– Ты не уйдешь завтра из этого дома работать грузчиком! – твердо заявила миссис Федрова сыну. – Не для этого я всю себя отдавала семье!..

– Но, мам… – устало возразил Бенджамин, – стань же наконец реалисткой. Мы торчим тут в темноте, потому что нам отключили свет за неуплату. В Америке шесть миллионов безработных!.. И твоего сынка никто нигде не ждет. Мне бы очень хотелось подойти к выключателю и нажать на кнопку, чтобы в дом пришел свет! Ради этого я готов на все, абсолютно на все!

– Нет смысла… – пробормотала сквозь слезы мать и уселась на краешек деревянного стула – спина безукоризненно прямая, руки сложены на коленях. – Во всем этом нет ни малейшего смысла…

У него так и недостало мужества сказать ей самое неприятное. Сказать, что если она вдруг захочет позвонить ему на работу по телефону, ей ответят, что никакого служащего по фамилии Федров у них нет и никогда не было. Он назвался Брэдли Фейем, потому что в том объявлении в «Нью-Йорк таймс» говорилось, что им нужны только белые мужчины приличного происхождения.

1964 год

– Привет!

Федров растерянно заморгал. Погруженная во тьму, безукоризненно прибранная гостиная улетучилась. Перед ним стояла Ли Стэффорд. Она указала на его скамью:

– Это место не занято?

– Присаживайся, – ответил Федров и похлопал ладонью по нагретому солнцем дереву. Ли перебралась через два ряда скамей и уселась рядом с ним. Ни целоваться, ни пожимать друг другу руки они не стали. Ли было за сорок, но выглядела она гораздо моложе. Длинные волосы цвета темной меди, сливочно-розовая кожа, которую сейчас защищала от солнца широкополая голубая шляпа из тонкой соломки. Шляпа очень шла к ее огромным зеленым глазам, они переливались и сверкали, как морская вода. Высокая стройная женщина с длинными ногами, одна из тех, какие, казалось, были специально созданы для моды середины двадцатого века. Сейчас на ней были кремовые, плотно обтягивающие бедра лосины и просторный легкий зеленый свитер. А также светло-синие сандалии, в тон шляпе. Вот она, гамма летнего дня, подумал Федров, откровенно любуясь этим сочетанием цветов. В течение нескольких лет они были любовниками – во время и после войны, в промежутке между разрывом Ли с Биллом Россом и ее вступлением в брак с Джоном Стэффордом.

– Вот уж не знал, что ты болельщица, – заметил Федров.

– Да нет, – ответила Ли. – Пришла поболеть за молодое поколение. – Она кивком указала на поле, где играл ее сын, Джонни Стэффорд. Он был одним из худших игроков в городе, и его всегда ставили в правый угол. Очевидно, товарищи по команде надеялись, что среди противников не окажется левши, который мог бы пробить в этом направлении. – Обещала Джонни заехать за ним по дороге домой.

– А где Джон? – спросил Федров.

– Дома, – ответила Ли. – Разрабатывает планы на случай следующей гражданской войны.

Федров рассмеялся. Джон Стэффорд, чьи предки в восемнадцатом веке помогли основать этот город, родился и вырос богатым и получил превосходное образование. Он окончил один из самых престижных колледжей, служил в совете директоров банка, который его семья контролировала на протяжении столетия, если не больше. Неустанно трудился, выполняя различные поручения правительства, являлся членом различных комитетов, фондов и школьных советов директоров. Занимался проблемами эмигрантов, участвовал в разработке многочисленных программ по защите гражданских прав и по назначению поощрительных стипендий талантливым детям из бедных семей. Короче – исполнял самую неблагодарную, но необходимую для развития общества работу.

Одевался Стэффорд в лучших традициях своего класса, пил как джентльмен. И был, как выразилась однажды Ли, безумно щедр и гостеприимен. Женившись на Ли, он, не поднимая шума, расстался с теннисным клубом, а затем – и с клубом по гольфу. А все потому, что Ли была еврейкой. И это несмотря на то что ни один из членов этих клубов не попрекнул его и словом, и никто никогда вообще не затрагивал этот вопрос. А также несмотря на бурные и длительные возражения Ли, очевидно, не оценившей должным образом щепетильности своего мужа. Федров считал Стэффорда одним из лучших своих друзей; они встречались не реже двух-трех раз в неделю – и в городе, и здесь, на курорте. Федров даже назначил Стэффорда опекуном Майкла и дочери – на тот случай, если они с Пегги вдруг погибнут в автокатастрофе или умрут по достижении Майклом совершеннолетия. Вообще-то при других обстоятельствах Федрову следовало бы назначить опекуном Луиса, чтоб тот заботился о его детях и своих родных племянниках. Но несмотря на всю любовь к брату, несмотря на то что Федров очень ценил деловые качества Луи, ему претила сама мысль, что сын и дочь могут стать свидетелями безобразных сцен с многочисленными женами, бывшими, настоящими и будущими, а также – с бессчетными любовницами брата, которые сменяли одна другую с удручающей частотой.

– Заедете сегодня? – спросила Ли.

– Это надо понимать как приглашение?

– Да.

– Спрошу Пегги, – сказал Федров. – Она мой секретарь по связям с общественностью. Весело будет?

– Нет, – ответила Ли. И, прищурясь, посмотрела на поле, где ее сын, точно пьяный, бестолково заметался в попытке взять высокий мяч. – Мой вам совет: не приходите. О господи, до чего же скверно играет мой мальчик! – заметила она, увидев, что сын выронил мяч, потом подобрал и бросил совсем не на ту базу, на какую следовало. – Бедняжка…

– С чего это ты взяла? – спросил Федров. – Я имею в виду вечеринку.

– Последнее время Джон носится с какой-то новой потрясающей идеей. И сегодня вечером собирается ее обнародовать. Хочет основать кредитную ассоциацию местных домовладельцев. Считает, что поможет тем самым неграм купить здесь дома.

– Не такая уж плохая идея, – заметил Федров.

– А ты в точности такой же глупец, как и он! – воскликнула Ли. – Лично я тоже собираюсь основать комитет, вместе с твоей Пегги. И называться он будет примерно так: «Ассоциация еврейских и христианских женщин южного побережья в борьбе за возвращение к средневековым моделям поведения». – Девичья фамилия Ли была Левинсон. Но когда женщина так ослепительно хороша собой, у нее обычно не хватает воображения представить, что люди могут обидеть или причинить вред только потому, что ее фамилия Левинсон.

– Ты просто невыносима! – сказал Федров.

– Ты и правда так считаешь? – Она обернулась и взглянула на него. Во взгляде и в самом повороте головы сквозил еле уловимый намек на флирт. Они уже давно перестали быть любовниками, но до сих пор эта женщина иногда, как бы в шутку, проверяла его «на прочность».

– Исключено, леди, – сказал Федров.

– Что исключено? – невинно округлив глаза, спросила она.

– Сама знаешь.

– Ты все еще плохой мальчик, да? – спросила она.

– Нет, – отрезал Федров. – А если бы даже и был им, все равно бы тебе не сказал.

– Тогда кто же? Старик, что ли?..

– Нет. Просто пришла зрелость.

Они наблюдали за сыновьями, игравшими бок о бок на поле, мальчики были практически ровесниками. Даже с расстояния было заметно, что Майкл презирает Джонни Стэффорда. При каждой подаче, которую теоретически мог взять Джонни, причем для этого ему следовало сделать всего лишь шаг, Майкл вылетал вперед и перехватывал у него мяч. Когда Джонни окликал Майкла, тот даже не поворачивал головы. А когда Джонни неловко выронил мяч из рук, Майкл выразительно возвел глаза к небу – в манере, хорошо известной Федрову по домашним спорам. На языке тринадцатилетнего мальчишки это означало примерно следующее: «О господи боже мой, ну за что мне такое наказание?»

Федров удрученно покачал головой. Поведение Майкла ничуть не влияло на его взаимоотношения с Джоном Стэффордом, однако служило постоянным раздражающим фактором. Федров считал Джонни очень славным мальчиком – с прекрасными, как у отца, манерами. Джонни унаследовал от матери следы ее неземной красоты, но был несколько женственным. Своими бестолковыми метаниями по правой половине поля Джонни на все годы юности, а возможно, и на всю оставшуюся жизнь отметал саму возможность дружбы с Майклом. Даже рассчитывать на снисхождение с его стороны, пожалуй, не мог. «Нет, надо обязательно потолковать еще раз с этим маленьким ублюдком», – подумал Федров, заранее понимая всю бесполезность предстоящего разговора.

– Забавно, не правда ли? – спросила Ли. У нее был голос, как нельзя более соответствующий внешности, – низкий, музыкальный, многообещающий, с еле слышным оттенком иронии.

– Что забавно?

– Да вот сидим тут с тобой, – ответила Ли, – а наши ребятишки гоняют мяч. Ходят слухи, они уродились от разных отцов.

– Ли, – усмехнулся Федров, стараясь говорить как можно более сурово, – прекрати сейчас же! Ты просто невозможна!

Ли хихикнула.

– Одно из немногих оставшихся в жизни удовольствий. Хочу чуточку завести тебя, – сказала она. – Ведь у меня всякий раз получается, верно?

– Нет, – солгал Федров.

– Лжец! – усмехнулась Ли.

Познакомились они еще в 1935-м, вскоре после того как Ли вышла замуж за приятеля Федрова по фамилии Росс. Ли было всего шестнадцать, когда она выходила замуж. И никто не удивлялся, что эта девушка выскочила замуж так рано. Как сказала ее мать на свадьбе: «Слава богу, что дотянули до шестнадцати. Я боялась, она выйдет замуж еще в двенадцать лет».

В течение года или около того Бенджамин периодически встречался с этой парой, затем Россы переехали в Детройт. И они с Ли не виделись до 1945 года. Они случайно встретились в Париже, где Ли работала в Красном Кресте. А Федрову как раз дали недельный отпуск, и он пошел в мужской клуб при Красном Кресте, находившийся на бульваре Капуцинов. И там вдруг выяснилось, что кофе и пончики подает посетителям не кто иная, как Ли Росс.

К этому времени он уже был женат на Пегги. Но первой его мыслью, когда он увидел Ли, было: «Черт, жаль, что я не оказался с ней в одном городе, когда она получала свидетельство о разводе».

1942 год

Отец Пегги был полковником медицинской службы и работал в Джорджии, куда Бенджамина отправили в военный лагерь обучаться на пехотинца.

Пегги в тот год исполнилось двадцать. Это была белокурая, не очень высокая девушка с такими темно-синими глазами, что при определенном освещении они казались фиалковыми. Она коротко, под мальчика, стригла свои густые жесткие волосы. Фигурка гибкая, но с намеком на будущую полноту, ноги плотные, приятно округлые, по-спортивному крепкие. И Бенджамин, несколько избалованный той легкостью, с какой переключался с одной интрижки на другую, причем с самыми хорошенькими женщинами Нью-Йорка, находясь в здравом уме и твердой памяти, вдруг с удивлением обнаружил, что более очаровательных и сексуальных ножек, чем у Пегги, он никогда не видел. В свои двадцать лет Пегги была очень привлекательной девушкой, а в тридцать обещала стать настоящей красавицей.

Бенджамин познакомился с ней в саду, на теннисном корте, куда пригласили его друзья родителей, пожилая пара по фамилии Бронштейн. Бронштейны переехали из Нью-Йорка на юг и обзавелись там процветающим бизнесом. В городе им принадлежал магазин модной дорогой одежды для мужчин. Они были очень добры к Бенджамину и приглашали его к себе всякий раз, когда его на несколько часов отпускали из лагеря.