– Просто вылитый, – подтвердила я, хотя отца дядюшки видела лишь однажды – на свадьбе.

– Не говори ерунды, – разобиделся Синицкий. – Будто не знаешь, какой мой батюшка ретроград во всём, что касается… – тут дядя запнулся, несколько секунд молчал, а после поднял на жену смеющиеся глаза: – Уела, Наденька, уела ты меня.

Тётка довольно улыбнулась, а я сказала:

– Ну вот, наконец к нам вернулся наш любимый Пётр Данилович. Здравомыслящий и прогрессивный. Неужели вас так сильно расстроил мой рассказ о Полин?

– Она ведёт себя возмутительно. Просто вызывающе, – уже спокойным тоном заметил дядя. – Ведь я приезжал в эту её кофейню, хотел поговорить, достучаться, так сказать. Так знаешь, что она мне заявила? Что если отвлечь моих студентов от учёбы может какой-то провинциальный кафешантан, может, такие маги империи и вовсе не нужны? Мол, я должен быть ей благодарен за действия по выбраковке негодного материала.

Мы с тёткой переглянулись и стали громко сочувствовать. Хотя если разобраться, ситуация не так уж однозначна. И кое в чём с Полин трудно не согласиться.

ГЛАВА 4

Его превосходительство Василий Феоктистович Турбачёв, отставной генерал инженерных войск, а ныне Всеволжский губернатор изволил пребывать в душевном расстройстве. Казна требовала свежих вливаний, а почти свершившаяся покупка чудинова дома внезапно сорвалась. И ладно бы просто сорвалась, от форс-мажору какого-нибудь. Это бы Василий Феоктистович ещё как-нибудь пережил. Нет же, немец-комиссионер позволил убить себя прямо накануне сделки! Вот что ему стоило погодить хотя бы день?

– Что делать-то будем, Иван Карлович? – с тяжким вздохом спросил губернатор у помощника. – Точно ли там убийство?

– Точней некуда, – деловито ответил тот и папочку раскрыл. – Предварительное заключение: господин Штельх задушен подушкой.

– Так предварительное же, – с надеждой протянул Василий Феоктистович. – Глядишь, в окончательном какие другие факты всплывут?

– Даже если и всплывут, – по-прежнему деловито продолжил бесчувственный помощник, – у нас остаётся только один выход: объявить торги.

– Слухи поползут, – засокрушался Василий Феоктистович, – урон понесём в цене.

Продавать особняк, который радовал глаз лепниной и витражами, за бесценок губернатор был не согласен. За бесценок он и сам его купит.

– Слухи уже ползут, – честно ответил помощник. – Решайтесь, Василий Феоктистович.

Легко ему говорить, а как тут решаться в расстроенных чувствах? Выбор делать следует в равновесном состоянии как рацио, так и эмоцио, когда голова ясная, а рука легко способна начертить любой проект.

Эх, махнуть бы сейчас за Волгу, попить кумысу, в баньке попариться, с цыганами у костра сплясать… Или лучше в поездку с инспекцией. В Свищёво, к примеру, или в Петровск. Очень пользительны были для душевной гармонии Василия Феоктистовича инспекционные поездки. Там его встречали с почестями, поили-кормили, в баньке, опять же, парили. А какова в Петровских лесах охота? Это же песня, сударики мои, а не охота! Кабаньих голов после одной из инспекций тамошнего уезда в прихожей губернаторского дома прибавилось изрядно, и то ещё одну чучельник-пустобрёх испортить умудрился.

– Погодить придётся, – со вздохом произнёс Василий Феоктистович, – пусть хоть немного молва утихнет.

– Неможно годить, и без того в отчёте недостача, – в голосе помощника просквозило недовольство. – А не создать ли вам комиссию с целью обследования Бабарыковского особняка, чтоб всем недовольным рты подзаткнуть?

Мысль Василию Феоктистовичу понравилась.

– Кого предлагаешь в состав?

– Магов из университета – пару-тройку, – стал загибать пальцы помощник, – господина Вислайского из землемерной конторы, подрядчика Лиходубова – у него чуйка на хорошую постройку имеется – и вас, Василий Феоктистович, как главу губернии.

– Вот умный ты человек, Иван Карлович, а в простых вещах не разумеешь, – прищурился губернатор. – Дом-то чей обследуем?

– Бабарыкова Максюты Силыча, – с недоумением во взоре повторился помощник.

– Чудинов дом, стало быть, – внезапно входя в то самое, столь им любимое равновесное состояние, поправил его Василий Феоктистович. – А потому чем чудней будет комиссия, тем скорей заключению поверят. Мне же и вовсе нельзя к особнячку приближаться, иначе сразу слух пойдёт, что губернатор факты тасует себе на пользу.

– Какие факты? – уточнил дотошный Иван Карлович.

– А любые, – повёл рукой туда-сюда Василий Феоктистович. – И посему пиши: ведьма в комиссию нужна, настоящая. Кто у нас из городских ведьм самая бестолковая?

– Зарегистрированная? – внезапно заробел помощник.

– Вот, можешь ведь, когда хочешь, – одобрил его губернатор, – ты записывай, записывай, а то не ровён час, забудешь чего.

Помощник торопливо записал в блокнотике «Ведьма Марта», потому как других желающих зарегистрировать ведьминский дар во всём городе не нашлось, и преданно уставился в мудрые начальничьи глаза. А Василия Феоктистовича несло на волнах вдохновения.

– Кроме ведьм у нас кто ещё в проклятьях смыслит? – спросил он сам себя, и сам же ответил: – Некроманты. А у нас недавно как раз один объявился.

– Одна, – поправил его помощник.

– И пусть, – согласился губернатор, – ты пригласи-ка мне мадам Бланшар…

– В присутствие? – помощник торопливо карябал в блокноте.

– Нет, Иван Карлович, на ужин. До первого осеннего бала ещё далече, а вот ужин… какой-нибудь тематический мне изобрази. Или с Анной Константиновной посоветуйся, она же ж лучше в ужинах разбирается. И хорошо бы вот прямо сегодня.

– Сегодня не успеем, – возразил помощник. – Завтра.

– Ну завтра, так завтра, – рассеянно подтвердил Василий Феоктистович, продолжая интенсивно размышлять о третьей кандидатуре, ибо мнилось ему, что меньше трёх членов в комиссии быть не должно, непорядок это, и доверия у покупателей не вызовет.

Может, и в самом деле начальника из землемерной конторы, всё одно – безответный человечишка? Или Лиходубова, что подряды на строительство берёт, а с губернатором не делится? Нет уж, кукиш ему без масла, а не комиссию.

Василий Феоктистович чувствовал, что плутает в трёх соснах, что решение есть и совсем близко, только руку протяни. Он и протянул, не глядя, и наткнулся средним пальцем на шкатулку с нюхательным табаком, тестем дарёную.

Сам губернатор табачное зелье не приветствовал, однако же к тестю уважение имел, потому и держал подарок на столе в кабинете. И был то знак свыше, не иначе, потому как гостил сейчас у тестя любопытный гость, как нельзя лучше подходивший на роль главы комиссии. Маг земли, архитектор и не то теософ, не то философ (в столь тонких материях Василий Феоктистович не разбирался), вот только что прибывший из каких-то восточных пределов, а значит, в делах Всеволжских совершенно не ориентировавшийся.

– Пиши, Смолин Аристарх Павлович, – радостно приказал он помощнику. – И не беспокойся, этого я сам приглашу.

Епифан Тамарцев везучим себя не считал. Какое тут везенье с такою тёщей, что ни во что зятя не ставит, а ведь он, Епифан, не последний человек, сам господин полицмейстер в прошлом годе медалью наградил за поимку особо опасного преступника. Ловил тогда весь город разбойника Фимку Корчуна, а свезло ему, Епифану.

И Фома Самсонович Дрожкин, сыскного отделения начальник, завсегда ценил своего пристава, хвалил всячески за порядок в бумагах да рвение служебное. Но тёще Клавдии Петровне полицейское начальство – не указ. Она ж во всех делах лучше разбирается, хорошо хоть, в их первую брачную ночь с Матрёной упилась так, что свиньёй хрюкала, не то бы пришла со свечкой и советы подавала. Епифан лишь подумал о том, как тут же всем телом передёрнулся. И пусть лежала Клавдия Петровна уж пару лет как на погосте, в голове опять слышалось: «И как ты живёшь, Матрёнка, с энтим никчемушником? Нормальный мужик разве в полийцию сам собой пойдёт?»

Отчего-то появлялись эти мысли в приставской голове в последнее время особенно часто. И злился Епифан несказанно. Вот и сейчас, глядя в гладкое розовое лицо госпожи Поморьевой, видел он раскрытый в крике тёщин рот, бычился и даже не пытался злость унять.

– Так видала что ваша кухарка или нет? – в сотый, верно, раз переспросил Епифан.

Окна кухни квартиры госпожи Поморьевой, проживавшей в доходном доме Коломацкого на третьем этаже, на Немецкую не выходили, потому пристав никак не мог взять в толк, о чём пытается рассказать молодая вдова.

– А чего вы, господин пристав, кричите? – жалобным тоном сказала госпожа Поморьева и губы скривила, того и гляди, заплачет.

Пару раз сморгнув, Тамарцев отогнал от себя жуткий тёщин лик, пришёл в себя и смягчился.

– Давайте вашу кухарку сюда, пусть сама всё скажет.

– Да ведь немая она, – всплеснула руками вдовушка. – Я вам уж сколь раз повторила, что Грунечка у нас мычит только.

Епифан сызнова подумал про свою невезучесть.

– А если я ей вопросы буду задавать? Может, хоть покивает, ежли душегубца видела?

– Грунечка! – крикнула в пространство госпожа Поморьева, и рядом тут же нарисовалась деваха в простом платье, косынке и переднике весьма опрятного вида.

Подслушивала, понял пристав. И, может, толк какой с её показаний будет.

– Грунечка, голубушка, это вот господин пристав, – ласково запела хозяйка, – он знать хочет, чего ты видала утречком.

– Уууу, – промычала Грунечка.

– Ты вот что, Аграфена, – распорядился Епифан, – ты на вопросы мои кивай, ежли «да», а мычи, ежли «нет». Поняла?

Грунечка активно закивала.

– Видала кого в гостинице «Астория» нынче ночью или ближе к утру?

И снова кивает, ровно китайский болванчик.

– Грунечка, – вмешалась госпожа Поморьева, – ты покажи господину приставу, как мне показала.

И та показала. Сперва повернулась лицом к стене и руки раскинула во всю ширь, а после развернулась и пальцем ткнула в сторону окна, на улицу Немецкую выходящего.

– «Астория»? – переспросил Епифан, дождался кивка и велел продолжать.

Немая снова повернулась к стене и разделила её горизонтальными линиями на три части. «Три этажа», – догадался пристав. Видя, что зритель ей попался смышлёный, кухарка стала действовать быстрее. Провела пальцем над губой, рисуя воображаемые усы.

– Мужчина, – обрадовался Епифан.

Деваха в ответ заулыбалась и ткнула пальцем в стену, а после ладони сложила лодочкой, прислонивши их прямо к той же стене на уровне средней воображаемой линии.

– Балкон? – недоверчиво спросил Тамарцев, потому как балкон второго этажа в его схему очень даже укладывался.

Грунечка кивнула, снова провела пальцем над губой и ткнула им же в прежнее место на стене.

– Мужчина на балконе, – перевёл Епифан. – А когда ты его видела?

Немая разочарованно покачала головой.

– Это я вам сама скажу, – вмешалась госпожа Поморьева, – Грунечка вернулась в половине шестого, разбудила меня и…

– И, стало быть, мужчину с усами видела на балконе «Астории» между двадцатью минутами и получасом шестого, – заключил Тамарцев.

И хозяйка, и её кухарка радостно закивали в ответ.

– А хорошо ли ты его разглядела? – боясь поверить в удачу, спросил Епифан. – Узнать при случае сможешь?

Грунечка задумалась, но после всё же кивнула.

А ведь спервоначалу дело казалось совсем бестолковым. Да помилуйте, кто ж в доходном доме Каламацкого не спит по ночам? Нет, бывает, что люди по ночам иным всяким занимаются, но уж точно в окна при том не смотрят. А поди ж ты, отправил Фома Самсонович пристава и пару городовых на поквартирный обход, и хоть сопротивлялся Епифан (работы и без того невпроворот!), однако ж пошёл. И вот он, первый и пока единственный свидетель.