О, как они мне нравились в тот вечер, как я смеялась вместе со всеми, как внезапно оказалась пустой уже третья бутылка вина. Как я почувствовала себя вдруг не зрителем, но полноценным участником этого семейного спектакля. Будто наблюдала за инвариантом своей судьбы, будто всю жизнь нежилась в этой теплой ванне из любви и ласковых подколок. Где-то там, за пределами сцены, остались бедные, политые яйцом макароны моего детства, безвоздушное пространство пришедшей в запустение квартиры. Я оставила его без боя. Двинский весь ужин сидел рядом, без конца подкладывал еды, подливал вина, пока Анна со смехом не остановила его:

– Папа, да хватит же, ты ее уморишь с непривычки!

– Нечего из меня делать какого-то Гаргантюа! – Он мельком поглаживал меня по плечу, накрывал мою руку своей лапищей.

И мне казалось, что очки мои, взятые больше для конспирации, придали мне особенную зоркость. Я видела, какое у мужа Ани хорошее лицо, и как они подходят друг другу. Да и с ней самой, это же ясно, мне будет просто найти общий язык: она так похожа на отца теплом, тактильностью, расположенностью к собеседнику. И Алекс – с ее смертельной элегантностью и иронией: о, как бы я хотела иметь такую сестру! Она научила бы меня одеваться. Конечно, у меня никогда не получилось бы носить одежду как она – для этого нужны такие же бесконечные ноги и эта изысканная маленькая грудь…

– …да и в шмотки ушла, чтобы скрыть недостатки фигуры! – Я резко вынырнула из своей благостной эйфории. О ком это он? Неужели об Алекс? Испуганно взглянула в ее сторону: Алекс втянула в себя последнюю спагеттину и не спеша промокнула рот салфеткой.

– …Сказал человек, который в юности спал с портнихами и продавщицами комиссионок – только бы удержаться в имидже денди…

– Но и это еще не все. – Двинский повернулся ко мне, будто не услышав реплику дочери. – Старшая дочь, золотая медалистка, решила меня добить, уйдя – куда бы вы думали? В педагоги. Как говорится: нет пути-дороги – иди в педагоги.

– Прекрасная профессия, – осторожно начала я, жалея, что упустила начало беседы.

– Которую я, к сожалению, так и не освоила… – Анна сомкнула котиковые брови.

– Именно, – перебил он. – Ведь папа расстарался и перевел дочку на журналистику.

За столом на пару секунд повисла тишина. Анна потянулась в мою сторону, чтобы забрать грязную тарелку, и усмехнулась, став вдруг очень похожей на сестру.

– Пытался, видно, приблизить к себе. Ведь что есть журналистика, как не низкая проза? В некотором роде тоже литература. А вы, Ника?..

– Я занимаюсь поэзией девятнадцатого века. – Мне снова стало неловко.

– Девятнадцатого? Не двадцатого? – подняла бровь Алекс. – Все-таки наш папа2, хоть и мастодонт Парнаса, с Пушкиным дружбы не водил.

– Не острите. – Двинский похлопал меня по руке. – Эта девушка пишет такие стихи, закачаетесь!

– Только умоляю, не заставляй ее вставать на стульчик и читать их вслух. – Алекс повернулась ко мне со светской улыбкой: – Хотите десерт, Ника?

– Я еще пишу роман, – вдруг пискнула я. С чего на меня вдруг нашла такая откровенность? Рукопись была моей главной тайной, подобием девичьего дневника.

– Ника! – улыбнулась мне Анна. – Вы, похоже, и правда человек Возрождения!

– Так-так, – перебил ее отец. – И о чем же ваша проза?

Я назвала имя. И увидела на лицах вежливое недоумение: от протеже Двинского ждали чуть большей оригинальности.

– Что ж, – первым отреагировал Двинский. – Знакомый нам всем господин.

Он хохотнул, положил в рот кусочек торта, с явным удовольствием прожевал, подмигнул на озабоченный взгляд старшей дочери:

– Один-то можно, Анюта, подсластить мою собачью жизнь? – и вновь повернулся ко мне. – Так что думаете, Ника, из-за чего погиб ваш герой?

– Да это вроде вполне известно… – начал было Алексей.

– От нелюбви, – перебила его я, отказываясь выслушивать в тот день и в его, Двинского, присутствии поток банальностей.

Все замолчали.

– Хотите сказать, что его разлюбила жена? – улыбнулся мне мягко Двинский. – Так это частая история.

– Его все разлюбили. – Я сглотнула. – Потом предали, дальше – оправдали его убийцу, да что там! Они просто-таки обожали его убийцу! Ближайшие друзья сразу после смерти не могли вспомнить, какого цвета у него глаза… – Я замолчала, огладила чуть дрожащим мизинцем десертную вилку. И повторила с внутренней уверенностью: – Он погиб от нелюбви.

Двинский тогда усмехнулся, похлопал меня по руке.

– Согласитесь, Ника, это редкость. Большинство убийств происходит, напротив, из-за любви.

Что сказать? Как в воду глядел. Собственной ванны.

* * *

Казалось, едва я наконец закрыла глаза, как у уха затрещал мобильный. Одновременно раздался стук в дверь. Подскочив в утренней полутьме, я уставилась на стоящие почти вплотную белые стены. Где я, черт возьми? Я сглотнула – бессмысленное сокращение мышц, во рту и горле пересохло. А!.. Отель. Подгон от любезного Костика. Я взглянула на экран телефона: Слава. Ну уж нет. Не сейчас. Сбросила звонок и, не спрашивая кто, распахнула дверь. Зря.

– Одевайтесь. – Взгляд любезного Костика без особого интереса прошелся по футболке из «Зары», купленной мной в мужском отделе в качестве будущей пижамы. Мне виделось нечто свободно-эротичное. Судя по скучающему виду регбиста, надежды мои не оправдались.

– Что?

– Пришел отчет патологоанатома. В легких у Двинского нашли воду. Много воды.

– Что? – спросонья я повторялась.

– Это не сердечный приступ, как все полагали.

– Нет?

Костик выдохнул, посмотрел мне в глаза и произнес уже по слогам:

– Жду вас внизу через десять минут.

Достаточное время, чтобы пять минут постоять под душем, почистить зубы, не глядя натянуть свитер и джинсы. Через десять минут я сидела в ресторане при отеле и пила капучино, в котором, на мой вкус, было слишком много молока и слишком мало кофеина.

– Глупости. – Я нырнула сухими губами в вяло взбитую пену.

– Почему? – Регбист пристально смотрел мне в глаза. Он, конечно, красавчик.

Я вздохнула.

– Он не богат. По большому счету не звезда. Кому он нужен?

– Убийства совершаются не только из-за денег, – хмыкнул Костик.

Я пожала плечами:

– Ему было хорошо за семьдесят. Что вы там подозреваете? Бешеную страсть? Любовницу, еще более молодую, чем третья жена?

– А что, ее не было?

Я вздохнула. Вот так всегда. Даже малая любезность имеет под собой банальное объяснение. Чаще всего, не имеющее ничего общего с широтой души. Костик поселил меня здесь с целью допросить сегодня поутру. Мне стало скучно.

– Давайте, я сначала поем?

Он разочарованно кивнул, откинулся в кресле. Самого-то его наверняка уже покормила мамочка, беззлобно думала я, идя к буфету в глубине зала. Может, она же и науськала парня на сей утренний визит: страшненькая литсекретарь может знать много больше, чем… Я недоверчиво оглядела дрейфующие в теплой воде сосиски. Выловила парочку, добавила овощей на пару2, яиц… вздохнула. Цена этой средней по всем понятиям гостиницы была для меня все равно чрезмерной. Начиная со вчерашнего дня я – безработная. Теперь любая гостиница для меня – это люкс.

Я вернулась к столу, усмехнулась, увидев фраппированный взгляд Костика на мой груженный снедью поднос. Да, тут без сюрпризов, дружок: видал, какая я жирная? А все потому, что жру за троих. Я не без торжественности расставила тарелки и с чувством взялась намазывать масло на хлеб.

Предложила:

– Давайте я буду есть, а вы мне – рассказывать. Откуда новость про легкие?

– Подруга матери – завотделением местной больницы. Они сделали вскрытие, и…

– …и выяснилось, что он утонул, потому что в легких оказалась вода?

– Именно.

– Я все еще не понимаю, в чем проблема.

– Все думали, что ему стало плохо с сердцем, он умер и ушел под воду.

– Но у него действительно были проблемы с сердцем. – Я с аппетитом жевала сосиску. – Положим, поскользнулся… Запаниковал? Глотнул воды?..

Я сделала паузу. Регбимен смотрел в сторону. Что-то ему не нравилось в моих построениях. Я едва заметно пожала плечами – и, пожалуйста, пусть помолчит. В конце концов, у меня еще осталась куча еды. Есть чем заняться.

– Я ездил в морг при больнице, – наконец сказал он. Опа! Я поперхнулась сыром. Все серьезнее, чем я предполагала.

– Зачем? – Я со вздохом отставила тарелку. Разговор повернул в неаппетитное русло.

– Заплатил, чтобы мне показали тело.

Я представила, как он стоит над выдвинутым из холодильника поддоном. Бледный, как тамошние кафельные стены. Подбородок чуть дрожит, губы шевелятся – последняя беседа. Бедный, бедный регбист.

– Я узнал статистику. Даже в Москве пять-десять процентов причин смерти не устанавливаются правильно – и это только официальные цифры. В любом случае все зависит в первую очередь от уровня подготовки эксперта. А какие эксперты в провинциальной больнице? Вот я бы привез нормального специалиста, заплатил бы ему нормальные деньги, сделал повторную экспертизу. Но сестры будут против, а без их согласия я не смогу ничего сделать… – И добавил не без сарказма: – Их-то вполне устроит острая сердечная недостаточность.

– А вас, значит, нет? – Вслед за ним я посмотрела через высокие окна – залив тяжело дышал серым, небо лежало на нем тоном посветлее, ниже шла полоска влажного пепельного песка. Уже почти сентябрь. Боже мой, уже почти сентябрь!..

– …видел.

– Что? – заглядевшись, я пропустила очередную сентенцию. Пришлось повернуться к нему и в недоумении отметить горящие скулы, блестящие (неужто не пролитая по покойнику слеза?) глаза.

– Я сам осмотрел тело. И нашел их. Следы от пальцев. Вот здесь. – И он дотронулся ладонями до собственных плеч.

Будь Костик военным, а не бизнесменом, на этом месте были бы эполеты. (А он, конечно же, второе – иначе откуда этот ограниченный до умиления словарь: нормальные деньги, нормальный специалист. Слово «нормальный», я заметила, вообще заменяет деловым людям множество прилагательных – профессиональный, большой, дорогой, красивый: скажи «нормальный» – и все поймут, какая – о-го-го! – у тебя норма.)

– Следы пальцев, – прервал мои мысли регбист. – Как будто кто-то надавил ему на плечи и погрузил под воду.

Я молчала. Не гонись я вчера за халявой, у меня случился бы тихий завтрак, приятный во всех отношениях. Может ли быть, чтобы парень, выглядящий как ходячая реклама ЗОЖ, оказался параноиком?.. Кстати, очень даже может.

– Что думаете?

– Думаю, это бред.

Он почесал переносицу.

– На самом деле совершенно не важно, что вы думаете. У меня есть для вас предложение, от которого вы не сможете отказаться.

Глава 4
Литсекретарь. Лето

«Теперь нет Петербурга. Есть Ленинград; но Ленинград нас не касается» ^[1], – говорил один забытый ныне прозаик 30-х годов.

Когда вас не касается слишком многое из реальности, нечего кивать на бедного регбиста. Пора задуматься о собственной психике.

Между тем я полагаю, что таких, как я, много больше, чем кажется. И дело тут не в нашей отличной мимикрии, а в том, что по большому счету никто не интересуется себе подобными. Это позволяет нам при минимуме усилий играть в свои маленькие игры. Мы – то, чем мы притворяемся. Я – преподавателем вуза, одиноким синим чулком, плохой дочкой и, главное – обитательницей своей эпохи. Я живу в месте, где лица менее выразительны, чем городской пейзаж. Впрочем, это вообще проблема большинства лиц (мое не исключение). Пейзаж же мне дорог, ибо частично тождественен тому, на который смотрел мой любимый человек. Потому мне и омерзительна башня «Газпрома» с прочими уродствами, выстроенными справа от шпиля Петропавловки – они обрывают визуальную нить, протянутую к нему сквозь время.