Поднявшись на второй этаж, который был тут последним, я прошла в самый конец коридора и открыла дверь ключом, который получила на стойке. Люкс оказался просторным: огромная кровать, застеленная бледно-зеленым покрывалом в цвет штор, два кресла и круглый журнальный столик с графином и стаканами на подносе. Оба окна выходили на площадь.

Я открыла чемодан и достала черные брюки и рубашку, которые захватила для завтрашнего мероприятия. К счастью, вешалка в платяном шкафу, что громоздился у входа, для них нашлась.

Прихватив ключ от машины, я спустилась на первый этаж. Заручившись одобрением администратора на парковку машины, а также подробной инструкцией, как попасть к гостинице со двора, я спросила:

– Рождественская церковь далеко отсюда?

– У нас тут все недалеко, – улыбнулась девушка. – Минут за семь доберетесь. Пересечете площадь, свернете направо и по прямой. Мимо не пройдете. Только, боюсь, сегодня она уже закрыта.

– Я завтрашний день планирую.

Поблагодарив сотрудницу, я отправилась к машине. Миновав площадь, я не стала сворачивать туда, где недавно оставила автомобиль, вместо этого продолжила идти по главной улице. Совсем скоро над макушками деревьев и крышами домов начали вырастать купола: медные, с темным отливом, который появляется от времени. Для них в городской администрации даже не пожалели подсветки. Должно быть, храм был одной из местных достопримечательностей.

Дойдя до церкви, я направилась ко входу. Рядом стоял небольшой информационный щит. Я рассчитывала узнать что-то об истории храма, но увидела только расписание богослужений на ближайшие две недели.

Литургия начиналась в восемь утра, значит, прощание с Ивановым пройдет сразу после нее. Я постояла у порога еще несколько минут, разглядывая массивные двери, и только потом направилась к машине.

Когда автомобиль был отогнан во двор, а я сама улеглась в постель, накатило волнение, такое, которое приходит перед экзаменом, собеседованием или важным разговором, от которого зависит больше, чем хочется признать. Казалось бы, мне не о чем беспокоиться. И все же, появление в моей жизни отца, пусть и посмертное, не на шутку меня озадачило.

Я смотрела в сторону окна, которое успела занавесить на ночь, и пыталась представить себе завтрашний день в деталях. Мысленно я уже покидала кладбище, ощущая под ногами вязкую почву, когда позвонила мама.

Ее интересовало, стоит ли ждать меня на даче. Я быстро сочинила что-то неубедительное: про занятость, срочные дела, планы, – и, не желая вдаваться в несуществующие подробности, поспешно попрощалась. Однако, едва палец нажал на отбой, меня охватило беспокойство: а что, если мама тоже хотела бы проводить моего отца в последний путь? Может быть, для нее это тоже что-то значит? Возможно, следовало сказать ей правду о том, где я нахожусь и по какому поводу.

С другой стороны, она сама все эти годы внушала мне, что нерадивый папаша – чужой ей человек, имени которого она даже не помнит. Тогда совершенно нет повода думать, что прощание с ним ей может быть важно.

Однако если предположить, что о моем появлении на свет он узнал именно от нее и они сохраняли общение все эти годы, то как будто бы они становятся друг другу не такими уж и чужими. Но откуда об этом знать мне? Ни он, ни она не потрудились поставить меня в известность о своем общении. В таком случае какой с меня может быть спрос?

Занятая размышлениями о маме, я отвлеклась от попыток представить грядущий день, а вскоре и вовсе заснула.

Будильник разбудил меня в восемь, и я отправилась в душ. Там, под струями теплой воды, непрошеные мысли вернулись вновь. Я понятия не имела, кто соберется на похоронах Иванова. О каких таких родственниках упоминал нотариус, тоже не удосужилась спросить. Тем более не знала, известно ли им о моем существовании.

Когда эта мысль окончательно прорезалась через утреннюю апатию, меня охватила настоящая паника: я ведь совсем не подготовилась к предстоящему мероприятию. Хотят ли меня там видеть? Должна ли я буду выразить соболезнования, представиться?

Спешно вытершись потускневшим от многочисленных стирок полотенцем, я бросилась к телефону и только тогда сообразила, что общение со мной утром выходного дня вряд ли входит в планы Громова. Да и вообще, человек, вероятнее всего, еще спит. Проверять я не стала, лишь снова принялась корить себя за то, что, ошарашенная новостями, совсем не потрудилась узнать детали. С другой стороны, Петр Евгеньевич подчеркнул, что с Ивановым они были едва знакомы. Никакой гарантии, что он смог бы внести ясность, не было.

В стоимость номера входил завтрак, администратор даже предлагала мне организовать его с доставкой в номер – это входило в стоимость люкса, но вчера я от этой опции отказалась. Сегодня я и вовсе думала, что могу не завтракать в принципе. Напомнив себе, что последний раз на похоронах я была лет двадцать назад, когда не стало дедушки, и все это казалось ритуалом взрослых, совершенно непонятно, как для меня пройдет это мероприятие, я приняла-таки решение спуститься и перекусить. Не хватало еще свалиться в обморок в присутствии незнакомых людей: никакой уверенности, что успеют поймать. Не лучший способ заявить о себе на похоронах.

Двери, ведущие в кафе, располагались рядом со стойкой администратора. Сейчас они были распахнуты, заманивая гостей ароматами кофе и сдобы. Постояльцы заняли почти все имевшиеся там места. Не найдя свободного столика, я принялась было выискивать, к кому можно было бы ненавязчиво подсесть, когда молодая женщина в деловом костюме поднялась и направилась к выходу.

Мне стало любопытно, по какому такому делу она могла приехать в Красные Овраги. Еще и в выходной. Пожалуй, дама могла быть из местной администрации и просто заглянуть сюда на завтрак, но все же было в ней что-то не отсюда: строгость не в духе провинции.

На столике стояло меню в пластиковой подставке. Мне надлежало выбрать основное блюдо, закуску и напиток. Я попросила кофе, творожную запеканку и сезонные фрукты. Последними оказалась одинокая слива – именно ее официант торжественно вынес вместе с заказом.

Не без труда расправившись с завтраком – аппетит, кажется, надолго меня покинул, я вернулась в номер. Не торопясь облачилась в приготовленный наряд, сунула в сумку серый шифоновый шарф, самый мрачный из тех, что я сумела обнаружить дома, прихватила чемодан и вышла из номера.

Я понятия не имела, какая продолжительность у подобных мероприятий, и решила, что разумнее будет сразу сдать ключи от номера, а вещи забросить в багажник. Добираться до церкви я планировала пешком, повторив вчерашний маршрут.

До начала церемонии оставалось еще пятнадцать минут, а у входа уже собрались люди, рассредоточившись небольшими группами. Все они были в темном, из чего я сделала вывод, что это не просто прихожане храма. Более того, в руках у них были цветы. Я едва удержалась, чтобы не хлопнуть себя по лбу. Ну и как я успею купить хотя бы самые простые гвоздики, когда времени остается в обрез? Знать бы еще, где искать цветочный магазин. Логичнее всего было бы поинтересоваться его местонахождением у кого-то из собравшихся, но привлекать к себе внимание мне не хотелось.

Я вернулась на дорогу и принялась вертеть головой. Ничего похожего на цветочную лавку в поле моего зрения не наблюдалось. Зато через дорогу имелся круглосуточный продуктовый магазин.

Продавщица, отпустив покупателя, принялась объяснять мне, где можно купить цветы. Флористикой в городке явно не увлекались. Она смогла вспомнить две цветочные лавки, но обе находились отсюда на приличном отдалении. Я рисковала опоздать.

– Не успею, – вздохнула я.

– Ты на похороны, что ли? – догадалась она, внимательно меня оглядев.

– Да.

– Так, слушай внимательно, – она облокотилась о прилавок. – Сейчас выходишь и направо, за соседний дом свернешь, узкую улочку увидишь. Там частный сектор начинается. Тебе тридцатый дом нужен, синий такой, ставни резные у него, не пропустишь. Покричи Зинаиду Васильевну. Срежет она тебе пару роз. Скажи, Манька попросила. Манька – это я, – пояснила женщина.

Не зная, как благодарить свою спасительницу, я поспешила на поиски. Нужный дом оказался совсем рядом. Резные ставни действительно привлекали к себе внимание. На широких воротах краской было выведено: «Сдаю комнату». Прямо под ними лежал черный кот и внимательно за мной наблюдал.

Я громко позвала хозяйку, и уже через секунду створка ворот со скрипом открылась:

– Чего орешь на всю Ивановскую? – возмутилась Зинаида Васильевна. – Тут я, цветы поливаю.

– Я от Маньки, – затараторила я. – Как раз они и нужны.

– Какие ей?

– Любые, – не стала я привередничать. – Можно розы.

Хозяйка с прищуром на меня посмотрела, будто собиралась приняться за мой портрет.

– И почто Маньке цветы? Козлу своему за пазуху сунуть? Тогда пошипастее выберу. Обожди.

Зинаида Васильевна скрылась за воротами. Кажется, к благоверному продавщицы из продуктового у старушки имелись претензии. За время ее отсутствия я нашла в сумке немного наличности и сунула женщине, когда она возникла снова с охапкой роз.

– Желтые, к разлуке! – ехидно улыбнулась она.

Я протянула хозяйке деньги, рассыпаясь в благодарностях, а она только фыркнула:

– С ума сошла? Для благого дела ничего не жалко.

Гадая, шутила старушка или всерьез считала, что Манька собирается оприходовать счастливчика букетом роз, я поспешила обратно к храму.

Возможно, желтый и был удачным выбором для разлучения пары, но вот у тех, кто собрался возле церкви, цветы были преимущественно красного цвета. Впрочем, в таких обстоятельствах выбирать мне не приходилось.

У входа в храм громоздились венки, и прямо сейчас трое представительных мужчин в дорогих костюмах несли еще один – огромный, украшенный красно-белыми розами и черной лентой.

– «От администрации. Скорбим», – зачитала надпись на ней стоящая рядом женщина и обратилась к своему спутнику: – Скорбят они, как же! Ироды!

Тому, что жительница городка недолюбливала власть имущих, я нисколько не удивилась.

Когда собравшиеся принялись заходить в церковь, я поспешила следом, стараясь не отставать. Справа от входа я сразу увидела гроб и толпящихся возле него людей. Здесь уже было человек сорок, не меньше. Вскоре, когда все с улицы переместились сюда, стало понятно, что проститься с покойным решили многие. Хотя, возможно, в таких небольших городках принято хоронить всем миром. Кто знает, может, через пару минут сюда и Манька из магазина напротив прибежит с пакетом семечек и неподдельным сочувствием.

Наконец появился священник с длинной седой бородой, толпа почтительно расступилась. С того места, где я стояла, покойника было не разглядеть, а любопытство распирало. Сравнивать себя с мертвецом – затея так себе, но очень уж хотелось убедиться, что похожа я вовсе не на деда.

Собрав волю в кулак, я уставилась на пламя свечи, которую держала перед собой. Получалось из рук вон плохо, но со стороны, должно быть, выглядело почти благочестиво. Я все равно то и дело крутила головой, пытаясь понять, кто из присутствующих может являться мне родней.

Старушка, стоящая сейчас ближе всех к гробу? Или молодая девушка с упрямой каштановой челкой, выбивающейся из-под платка? А может быть, высокая полная женщина рядом с ней? Уж очень надрывно она рыдает. Так, что еще одной даме приходится поддерживать ее равновесие. Причем та чуть ли не вдвое меньше плачущей. А что, если миниатюрная женщина в длинном платье и есть моя родственница? Да, чисто внешне она не кажется настолько уж убитой горем, но неизвестно, что творится у нее внутри. Возможно, по сравнению с ее страданиями рыдания грузной дамы – цветочки.