Он долго бродил по лесу, путаясь в ветках, получая новые ссадины, считал про себя шаги, подмечал деревья с причудливыми узорами на коре и растения с листьями необычной формы. Каждый раз ему казалось, что выход здесь, уже близко, за углом. Прошло несколько часов – он петлял кругами.

Гнев застил глаза красным маревом, накрыл удушающей пеленой. Майкл с яростью давил муравьев камнями, отрывал ветки, ломал их поперек колена, топтал грибы и кидался шишками, пытаясь сбить гнезда с деревьев. В желудке урчало от голода. Ноги гудели. Гудело все тело. Все было чужим, враждебным, и он решил, что если не выберется, то разрушит лес до основания, но тот стоял, все такой же могущественный и великий, безразличный к его мучениям.

Нужно уметь не только видеть, но и слышать лес. Что это вообще значит? Как слушать лес, когда сердце, подобно запертой в клетке птице, бьется о ребра в отчаянной попытке выбраться. Майкл поднял с земли иссохшую длинную ветку, закрыл глаза и побрел, куда вело сердце. Сначала спотыкался и чертыхался, однако со временем слух обострился: под ногами трескались ветки и иголки, шуршала листва; вдали обнадеживающе щебетали птицы; цокот, шорох, жужжание, шелест – копошение жизни.

Свежее журчание ручья раздалось внезапно и едва различимо. Он не поверил своим ушам – не раз слышал нечто похожее прежде. Однако в этот раз звук на самом деле лился: мягкий, дарящий надежду. Он тихо крался к нему, чтобы не потерять, не спугнуть, не разорвать нить, которую так долго нащупывал. У ручья он открыл глаза. Семейство выдр поспешило скрыться, заметив человека. Майкл сполоснул лицо, смыл с него кровь и пот – не узнал себя в отражении.

Он долго шел вдоль ручья, а когда тот начал уходить в низину, взял другую ветку, вновь закрыл глаза и доверился слуху, сердцу, душе – чему-то неосознанному, неосязаемому. Воздух пропитан хвоей. Майкл защищал лицо рукой от длинных лап. Со временем деревья редели, мрак – нет. День умер. На смену ей вышла ночь. Застывшая и безлунная.

Словно стрелой его пронзил звон колокола из церкви Лидс-холла. Он аккуратно двигался на звук, пока тот не стал совершенно отчетливым, и тогда Майкл понесся что есть мочи, всхлипывая от беспомощного отчаяния. Кровь клокотала в ушах, дыхание свистело в горле, но он бежал, превозмогая боль. Весенний луг, раскинувшийся во все стороны за жилыми корпусами, уже приветствовал его шелестом молодой травы, и даже тьма, притаившаяся в низинах, показалась ему другом.

Безопасность мирной зелени. Майкл согнулся пополам и уперся руками в коленки – в боку кололо, грудь разрывалась. Почувствовав чье-то присутствие, он выпрямился, обернулся, рывком выдохнул, обессиленно опустил руки, и те безвольно повисли вдоль тела, как старые перетертые провода.

Зачем? За что?

Фред стоял, прислонившись к дереву спиной, приподняв подбородок с элегантностью и высокомерием, какие были присущи только ему. Царила зловещая тишина и мрак – они навеки оторваны от реального мира.

– Вот теперь ты один из нас.

9

В веренице изматывающих, похожих друг на друга дней: туалеты на заправке, тонкая полоса дороги в ближнем свете фар, горький кофе в забегаловках, назойливые голоса и запахи, часы мертвой тишины, безразлично скользящие взгляды – Генри Стайн волей-неволей задавался одним и тем же вопросом: как долго это продолжится? А главное: сколько еще я выдержу? В сознании то и дело мелькали киношно-невероятные сцены, в которых он, опрашивая очередного свидетеля, докапывается до правды, уловив царапину на картинной раме, цветочный узор обивки кресла или дорогую безделушку вроде статуэтки алебастрового коня, на котором восседал всадник в шляпе Наполеона, но без лица, по крайней мере, так казалось, поэтому было совершенно непонятно, как он забрался в седло и куда отправится дальше.

В пути от одного свидетеля до другого Генри все гадал, из какого же теста сделаны эти люди, обладающие такими несметными богатствами и день ото дня просыпающиеся окруженные ими. Можно ли доверять хоть одному слову тех, кто видит реальный мир через окошко размером с игольное ушко?

– Я не отниму много времени, Элизабет, – сказал Генри, сев в кресло в очередной богато обставленной гостиной в неовикторианском стиле – мертвая роскошь. – Тебе нужно ответить лишь на несколько простых вопросов, чтобы помочь в деле исчезновения Мэри Крэйн, хорошо?

Она кивнула. Генри намеренно говорил вежливым, рассудительно-повелительным тоном, производя впечатление человека, с которым шутки плохи.

– Ты знала Фредерика Лидса, верно?

– Фамилия его семьи вышита на наших пиджаках. Он особенным образом подчеркивал свой… – она помолчала в попытке подобрать слово, – статус.

– Как же?

– Всегда держался особняком, всегда знал, что сказать и сделать. C ним никто не спорил…

– Почему?

Оливер с усмешкой качнул светлой головой, будто бы говорил: «А вы не очень умны, да?» В этом доме Генри пустили лишь на порог. За спиной Оливера темнел бесконечный коридор.

– Знаете выражение veni, vidi, vici? ^[25]

– Слыхал.

– Так вот, это про Фреда. Он был лучшим во всем, что делал. Не существовало ничего такого, чего бы он не умел.

– Его любили или, наоборот, недолюбливали?

Оливер пожал плечами.

– Никто толком не знал его. Он со всеми держался отстраненно.

– Был одиночкой?

– Скорее ему никто не был ровней, – сказала Сэди и наколола на вилку кусочек мяса, но в рот не запустила. Выглядела она так, словно никогда не ела ни мяса, ни овощей, ни вообще чего бы то ни было.

– Этот его флер таинственности и загадочности всех девчонок с ума сводил, – продолжил Оливер.

– А Майкл Парсонс?

– Они дружили, и довольно долго, – ответила Эмма, ее рыжие волосы светились в закатном солнце, голова точно пылала в огне. В зелени сада стрекотали кузнечики. – Хотя у них не было ничего общего, но Фред его почему-то выбрал.

– Выбрал?

– Конечно, – кивнул Оливер. – Он всегда выбирал. Он же Лидс.

– Не хочу сплетничать, – Сэди понизила тон голоса и подалась вперед, – но поговаривали, что… впрочем, забудьте.

– Да это все слухи, – повела плечом Сэди. – Думаю, их в шутку пустил кто-то из парней. Завидовали.

– Вместе они шли по коридору Тронного зала, и казалось… – Амелия умолкла, перекинув темные волосы через плечо. Она сидела, говорила и вела себя как девушка из высшего общества, но Генри всем нутром ощущал, что она пропитана грязью. Помимо прочего, он напрягал слух и память, чтобы понять, о каком здании идет речь.

– Они были популярны в школе?

– Популярны – слишком простое слово, – отметил Оливер. – Все, кто общался с Фредом, становились божествами. Та же участь со временем постигла и Мэри.

– Что связывало Мэри и Фреда?

– Они встречались. Но в это до сих пор мало кто верит, до бала их почти не видели вместе, – призналась Элизабет.

– Его ни с одной девушкой, кроме Грейс и меня, не видели, – сказала Амелия и, поддав яду в голос, добавила: – Но я, конечно, отвергла его.

– Вы видели ее в ту ночь?

– Да, я сказала полиции, скажу и вам. Все жутко устали после танцев, уже спали, а я вышла, чтобы выпить воды, и увидела, как ее тень мелькнула на лестнице.

– Почему вы уверены, что это была она, если видели только тень?

– Синее платье.

– Мэри была единственной девушкой в синем?

Она вздохнула, как бы устав от таких плебейских расспросов, сквозящих незнанием.

– Цвет школы – красный, поэтому существует традиция: красный наряд или хотя бы деталь, скажем, бутоньерка или галстук-бабочка, – дань Лидс-холлу. Мэри в тот вечер была в синем. Хотя она и не выпускница, так что ее не должно было там быть вовсе… – Амелия презрительно закатила глаза. – В общем, она покинула корпус.

– Как? Двери ведь запираются.

– Понятия не имею.

– Куда она направилась?

– Откуда мне знать? Я подумала, что это странно, но делать мне нечего – следить за ней. Мы не были подругами. Она мне даже завидовала…

– Какие отношения были у Фреда с Грейс?

– Фред заботился о сестре, – отметила Сэди. – С ней что-то случилось после смерти отца. Фред очень усердно, даже, можно сказать, фанатично опекал ее.

– У Грейс проблемы с головой, серьезные такие проблемы, – отчеканила Амелия. – Скажите, кто еще в здравом уме будет носить теплые колготы в мае?

– Грейс всегда была чудачкой, но после смерти отца стала просто чокнутая. Она и недели в школе не протянула – опять перешла на домашнее обучение.

– Вы никогда не замечали ничего странного между ними?

– Уже то, что они разнополые, а выглядят как одно, довольно странно. Я даже не видел, чтобы они общались, я имею в виду словами. Бред, конечно, но говорили, что они обладают этой близнецовой телепатией, в общем, читают мысли друг друга.

– Ой, вы их больше слушайте, – отмахнулась Эмма. – Да, Грейс была не совсем обычной, но разве ей не полагается такой быть? Учитывая влияние ее семьи. И с Фредом они были не разлей вода, даже когда появился Майкл.

– Фред начал встречаться с Мэри и тогда же поссорился с Майклом?

– Нет, не думаю, – качнул головой Оливер. – Их не видели вместе задолго до Мэри.

– Ты знала Мэри? Какой она была?

– Мы почти не общались, – признала Эмма. – Она какое-то время ходила на тренировки по крикету, там мы и разговорились. Она была очень милой, расспрашивала про Лидсов, но они всем интересны.

– Мэри занималась крикетом?

– Я же говорю, какое-то время. Потом они с Амелией поцапались, точнее, Милли на нее накричала.

– Они враждовали?

– Нет, Мэри не такая. Она просто ушла. Вы не подумайте, я на Амелию не наговариваю. Она бы никогда не сделала ничего подобного, очень дорожит репутацией своей семьи и своим будущим, к тому же она, несмотря на весь этот флер, та еще трусиха: помню, она как-то увидела белку и так верещала, подумала, что это крыса, – у нас чуть перепонки не полопались, даже боюсь представить, что бы она сделала, увидев настоящую крысу.

– Мэри – тихушница, – сказала Сэди, – про таких говорят: в тихом омуте… Никто даже и подумать не мог, что такая, как она, завертит с кем-то вроде Фреда. Когда Амелия узнала об этом, она была вне себя от ярости. Она-то считала, что Фред так или иначе будет с ней.

– У нее были причины так думать?

– Господи, нет, конечно. Фред ей, наверное, за все время и десятка слов не сказал и вообще никогда не был заинтересован в ней.

– Этот вопрос может показаться необычным, но ты видела, чтобы Мэри курила?

– Нет. Вы что? Она была паинькой, этакая Джейн Эйр, зачем-то вышедшая из книги. Даже если дать ей сигарету, она не знала бы, с какой стороны прикурить.

– Зато Майкл дымил как паровоз, – сказала Амелия. – Мы с ним ходили на осенний бал, так он постоянно выбегал из зала, чтобы, как он говорил, пропустить сигаретку. У него даже пальцы пожелтели, и несло от него нестерпимо. Я ему так и сказала, что мы расстанемся, если он не бросит, а он сказал «ну и ладно» и ушел, просто взял и ушел, представляете?

– На кампусе можно курить?

Оливер усмехнулся.

– Официально, конечно, нельзя. Но распивать спиртные напитки до совершеннолетия тоже нельзя, однако вы видели хоть одного подростка, кто ждал восемнадцати? Если да, то, наверное, им и была Мэри.

– У него еще была эта ужасная зажигалка с де Борном и его отрубленной головой. – Эмма дернула плечиком и сморщила курносый носик. – Он постоянно ею жонглировал, когда сидел на веранде, в смысле Майкл, не де Борн. Мистер Лидс исключил бы его за это – он вообще ни с кем не церемонился, но он к тому времени уже умер, а мисс Агнес слишком снисходительна.

– Как думаешь, почему Фред и Майкл перестали дружить?

– Никто точно не знает, но… – Амелия карикатурно закатила глаза, – но думаю, что из-за меня. Помните, я говорила про бал? Так вот, Майкл пригласил меня, и я согласилась, а Фред приревновал.