Люси Мод Монтгомери: Джейн с Холма над Маяком

Lucy Maud Montgomery

JANE OF LANTERN HILL

© А. В. Глебовская, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление

ООО «Издательство АЗБУКА», 2025

Издательство Азбука®

⁂

Памяти песика Лаки,

который четырнадцать лет был мне верным и преданным спутником

1

Джейн всегда считала: название у Веселой улицы совершенно неподходящее. Как по ней, не было в Торонто места более унылого… хотя, если честно, немного ей довелось повидать улиц Торонто за свои одиннадцать лет.

Но Веселой улице, считала Джейн, все-таки полагалось быть веселой, радовать взгляд веселыми приветливыми домами, тонувшими в цветах, – домами, которые кричали бы каждому прохожему: «Как поживаете?», махали бы руками деревьев и подмигивали глазами окон в сумерках. На деле же Веселая улица была темной и обшарпанной, застроенной мрачными старомодными кирпичными особняками, закопченными от старости, – и высокие, подслеповатые, закрытые ставнями окна отнюдь не собирались никому подмигивать. Старые, высоченные и величественные деревья, которыми была обсажена Веселая улица, и на деревья-то не походили, равно как и чахлые росточки в зеленых горшках у входа на заправочную станцию на углу напротив. Бабушка страшно рассердилась, когда старый дом Адамса на этом углу снесли и на его месте построили новенькую красно-белую бензиновую станцию. Бабушка строго-настрого запретила Фрэнку там заправляться. При этом Джейн считала бензоколонку единственным веселым местом на всей улице.

Джейн жила в доме номер 60. В огромной угловатой кирпичной постройке с колоннами у крыльца, высокими арочными окнами в георгианском стиле, а также башнями и башенками повсюду, куда можно было всунуть башню или башенку. Дом был обнесен высоким железным забором с чугунными воротами; таких в былые времена в Торонто было много. Они всегда стояли закрытыми, а когда на ночь Фрэнк запирал их на замок, у Джейн возникало неприятнейшее чувство, что ее заточили.

Участок был обширнее большинства участков на Веселой улице. Перед домом расстилался просторный газон; впрочем, трава на нем росла плохо, потому что прямо за оградой стояли строем старые деревья. Между боковой стеной дома и улицей Блур был довольно широкий зазор, которого, однако, не хватало, чтобы полностью заглушить вечный шум и гам, – улица Блур на перекрестке с Веселой была особенно людной. Многие удивлялись, почему старая миссис Роберт Кеннеди никуда отсюда не съезжает, хотя денег у нее пруд пруди и она запросто могла бы купить себе добротный новый дом на Лесном Холме или на Королевском проспекте. За большой участок, такой как при доме номер 60, наверняка приходилось платить прорву налогов, да и особняк безнадежно устарел. Но миссис Кеннеди только презрительно улыбалась, если кто-нибудь предлагал ей такое вслух, даже ее собственный сын, Уильям Андерсон, единственный член семьи, которого она уважала, потому что он преуспел в бизнесе и сам заработал приличное состояние. Она его никогда не любила, а вот уважать себя он ее все-таки заставил.

Миссис Кеннеди дом номер 60 полностью устраивал. Она въехала в него в качестве невесты Роберта Кеннеди, когда Веселая улица еще считалась последним криком моды, а здание, построенное отцом Роберта, – одним из самых роскошных «дворцов» в Торонто. В глазах миссис Кеннеди оно таким и осталось. Она прожила в нем сорок пять лет и не собиралась никуда съезжать. Кому здесь не нравится – никто не задерживает. Это произносилось с язвительным взглядом в сторону Джейн, которая вслух никогда не говорила, что ей не нравится Веселая улица. Впрочем, Джейн давно уже выяснила, что бабушка умеет читать чужие мысли.

Однажды темным унылым утром, когда Джейн сидела в «кадиллаке» посреди заснеженного мира и ждала, когда Фрэнк, как всегда, отвезет ее в Святую Агату, она услышала разговор двух женщин, стоявших на углу.

– Ты когда-нибудь видела такой выморочный дом? – спросила та, что помоложе. – Похоже, он уже лет сто как помер.

– Помер тридцать лет назад, после кончины Роберта Кеннеди, – согласилась та, что постарше. – А до того было вполне живенькое место. Нигде в Торонто так не веселились. Роберт Кеннеди любил общество. И сам был таким красивым, приветливым. Никто так и не понял, зачем он женился на миссис Джеймс Андерсон… вдове с тремя детьми. Она по рождению-то Виктория Мур, дочь старого полковника Мура… Благородное семейство! Хорошенькой тогда была как картинка и влюбилась в него просто по уши! Прямо, знаешь ли, до обожания. Говорят, ни на секунду не выпускала его из виду. А еще говорят, что к первому мужу она была совершенно равнодушна. Роберт Кеннеди умер лет через пятнадцать после того, как они поженились… как я слышала, сразу после рождения первого ребенка.

– Она что, одна живет в этом замке?

– Да нет. С ней две дочери. Одна вдова или вроде того… И еще, кажется, у нее внучка есть. Говорят, старая миссис Кеннеди ужасная тиранша, но младшая дочка… которая вдова… она живет весело, ходит на вечеринки, про которые пишут в «Saturday Evening». Красотка… а уж как одевается! Это та, что от Кеннеди, вся в отца. Ей, наверное, страх как неприятно принимать великосветских гостей у себя на Веселой улице. Дом-то не просто выморочный… Он еще и разваливается. Помню времена, когда Веселая улица была одной из самых модных в городе. А теперь что?

– Остатки былой роскоши.

– И того нет. Посмотри, в пятьдесят восьмом доме устроили пансион! Впрочем, шестидесятый миссис Кеннеди содержит в порядке, хотя, как видишь, краска с балконов уже облезает.

– Могу только порадоваться, что не живу на этой Веселой улице, – хихикнула младшая, и обе побежали за автобусом.

«Ну и радуйся», – подумала Джейн. Впрочем, если бы ее саму спросили, где бы она хотела жить вместо дома номер 60, она вряд ли сумела бы ответить. Почти все улицы, по которым ее возили в Святую Агату – очень дорогую привилегированную частную школу, куда ее отдала бабушка, – были хмурыми и непривлекательными, да и окрестности самой школы давно стали немодным местом. Впрочем, сама Святая Агата ничего не имела против… Тут важно понимать, что Святая Агата осталась бы Святой Агатой даже посреди пустыни Сахары.

Дом дяди Уильяма Андерсона на Лесном Холме был очень симпатичным: ухоженные газоны, альпийские горки, но жить там Джейн не хотела. Там даже по газону ходить было страшно – вдруг испортишь любимый дерн дяди Уильяма. Не смей и шагу сделать с дорожки, выложенной плоскими камнями. А Джейн любила побегать. В Святой Агате бегать тоже не разрешалось, если не во время игр. В игры Джейн играла так себе, потому что смущалась. В свои одиннадцать лет ростом она была почти как тринадцатилетние. На целую голову возвышалась над одноклассницами. Им это не нравилось, а Джейн чувствовала себя не в своей тарелке.

А побегать в доме номер 60… Разве в нем кто-то когда-то бегал? Ну, наверное, мама – давным-давно… Походка у мамы была такой легкой и пружинистой, что казалось: на ногах у нее крылья. Когда один раз Джейн все-таки решилась пробежать от парадного входа до черного, через весь длинный дом (который занимал почти половину городского квартала), да еще и с громким пением, бабушка (Джейн-то думала, что ее нет дома) вышла из утренней столовой и посмотрела на внучку с той самой улыбкой на мертвенно-бледном лице, которую Джейн ненавидела особенно сильно.

– И в чем, – произнесла бабушка вкрадчивым голосом, который Джейн ненавидела еще больше, – причина этого безобразия, Виктория?

– Я просто решила побегать для удовольствия, – объяснила Джейн.

Вроде бы ничего особенного. Но бабушка лишь улыбнулась и сказала тоном, каким умеют говорить только бабушки:

– Я бы на твоем месте, Виктория, больше так не поступала.

И Джейн не поступала. Бабушка на всех так действовала, хотя была совсем крошечной и вся в морщинах… такой крошечной и худосочной, что длинноногая Джейн уже почти сравнялась с ней ростом.

А еще Джейн ненавидела имя Виктория. Тем не менее именно так ее называли почти все, кроме мамы – та звала ее Джейн-Виктория. Девочка чувствовала, что бабушке это совсем не по душе… что по некой неведомой ей причине бабушка ненавидит имя Джейн. А Джейн оно всегда нравилось… и она хотела, чтобы ее называли только так. Она понимала, что Викторией ее окрестили в честь бабушки, а вот откуда взялось имя Джейн, не знала. Ни у Кеннеди, ни у Андерсонов в роду никаких Джейн не было. На одиннадцатом году у нее возникли подозрения, что оно могло прийти со стороны Стюартов. Это Джейн смущало, потому что ей совсем не хотелось думать, что любимое имя досталось ей от отца. Отца Джейн ненавидела – настолько, насколько способно было ненавидеть юное сердечко, не умевшее испытывать неприязнь ни к кому, даже к бабушке. Иногда Джейн с ужасом думала: а вдруг она все-таки ненавидит бабушку? Это было бы ужасно, ведь та ее кормит, одевает, дает ей образование. Джейн знала, что бабушку ей положено любить, вот только очень уж тяжело ей это давалось. Зато у мамы получалось без труда – но, с другой стороны, маму-то бабушка любила, и это многое меняло. Любила так, как никого другого. Внучку же бабушка не любила. Это Джейн прекрасно знала. А еще чувствовала, хотя и не понимала до конца: бабушке не нравится, что мама так сильно к ней привязана.

– Да что ты так над ней трясешься? – презрительно бросила бабушка, когда у Джейн однажды разболелось горло и мама очень переживала.

– У меня, кроме нее, никого нет, – ответила мама.

Старое бледное бабушкино лицо залилось краской.

– Я, выходит, никто, – обронила она.

– Ну, ты же знаешь, что я не это имела в виду, – жалобно произнесла мама, всплеснув руками – в такие моменты они всегда напоминали Джейн двух белых бабочек. – Я хотела сказать… хотела сказать… она моя единственная дочь…

– И эту дочь… его дочь… ты любишь сильнее меня!

– Не сильнее… просто иначе.

– Неблагодарная! – выкрикнула бабушка.

Сколько желчи она вложила в это слово! А потом вышла из комнаты, все еще с румянцем на щеках, бледно-голубые глаза так и метали искры из-под седых волос.

2

– Мамочка, почему бабушка не хочет, чтобы ты меня любила? – спросила Джейн, как только распухшие гланды позволили ей говорить.

– Лапушка, все не так. – Мама склонилась над дочкой, ее лицо в свете ночника с розовым абажуром напоминало розу.

Но Джейн-то знала, что именно так. Понимала, почему мама почти никогда не целует и не ласкает ее в бабушкином присутствии. У бабушки эти нежности вызывали приступы холодного свирепого гнева, который, казалось, леденил все вокруг. Джейн только радовалась, что мама нечасто себе такое позволяет. Зато когда они оставались наедине, все было иначе… только наедине они оставались очень редко. Вот и сегодня вместе они проведут совсем чуть-чуть, потом мама поедет на вечерний прием. Мама куда-то ездила почти каждый вечер, да и днем тоже частенько. Джейн всегда старалась перед отъездом взглянуть на нее хоть краешком глаза. Мама это знала и специально улучала для Джейн такую возможность. Она всегда была так красиво одета, так прелестна! Джейн считала свою маму самой красивой на свете. Иногда она гадала, как у такой прелестной мамы могла родиться такая невзрачная и нескладная дочь.

– Не будешь ты красавицей… у тебя рот слишком большой, – заявила ей одна из одноклассниц по Святой Агате.