд знаешь, что ничего не случится, – парирую я.

– Э-э-э, нет, брат, – качает он большой рыжей головой. – Ты нас из жизни-то не вычёркивай. Если есть я, ты, этот твой америкос и другие наши друзья-товарищи, значит, возможны любые случайности.

– Ты всерьёз боишься, что кто-то может начать ядерную войну? Пустить на нас ракеты?

– Мне же это в голову приходит, – резонно возражает он.

Я замолкаю, глядя, как он подливает огненную воду в стаканы. Хороший вечер. Жаль, что короткий – три часа с гаком, очень небольшим гаком. После полуночи неведомая сила начинает выталкивать меня обратно – к полнолунию, от которого отсчитывается мой личный лунный цикл. Если очень хочется, то можно сопротивляться – минут десять-пятнадцать. Это примерно как бороться с сильным течением: рано или поздно устанешь, и тебя всё равно понесёт против воли.

– К тому же, – продолжает дядя Кеша, – увольняться из армии – то ещё дело. Думаешь, просто сообщил, и всё? А душу вынуть и перетрясти? Без этого и армия не армия. Ты вот не служил, не знаешь.

– Я студент.

– Знаю я, какой ты студент. Сколько лет уже на втором курсе?

– Четыре.

– Да? – удивляется Коршунов. – Вот время летит. Я тебя что, четыре года знаю?

– Чуть меньше.

– За это надо выпить.

Но я отказываюсь. Пора мне. Дядя Кеша всё понимает и на мой прощальный взмах салютует стаканом. Хороший он мужик.

* * *

Ночь. Я встаю с постели, голова гудит от перемещения, но больше от выпитого спустя месяц алкоголя. Для всех прочих, нормальных, людей я навсегда исчезну в начале октября 2006 года. Говорят, это происходит по-разному: чаще – бесследное исчезновение, реже – находят мумифицированные останки. Днём твоей смерти для мира станет день рождения тебя как хомо новуса. Сколько бы ты ни прожил после этой даты, мир тебя не запомнит. Фактически я уже умер. Но, с моей точки зрения, продолжаю жить обычной жизнью в линейном времени. Так же просыпаюсь, умываюсь, делаю зарядку (не всегда), отправляюсь на прогулку. Учёбу я забросил после первого года своей новой жизни: денег хватало из резервов, а ежедневно сидеть за партой и слушать одинаковые лекции – нет уж, увольте. Теперь утро 7 октября сопровождалось обязательным ритуальным звонком старосте с вестью, что я заболел и на пары ходить ближайший месяц не буду. У меня чума. После чего выключал телефон.

Ночь. Над землёй висит полная луна. Время возвращения может немного меняться. Говорят, можно оказаться ближе к утру, но луна всё равно будет видна. Я распахнул окно, высунувшись так, чтобы её увидеть. Вон она, чертовка – круглая головка сыра, выглядывающая из-за редких облаков. Какие мы, к чёрту, хомо новус? Хомо мунус! Я ухмыльнулся, представив, как это переиначил бы Коршунов.

– Здравствуй, мир!

Миру было тепло, самое настоящее бабье лето. Или это от водки меня так?

– Я – спать!