Бенджамин бешено озирался по сторонам, словно пытался найти аргумент, любой аргумент, могущий произвести впечатление на эту несчастную, могущий удержать ее от окончательного, решающего и совершенно катастрофического для него вывода. На глаза ему попался сокурсник по фамилии Леви. Он стоял по другую сторону весов и усмехался. Узкоплечий низкорослый юноша с болезненно-сероватой кожей, сплошь испещренной шрамами от карбункулов. Грудь впалая, коленки резко выпирают, руки и ноги тоненькие как палочки, глаза выпученные и отливают желтизной. И этого мозгляка сочли пригодным для работы, а его, Бенджамина, – нет!.. К тому же Леви был одним из самых тупоголовых в группе – он с трудом сдал письменный экзамен. Бенджамину он никогда не нравился. И еще меньше нравился сейчас и здесь, когда стоял у весов, глупо ухмыляясь и потея всей своей устрично-серой кожей.

– Вот он! – крикнул Бенджамин и невежливо ткнул пальцем в сторону Леви. – Вы его пропустили, это огородное пугало, а меня… меня провалили, так?.. Да чем вы тут только занимаетесь? Как прикажете это понимать?

– Эй ты, – визгливо огрызнулся Леви, – давай полегче! Я-то тут при чем?

– Мистер Леви абсолютно в норме, – злобно огрызнулась женщина-врач. – Следующий!

– Это он-то в норме?!

– Формально да, – ответила врачиха.

– Ну а кто же тогда формально я? – спросил Бенджамин. – Урод, что ли?

– Никто этого не говорил, мистер Федров. – И женщина сделала знак подойти следующему юноше. – Формально вы страдаете ожирением.

– Но ведь должен быть какой-то выход… – пробормотал Бенджамин, чувствуя, как его захлестывают гнев и отчаяние. Он стоял в одних кальсонах и носках, держал в руке одежду и отчаянно боролся за свое право на существование. А пятнадцать или около того других молодых мужчин с усмешкой наблюдали за этой сценой.

– Выход есть. Вам надо сбросить лишние двадцать два фунта, мистер Федров, – ответила врачиха. – И прийти сюда снова, через три месяца.

– Может, еще ногу отрезать? Глядишь, тогда и потеряю двадцать два фунта! – совершенно выйдя из себя, заорал на нее Бенджамин.

– Дело ваше, мистер Федров, – сказала врачиха. – Следующий!

Из больницы он вышел точно в тумане. Ему хотелось орать, ругаться, выкрикивать непристойности, вступить в коммунистическую партию или же найти организацию, борющуюся за отстранение женщин от медицинской практики. Но вместо всего этого он вошел в парк, нашел скамейку, залитую лучами июньского солнца, сел на нее и, обхватив голову руками, начал размышлять о своей погибшей жизни. Семья его уже давно жила с вечно запертыми дверями и отключенным телефоном. Мало того, шторы на окнах были постоянно опущены, чтоб не явились кредиторы. Родители так гордились, что он сдал экзамены и был теперь готов присоединиться к «аристократии» бедного еврейства – миру учителей и ученых, хотя на деле его работа сводилась бы к обучению восьмилетних детишек чтению и письму. А кроме того, к решению арифметических задачек, где неизбежно фигурировали полдюжины груш или надо было подсчитать, сколько стоит десяток апельсинов. Нет, работа учителя считалась в те дни почетной, и все они с нетерпением ждали момента, когда наконец можно будет жить с поднятыми шторами и включенным телефоном.

Бенджамин тихо застонал. Нет, сегодня он не вернется в свой дом, находящийся на осадном положении, безработным. И не важно, что это будет за работа. В кармане лежала газета, «Нью-Йорк таймс». Он достал ее, развернул и нашел раздел объявлений, потом пошел на вокзал и купил билет до Нью-Йорка.

Было уже около восьми вечера, но все еще светло, когда он свернул на узкую улочку, застроенную небольшими домиками с обшарпанной штукатуркой, в одном из которых жила его семья. Видимо, по той же, что и у них, причине многие дома стояли запертыми и выглядели так, точно жильцы давно покинули их. Специально, из предосторожности, он перешел на противоположную от своего дома сторону и все время озирался – что, если вдруг где-то затаился сборщик счетов или контролер, разносящий повестки за неуплату? Затем быстро перебежал через улицу и отпер дверь ключом.

Отец сидел в гостиной, в рубашке с короткими рукавами и босой. Израиль ходил по домам, предлагая разные кухонные приспособления, а это означало, что каждый день он проходил многие мили по разогретым солнцем тротуарам. Вот почему, возвращаясь вечером домой, он первым делом снимал ботинки. На коленях у него лежала вечерняя газета, но электричество в доме отключили еще с месяц назад. И в комнате с опущенными шторами было слишком темно, чтобы читать. А потому он просто сидел в плетеном кресле с высокой спинкой, уставившись на фотографию на стене напротив. На снимке были запечатлены Бенджамин с Луисом на пляже, их возили на море, когда старшему брату исполнилось шесть. Бенджамин вошел в комнату и подумал, что отец сейчас наверняка думает о том же, что и сам он. Как было бы хорошо и здорово, если бы ему, Бенджамину, снова было шесть. Тогда им удалось бы начать жизнь сначала, и она, возможно, повернулась бы совсем иначе.

К этому времени Бенджамин уже научился распознавать по позе отца, удачный ли у того выдался день. Если Израилю удавалось продать товара больше чем на пять долларов, он сидел с высоко поднятой головой. Сегодня он сидел, опустив голову.

Гостиная так и сверкала чистотой – благодаря неусыпным стараниям и трудам Софи Федровой. Неспособная победить Депрессию, изменить экономику страны, отдать долги, выкупить заложенные семейные вещи, Софи Федрова боролась с трудными временами единственным доступным ей способом в стенах собственного дома. Она скребла, чистила, полировала, выбивала пыль, подметала, мыла и неустанно расставляла все по своим местам с точностью до сантиметра. Таким образом она яростно говорила «нет» окружавшему их хаосу, готовому каждый день поглотить их всех.

Комната выглядела как музей. Экспонат «Б»: «Гостиная в доме, принадлежавшая людям нижнего среднего класса. Обставлена мебелью из Гранд-Рапидс^[14], circa^[15] 1934 годом».

Из кухни доносились звуки – мать готовила ужин. Бенджамин от души надеялся, что вдруг каким-то чудом матери не окажется дома. Но она была дома. Она всегда была дома.

– Привет, па, – сказал Бенджамин.

Отец поднял голову и улыбнулся ему. Стоило отцу посмотреть на своих сыновей секунду или две, и настроение у него тут же улучшалось.

В гостиную вошла миссис Федрова в безупречно белом накрахмаленном фартуке, обхватывающем ее все еще тонкую талию. Бенджамин обнял и поцеловал мать. И задержал ее в объятиях чуть дольше, чем обычно.

– Что у нас сегодня на ужин? – осведомился он, стремясь отсрочить неприятный разговор.

– Ничего особенного. Гамбургеры, – иронично улыбнувшись, ответила мать. – Ну, когда выходишь на работу?

– Завтра, – ответил Бенджамин.

– Прямо завтра? – удивилась мать. – Но ведь летом в школе обычно каникулы.

– Ты лучше сядь, мам, – сказал Бенджамин.

– Я не хочу сидеть, – ответила она. И вся так и сжалась и приготовилась к самому худшему. – Что случилось?

– Я получил работу, – сказал Бенджамин. – Но не в системе школьного образования.

– Что это значит – не в системе образования? Ты ведь сдал экзамены или нет?

– Думал, что сдал, – ответил Бенджамин.

– Что значит «думал»? – резко спросила мать. – Нечего говорить загадками.

– Не прошел медосмотр в Трентоне.

Лицо матери исказилось от волнения. Она схватила сына за руку и заглянула ему в глаза:

– Скажи мне правду! У тебя нашли какое-то опасное заболевание, да? Что?.. Туберкулез? Нелады с сердцем? Что?

– Да ничего страшного, – поспешил успокоить ее Бенджамин. – Я… я страдаю ожирением. Есть, оказывается, такой медицинский термин, «ожирение»…

– Ожирением? – Мать была просто потрясена. – Да они что в этом Трентоне, с ума посходили, что ли? Ты слышал, Израиль? В Трентоне сказали, что твой сын страдает ожирением!

– Правительство… – с отвращением пробормотал Израиль. – Чего хорошего можно ожидать от этого правительства?..

Миссис Федрова отшатнулась от сына и снова испытующе уставилась ему в глаза.

– А ты не шутишь, а, Бенни? Может, это одна из твоих дурацких шуточек?

– Да ничего я не шучу. Так они сказали, этими самыми словами.

– Но ты же у нас сложен как бог! – воскликнула миссис Федрова. – Им бы такую фигуру, как у тебя, этим сумасшедшим из Трентона!

В тот день Бенджамину вовсе не хотелось слышать, что он сложен как бог. Ни от кого, даже от матери. Однако он с трудом подавил улыбку, представив, что было бы, если б, проснувшись, та женщина-врач вдруг обнаружила, что у нее фигура Бенджамина.

– У них есть какая-то там норма, – устало объяснил он. – И, согласно этой самой норме, я вешу на двадцать два фунта больше, чем положено.

– Но ведь ты же спортсмен, футболист! Все футболисты такие. Что же ты им не объяснил?

– Объяснил, – сказал Бенджамин. – Но впечатления это не произвело.

– Футбол… – с горечью пробормотала миссис Федрова. – Понадобилось тебе играть в этот футбол!.. Никогда не слушаешь матери, от этого все твои беды. И вот вам результат, пожалуйста! – Она обернулась к Израилю, тот еще глубже погрузился в кресло. – А ты, ты его поощрял! Все эти годы! Ну что, теперь доволен?

Израиль еле заметно пожал плечами. Эта привычка появилась у него после того, как он разорился.

– Торчим в темноте, потому что у нас нет денег заплатить за электричество, – продолжала выговаривать мужу миссис Федрова, – а ты только и знаешь, что, сняв ботинки, просиживать задницу в кресле!..

В этот момент Бенджамин твердо решил никогда не жениться. По крайней мере до тех пор, пока на банковском счету у него не будет миллиона долларов. А еще лучше – двух миллионов…

Мать метнулась к нему. Неукротимая, маленькая, прекрасная в своей ярости женщина с прямой как струнка спиной. Она пыталась спасти свою семью то от одной напасти, то от другой, тянула свою лямку одной лишь силой стальной воли. Непобедимая, воплощающая безупречную твердость духа в этом темном, до блеска отполированном доме, который был ее крепостью, ее полем битвы, всем ее миром, она замерла перед Бенджамином.

– А теперь, – обратилась она к сыну, – рассказывай, где ты собираешься работать.

– Сегодня днем ездил в Нью-Йорк, – ответил он. – И получил там работу.

– Какую такую работу? – подозрительно спросила мать.

– Платят восемнадцать долларов в неделю, – сообщил Бенджамин.

– И что же это за работа такая, за восемнадцать долларов? – спросила мать.

Бенджамин глубоко вздохнул.

– Агентом по доставке, – ответил он. – В фирме, торгующей разным электрооборудованием, на Западной Двадцать третьей улице.

– О боже! Агент по доставке! Мой сын! – И миссис Федрова заплакала.

– Что толку плакать? – сердито спросил Бенджамин. Теперь ему и самому захотелось заплакать.

– Мальчик окончил школу, потом – колледж. Вызубрил все науки от «А» до «Я», помирал с голоду, чтобы купить себе книжки! И теперь говорит, что тут такого! Подумаешь, агент по доставке!..

– Но это же не навеки, – сказал Бенджамин. – Буду ходить в вечернюю школу. Буду изучать черчение, инженерное дело…

– Я знаю, чем ты будешь заниматься, – сквозь слезы пробормотала мать. – Свяжешься с разной уличной швалью, по субботам будешь напиваться и шляться по борделям!.. Будешь развозить на тележке по улицам разный хлам, словно какой-то чернорабочий. Забудешь, что держал в руках книгу, женишься на какой-нибудь дешевке, рабочей девчонке. И станете жить как свиньи, а ваши дети вырастут и тоже станут агентами по доставке, или, проще говоря, грузчиками. Нет, я этого не допущу!

– О господи! – воскликнул Бенджамин. И, в свою очередь, вспылил: – Когда наконец ты расстанешься с мыслью, что все, кто работает руками, являются швалью?

– Я никогда не расстанусь с этой мыслью, – прорыдала миссис Федрова. – Потому что это правда, это так и есть! Израиль! – обратилась он к мужу. – Ну что ты молчишь? Что ты на это скажешь?

Секунду-другую отец не говорил ни слова, потом пожал плечами.

– Бен уже взрослый, Софи, – проронил он наконец. – Времена теперь трудные. Но я все равно в него верю.