Тьма сгущалась, медленно, но неотвратимо. И казалось, что они уже пересекли пределы дозволенного, но двигались все дальше, в зловещую, недружелюбную глубь леса, обступившую их невидимыми зоркими глазами, и Майкл готов был поклясться, что они бродили по чаще весь день, что солнце давно село, но через несколько минут на краткий миг настойчивый луч проскользнул через зазор в куполе, сошедшемся над их головами, и ощущение опасности слегка выцвело. Они долго следовали вдоль ручья, продирались через гибкие ветви и бурелом и наконец свернули на тропинку, заросшую мхом, – она вела в другой мир, не предназначавшийся для людей, по крайней мере для живых. С двух сторон тропку обступали деревья и растения. Майкл ускорил шаг – отстать и потеряться здесь означало быть потерянным для мира навсегда. Трели птиц стихли, стволы жались друг к другу в попытке защититься. Майкл обратился в одно колотящееся сердце и два уха – слушать лес.

– Отец говорит, – вдруг начал Фред, и все исчезло, кроме его голоса, – что род Лидсов особенный. Он верит, что мы сверхлюди.

– Лучше других?

– Нет, он предпочитает скромность и смирение, но, если мир настигнет война, мы будем знать, что делать. Наш род не прервется, как остальные.

Майкл сглотнул, когда Фред резко обернулся, обдав его лицо морозным дыханием.

– Я хочу, чтобы ты стал одним из нас.

– Почему?

– Потому что тебе это под силу.

Майкл закусил щеку. Прежде чем ступить за другом, он вытер вспотевшие ладони о брюки и облизнул пересохшие губы.

Сколько он себя помнил, отец втаптывал его в грязь, ломал волю, калечил душу, сжимал сердце и запихивал вглубь, подкармливая его темную сторону, вытягивая ее наружу. Джейсон превращал его в озлобленное, мелочное и трусливое существо, каким был сам. И Майкл мечтал стать кем-то вроде Фредерика, кем-то вроде Филиппа Лидса – мужчин, которые заполняли собой комнату, не произнося ни слова. Он жаждал стать одним из них. И теперь Фредерик Лидс, этот красивый и умный парень, хотел быть его другом, братом, открыть ему непостижимую тайну и впустить в мир сверхлюдей. Глаза Майкла повлажнели, он весь дрожал в мучительно‐трепетном предвкушении, так отчаянно он жаждал этого. Но почему же ему так плохо? Как унять этот страх? Что сделать? Возможно, ему просто не суждено стать особенным и получить ту притягательную силу, которой обладали Лидсы.

– Я не посмею заставлять, если не хочешь.

– Я хочу.

– Потребуются жертвы.

– Я готов.

– Тебе придется умереть. И воскреснуть.

– Воскреснуть? Ты же не веришь в Бога.

– Бог не имеет к этому никакого отношения, – сказал Фред отстраненным бесцветным тоном, обратив взгляд куда-то вдаль, а потом снова на него. – Порой ты будешь не в силах понять.

– Я согласен, – ответил Майкл, сжав кулаки, сдерживая необъяснимое, но отчетливое предчувствие беды, что окружало его невидимой, но вполне осязаемой завесой – он и Фред, они будут укрыты от мира вечность. Губы Фреда тронула легкая невеселая улыбка, обнажая кончик какого-то редкого знания, к которому стремился Майкл.

– Что бы ни случилось, я всегда буду на твоей стороне, а ты должен быть на моей.

– И я буду.

Узкая тропка оборвалась, но они продолжали путь. Фред с грацией и аккуратностью обходил ядовитые кустарники, как очень красивое и редкое животное, намного превосходящее человека. Майкл едва не вскрикнул, ступив на что-то мягкое.

– Это мох, – сказал Фред.

Под ногами буйным ковром росли причудливые черные цветы, вбиравшие в себя немногочисленный свет, просачивающийся через крону. В самой середине цветочного буйства раскинулся дуб-исполин, из дупла которого, как язык, выползала дорожка из ползучих цветов. Дупло, сформировавшееся в стволе, манило, затягивало и одновременно отпугивало, напоминая пасть чудовища, – казалось, язык из цветов вот-вот вытянется и схватит обоих.

Фред погладил кору, провел по краям дупла, словно по иссохшим старческим губам.

– Что это за место?

– Сердце леса.

– Откуда оно взялось?

– Дупло? – Фред обернулся. – Естественный процесс разрушения древесины, по большей части ядовитыми грибами.

– Я думал, это цветы.

Фред присел, сорвал один из них и положил в раскрытую ладонь Майкла.

– Fungus letalis ^[24]. Очень редкий и опасный вид грибов.

Майклу не давалась латынь, но это название он перевел. Причудливая шляпка – точно гибрид пентаса и флокса. Сперва показалось, что гриб черный, но на самом деле он был темно-фиолетовым, а шляпку испещрили прожилки всевозможных оттенков от сиреневого до вишневого – они походили на вены больного человека. Ножка оставалась матовой, серой, скользкой, как отрезанный и обескровленный палец. Совершенно без запаха.

– А что в дупле? Там кто-то живет?

Ответа не последовало. Майкл обернулся, испуганные глаза забегали по чаще. Гриб вылетел из рук.

– Фред! Фред! – Его голос метался по лесу жутковатым эхом, но никто не отзывался.

Он бросался из стороны в сторону, даже осмелился заглянуть в дупло – пусто. В ушах звенело, к горлу подбирался съеденный обед, рот заполнила кислая горечь. Деревья сжимались в такт дыханию, стремясь расплющить его. Тьма льнула к лицу, с силой сдавливала виски. Все кружилось и плыло, и в этом пустынном мрачном молчании, в зеленой дымке явно ощущалась угроза. Что делало это с ним? На нетвердых ногах он двинулся через кусты прочь от поляны, ветки, точно лапы, хватались острыми когтями за штанины. Ему удалось выйти на тропинку, заросшую мхом, однако когда она – его единственный ориентир – прервалась, Майкл забыл, как дышать. Бессилие, ужас, подступающая тошнота повалили на колени, и он прижался лбом к земле, замер – весь обратился в слух.

Будешь хорошим мальчиком? Не расстраивай отца!

Он вскочил, помчался куда глаза глядят. Располосовал щеку веткой. Падал – ноги совсем ослабели. Легкие горели, звенело в висках. Обессилевший, он укрылся за камнем, спрятал голову в коленях и разревелся. Рана на щеке защипала сильнее. Кроны деревьев ближе подбирались друг к другу, тесно сплетаясь вокруг него, как мальчишки, что темной стеной обступили его в ту ночь.

Может, отец прав? Он мальчик, первый наследник Парсонса, но Джейсон не возлагал на него больших надежд. В его глазах Майкл всегда был слишком слабым, хрупким, тонко устроенным – слишком похожим на девочку. Когда он родился, то весил не более пяти футов, не кричал, не шевелил ни ручками, ни ножками – сам Майкл впоследствии объяснял это младенческой неосознанной дальновидностью, он уже тогда понимал, что не желает появляться на свет, – велика вероятность, что он погибнет, говорили врачи. И он не дышал – минутная клиническая смерть. Наверное, именно тогда отец поставил на нем крест, и, хотя Майкл, подобно Иисусу, вернулся с того света, он так и не реабилитировался. Самый никчемный, жалкий и слабый щенок в помете заслуживает только унижения и порок. «Почему я не умер, – думал он, – почему вынужден быть здесь, страдать и ненавидеть все вокруг…» Фред удерживал его на этой стороне, верил в него – мог дружить с кем угодно, но выбрал его. Почему?

Утерев слезы, Майкл сел прямо, выдохнул и вобрал в себя воздух леса, легкие, сдавленные страхом, раскрылись. Он прислушался к живой чаще, вернул себе ясность восприятия и задумался. Мысли об отце схватил твердой рукой, как ядовитую кобру, и сунул в старый пифос, тот самый, где хранил все болезненные воспоминания.

Я хороший человек… Я хороший человек…

Он поднялся на ноги и отряхнулся. «Будь мужчиной», – говорил ему Джейсон, дурацкая фраза, ведь он уже родился им. «Не дури» – вот так получше, сказал он себе. Зажмурившись, он вдохнул, ощутив где-то вдалеке хвойный аромат – красивый запах, – и открыл глаза. Мрак, что притаился в закоулках сознания, снова вышел в свет, обретя плоть и силу. Фредерик Лидс, прекрасный как бог и ужасный как дьявол, долго наблюдал за ним с недоброй пристальностью. Даже издалека Майкл уловил блеск в его глазах. Нечеловеческий. Острый. Опасный. Пасть на колени перед ним, как перед божеством. Но что-то внутри, очень тихо – он не услышал слов, но почувствовал, как дыхание, – просило этого не делать. Он увидел его истинное лицо. Или ему померещилось? В нем не было ничего прекрасного. Уродлив так же, как прежде красив.

Фредерик сделал шаг навстречу.

Майкл – назад.

Фредерик сделал еще шаг.

Майкл побежал.

Пустота. Вокруг совершенно ничего, кроме густого, невозмутимого и неподвижного леса, который всегда представлялся ему чем-то страшным и угрожающим. Здесь терялся не один ученик Лидс-холла – смертельный лабиринт, в который он никогда не зашел бы по своей воле. Но теперь он бежал. Бежал в него, спасаясь от чего-то более ужасного.

Деревья подрагивали в такт крови, бьющейся в ушах. Все плыло, рвалось, искрилось, расползалось пятнами, как пленка, в которую ткнули сигарету. Этот страх, этот леденящий душу ужас проникал все глубже, прорастал в нем корнями. Был с ним. Был в нем. Такой всеобъемлющий, что валил его с ног, звенел, бил молоточком в затылок, но он раз за разом вставал. Зрение застыло в горле, крик – в глазах, дыхание хрипело в легких, юркнуло в живот. Ветки хлестали лицо, обжигая кожу, а он все мчался. Шаги настигали.

Ветка полоснула его по лбу с такой силой, что кровь застила левый глаз. Крик – все покрыло красной пеленой. Пот тек с него ручьем. Волосы прилипли ко лбу, лезли в глаза. Мрак чащи окончательно запутал его – он едва успел остановиться на краю обрыва, проехав подошвами по камешкам, жалобно зашуршавшим под ногами. В приступе ошалелого смятения он искал пути отхода. Слишком поздно. Бежать некуда, кроме как навстречу шагам позади. Однако его прошил всепоглощающий страх, и он был готов спрыгнуть, пусть это и означало смерть. И он попытался, но сильная рука схватила его за рубашку и оттащила от края, уткнула лицом в землю. Он не видел нападавшего, но ему не нужно было видеть лицо, чтобы знать – у него был цвет: кроваво-красный. Королевский красный. И пах он так же – как кровь, тяжелый металлический, слегка солоноватый и одновременно сладковатый запах. Жуткий аромат.

Он не позволил ему поднять голову, и Майкл тщетно махал руками, хватал воздух ртом. Сдаться. Нет, так не будет. Не с ним. Не в этот раз. Он предпринял еще одну попытку вырваться, но тут же получил удар по голове. Лес утратил четкость, темнота наплывала с боков.

Вдруг руки схватили его, и он замер, ощутив, как всепоглощающий страх перерождается в набирающую силу надежду. Зачем он бежал? В глубине души он хотел быть пойманным, побежденным, раздавленным и растерзанным. Разбитым вдребезги. Разорванным в клочья. Убитым. Чтобы все прекратилось. Он хотел смерти.

Майкл не шевелился. Не дышал. Ждал. Сдаться. Внезапно это обрело смысл. Рука приподняла его за волосы и ударила головой о землю. Все исчезло, укрыв его покоем неведения.

Открыл глаза. Сглотнул. Земля скрипела на зубах. За ним наблюдала лишь бесстрастная крона. Он стал на колени, и его вывернуло – желудок опустел, но позывы продолжались вхолостую. Он вытер рот рукавом, отполз к дереву и лег под ним. Что-то было не так. Все было не так. И он больше был не тем. Ничем. Нигде. В тупом бессилии и гулком опустошении он лежал на земле, безучастно смотря в небо, режущее глаза синевой. Не осталось ничего в этом лесу, чего бы стоило бояться.

Он поднялся – тело пронзила острая боль, словно его колотили ногами весь день. Преимущество. Никакого страха. Что-то произошло. Но что? Если бы он осознал это, если бы попытался восстановить крупицы воспоминаний, это разорвало бы его, разрушило до основания, погубило бы ту часть души, до которой не дотягивался даже отец, но он не думал, не позволил себе думать. Ничего не было. Всего лишь сон. Припадок. Всего лишь истерика. Он сделал это сам. Он сделал это сам с собой.