Мамин рот напоминал бутон розы – маленький, алый, с ямочками в уголках. Глаза у нее были голубые… но не льдисто-голубые, как у бабушки. Голубые глаза бывают разные. Мамины были цвета утреннего летнего неба, проглядывающего в просвет между облаками. Волосы у нее были как теплое струистое золото, сегодня она их зачесала назад, оставив на свободе кудряшки за ушами и несколько завитков, ниспадающих сзади на белую шею. Мама надела платье из светло-желтой парчи, ее изящное плечо украшала большая роза более насыщенного желтого цвета. Джейн подумала, что мама похожа на прелестную золотую принцессу. Ее гладкую кремовую кожу на запястье украшал бриллиантовый браслет, который бабушка подарила ей на прошлой неделе на день рождения. Бабушка постоянно дарила маме всякие прелестные вещи. И всю одежду для нее тоже выбирала сама: изумительные платья, шляпки, накидки. Джейн не слышала чужих пересудов о том, что миссис Стюарт не стоит так вычурно одеваться, однако подозревала, что маме и самой больше нравится одежда попроще и она только делает вид, что предпочитает все эти вычурные туалеты, выбранные бабушкой: мама не хотела ее обижать.

Джейн очень гордилась маминой красотой. Трепетала от радости, когда слышала, как другие перешептываются:

– Правда она прелестна?

Так что она почти забыла, как сильно у нее болит горло, когда мама надела роскошную узорчатую накидку цвета своих глаз с пышным воротником из чернобурой лисицы.

– Какая же ты, мамочка, милая, – сказала Джейн, поднимая руку и дотрагиваясь до маминой щеки.

Мама наклонилась и поцеловала ее. Поцелуй напоминал прикосновение лепестка розы. Мамины ресницы шелковым веером скользнули по щекам девочки. Джейн знала, что некоторые люди красивее на расстоянии, но ее мама вблизи выглядела еще прелестнее.

– Лапушка, ты очень плохо себя чувствуешь? Так не хочется тебя бросать, но…

Мама не договорила, однако Джейн поняла, что она имеет в виду: «Бабушке не понравится, если я останусь».

– Я совсем не плохо себя чувствую, – самоотверженно объявила Джейн. – Да и Мэри за мной поухаживает.

Но стоило маме уйти под шелест парчи, как Джейн ощутила в горле огромный комок – и он не имел ничего общего с гландами. Так легко было заплакать… но Джейн себе этого не позволила. Много лет назад, когда ей было пять, она услышала, как мама с гордостью говорит:

– Джейн никогда не плачет. Не плакала даже совсем крохой.

С тех пор Джейн старательно запрещала себе плакать, особенно ночью, когда лежала в кроватке одна. Ведь, если вдуматься, в том, что касалось Джейн, маме почти нечем было гордиться, так что это «почти» отбирать у нее было нельзя.

При этом Джейн было ужасно одиноко. На улице завывал ветер. Высокие окна горестно дребезжали, большой дом заполняли непонятные неприветливые звуки и перешептывания. Джейн много бы дала, чтобы пришла Джоди и немножко с ней посидела. Впрочем, желать этого было совершенно бессмысленно. Она навсегда запомнила тот единственный случай, когда Джоди появилась в доме номер 60.

– Ну ладно, – обратилась к самой себе Джейн, стараясь приободриться, хотя горло саднило, а голова раскалывалась. – Хоть не придется сегодня читать им Библию.

«Им» – значит бабушке и тете Гертруде, поскольку мамы почти никогда не было дома. Каждый вечер перед сном Джейн полагалось прочитывать вслух главу из Библии. Из всех мыслимых занятий это Джейн ненавидела сильнее всего. А еще она прекрасно знала, что именно поэтому бабушка и заставляет ее читать.

Чтение неизменно происходило в гостиной, и, входя в дверь, Джейн каждый раз невольно содрогалась. Большая элегантная комната, заставленная так тесно, что, куда ни повернись, обязательно что-нибудь смахнешь на пол, всегда казалась холодной, даже самыми жаркими летними вечерами. А зимними – совсем ледяной. Тетя Гертруда брала с мраморной столешницы стола, расположенного в центре комнаты, тяжелую семейную Библию с массивной серебряной застежкой и переносила на столик между окнами. Потом они с бабушкой усаживались по обе стороны от столика, а Джейн садилась между ними, причем с мутной старинной картины в тяжелой раме из потускневшего золота за темно-синими бархатными драпировками на нее все время скалился прадедушка Кеннеди. Та женщина на улице сказала, что дедушка Кеннеди был симпатичным и приветливым человеком, но прадедушка явно таким не был – Джейн не могла отделаться от мысли, что такой разгрызет пару гвоздей и даже не поморщится.

– Открой на четырнадцатой главе «Исхода», – командовала бабушка.

Разумеется, каждый вечер она называла новую главу, но всегда одним и тем же тоном. Он сильно смущал Джейн, и она редко находила нужное место с первого раза. Тогда бабушка, с этой ее противной улыбочкой, говорившей: «Что, и это не можешь сделать по-человечески?», вытягивала тощую морщинистую руку, украшенную массивными старомодными перстнями, и ловким точным движением открывала нужную страницу. Джейн, запинаясь, продиралась через очередную главу, коверкая слова, которые прекрасно знала, исключительно от смущения. Бабушка иногда говорила:

– Если можно, погромче, Виктория. Я думала, когда отправляла тебя в Святую Агату, что тебя хотя бы научат открывать рот, когда читаешь, если уж не в состоянии научить истории и географии.

Джейн тут же резко повышала голос, и тетя Гертруда подскакивала на стуле. А на следующий вечер бабушка могла сказать:

– Помилуй, Виктория, не так громко. Мы же не глухие.

И голос бедняжки Джейн падал почти до шепота.

Когда она заканчивала чтение, бабушка с тетей Гертрудой наклоняли головы и шептали молитву. Девочка пыталась молиться вместе с ними, что было не так-то просто, потому что бабушка обычно на пару слов опережала тетю Гертруду. Поэтому Джейн всегда испытывала облегчение, добравшись до «аминь». Дивная молитва, исполненная всей прелести древней веры, для нее превратилась в настоящую пытку.

Потом тетя Гертруда закрывала Библию и укладывала в точности на прежнее место на столе – ни на волосок в сторону. Наконец Джейн дозволялось поцеловать бабушку и тетушку на ночь. Бабушка всегда оставалась сидеть, и Джейн приходилось нагибаться к ее лбу.

– Спокойной ночи, бабушка.

– Спокойной ночи, Виктория.

А вот тетя Гертруда стояла у стола в центре комнаты, и Джейн была вынуждена к ней тянуться – тетя была очень рослая. Она слегка наклонялась, и Джейн целовала ее узкое серое лицо.

– Спокойной ночи, тетя Гертруда.

– Спокойной ночи, Виктория, – откликалась тетя Гертруда своим писклявым ледяным голосом.

После этого Джейн могла убраться за дверь, и порой ей даже везло – она ничего не роняла по дороге.

– Когда вырасту, никогда не буду читать ни Библию, ни молитвы! – бормотала она себе под нос, взбираясь по длинной великолепной лестнице, о которой раньше судачил весь Торонто.

Однажды вечером бабушка улыбнулась и спросила:

– Что ты думаешь про Библию, Виктория?

– Мне кажется, она очень скучная, – честно ответила Джейн.

В главе, которую они сегодня читали, все было «пурпуровым и червлёным», и она понятия не имела, что это такое.

– Ага! И ты полагаешь, твое мнение хоть что-то да значит? – осведомилась бабушка, раздвигая тонкие губы в улыбке.

– Если нет, зачем тогда спрашивать? – удивилась Джейн, после чего ее ледяным тоном отчитали за дерзость, хотя она вовсе не собиралась никому дерзить.

Так разве удивительно, что в тот день она поднялась к себе в спальню, исполненная отвращения к дому номер 60 по Веселой улице? Отвращения, которое она испытывать не хотела. Джейн была не против почувствовать к этому дому любовь… или хотя бы дружеские чувства… приносить ему пользу. Но она не могла… Дом не проявлял к ней дружелюбия… и пользы никакой ему было не надо. Тетя Гертруда и Мэри Прайс, их кухарка, а также Фрэнк Дэвис, слуга и шофер, делали все необходимое по хозяйству. Тетя Гертруда не позволяла бабушке нанять служанку, потому что предпочитала сама заниматься домом. Рослая, хмурая, сдержанная тетя Гертруда сильно отличалась от мамы. Джейн трудно было поверить, что они сестры, пусть и сводные: тетя Гертруда горой стояла за порядок и систематичность. Все в доме полагалось делать в определенный день и определенным образом. Чистота в комнатах царила устрашающая. Холодный серый взгляд тети Гертруды злобно упирался в каждую пылинку. Она постоянно расставляла вещи по местам и за всем следила. Даже маме ничего не приходилось делать, кроме как составлять букеты к столу, если приходили гости, и зажигать свечи к ужину. Джейн их и сама бы с удовольствием зажгла. А еще ей очень бы понравилось чистить серебро и готовить. Ничего ей не хотелось так сильно, как готовить. Время от времени, когда бабушка уходила из дома, она пробиралась на кухню и смотрела, как добродушная Мэри Прайс колдует над плитой. Выглядело это так просто… Джейн не сомневалась, она отлично справится, если ей позволят. Так здорово было бы приготовить что-то самостоятельно! Нюхать еду было почти так же приятно, как ее есть.

Но Мэри Прайс не подпускала ее к плите. Она знала: старая хозяйка не любит, когда мисс Виктория заговаривает со слугами.

– Виктория воображает себя прислугой, – объявила бабушка как-то раз за воскресным ужином, на котором, как обычно, присутствовали дядя Уильям Андерсон, тетя Минни, дядя Дэвид Колман, тетя Сильвия Колман и их дочка Филлис. Бабушка отлично умела выставить человека смешным и глупым в чужих глазах. А Джейн по ходу дела гадала, что бы сказала бабушка, если бы узнала, что в этот день Мэри Прайс, окончательно забегавшись, позволила девочке вымыть и разложить зелень для салата. Зато Джейн точно знала, что бы та сделала: она бы к этому салату не прикоснулась.

– А разве плохо, если девочка умеет вести хозяйство? – удивился дядя Уильям не потому, что решил принять сторону Джейн, а потому, что никогда не упускал случая провозгласить, что место женщины – дома. – Все девочки должны учиться готовить.

– Мне кажется, Виктория совершенно не стремится освоить кулинарию, – заметила бабушка. – Ей просто нравится торчать на кухне и в других подобных местах.

Бабушка явно намекала на то, что у Виктории дурной вкус, а кухня – место малопочтенное. Джейн удивилась, заметив, что мама внезапно вспыхнула, а в глазах у нее мелькнула странная воинственная искра. Но сразу погасла.

– Как там твои успехи в Святой Агате, Виктория? – спросил дядя Уильям. – Переведут тебя в следующий класс?

Джейн не знала, переведут или нет. Этот страх терзал ее днем и ночью. Она понимала, что оценки за месяц у нее так себе… Бабушка очень разозлилась, когда получила ведомость, и даже мама жалобно спросила, не может ли Джейн постараться. Джейн очень старалась, но история и география казались ей такой беспросветной скукой. Другое дело арифметика и правописание. В арифметике Джейн просто блистала.

– Я слышала, что Виктория прекрасно пишет сочинения, – саркастически заметила бабушка. По некой совершенно непостижимой для Джейн причине ее способность хорошо писать сочинения бабушку чрезвычайно раздражала.

– Ну-ну, – ответил дядя Уильям. – Виктория, если захочет, без труда перейдет в следующий класс. Главное – усердно учиться. Она уже большая девочка и наверняка это понимает. Назови мне столицу Канады, Виктория.

Джейн прекрасно знала, как называется столица Канады, но дядя Уильям так неожиданно выпалил свой вопрос, а все гости перестали жевать и прислушались… В первый миг ей никак было не вспомнить. Она покраснела… запнулась… съежилась. Если бы она посмотрела на маму, то увидела бы, что та произносит нужное слово одними губами, но Джейн ни на кого не могла смотреть. Она готова была умереть от стыда и унижения.

– Филлис, скажи Виктории, как называется столица Канады, – распорядился дядя Уильям.

Филлис тут же выпалила:

– Оттава.

– О-т-т-а-в-а, – объяснил дядя Уильям Джейн.

Джейн чувствовала, что все, кроме мамы, смотрят на нее с неподдельным осуждением, а тетя Сильвия Колман еще и нацепила на нос очки на длинной черной ленточке, будто пыталась внимательно разглядеть, как выглядит девочка, не знающая названия столицы собственной страны. Джейн, парализованная этим взглядом, уронила вилку – и затряслась от ужаса, перехватив взгляд бабушки. Та качнула своим серебряным колокольчиком.

– Дэвис, вы не могли бы принести мисс Виктории новую вилку? – произнесла она, как бы намекая на то, что Джейн уже использовала несколько вилок.